Никто не скрывался поблизости. Улица Терриякки пустовала. Внезапно Скобель почувствовал себя не слишком хорошо. Разум помутнел, а сам мужчина пошатнулся. Сзади снова послышался шорох. Тарасович развернулся и махнул тростью, однако его лицо озарилось вспышкой. И вот тогда пространство вокруг ослепшего на мгновение старика наполнилось криками и звуками: щебетом птиц, лаем дворняг, плачем ребёнка и наконец песней, злой песней. Знакомой детской считалочкой. Её скороговоркой повторял чей-то ровный, твёрдый голос. Она заползла смотрителю за порядком прямо в уши, заставила сердце биться быстрее.

Туман густой, опасность в нем,

Тварь скрылась, мы её найдем.

Один, два, три - ты бойся, ты страшись,

Четыре, пять – её ты берегись,

Шесть, семь – вдали есть огонёк,

Восемь – воск у свечи подтёк,

Девять – ты к свету не спешись,

Десять – а ну-ка обернись!

— Что… Что происходит? — потерял спокойствие Скобель, отмирая.

Когда звон, грохот и бряцанье успокоилось, из-за прозрачной завесы Тумана появились два красных огонька. Нет, не огонька. Глаза. Алые, горящие зрачки с ненавистью уставились на шварца. Или это всё лишь чудилось уставшему старику?

В голову впервые за весь вечер пришла мудрая мысль: “Беги!”. И Тарасович кинулся прочь, случайно выпустив из ладони спиртовой фонарь. Вещь ринулась вниз, на скорости отсоединившись от прочной с виду бляшки на поясе, и разбилась о серую уличную кладку. На неё вылилась прозрачная жидкость – спирт, она тут же воспламенилась, извергнув в воздух клубы дыма. Именно огонь осветил очертания фигуры в чёрном плаще, не похожей на человеческую и направившуюся вслед за шварцем. Но Тарасович ее, увы, уже не замечал. Мужчина в возрасте вообще не оглядывался.

Всё дальше, дальше неслись притупленные мысли Скобеля вместе с ним. Вот и глупое пугающее дерево, помост для публичных выступлений, а вон и знакомый, тёплый свет, исходящий от фонаря, привинченного к будке для наблюдения. Такой умиротворяющей и успокаивающей изнутри. Следующие действия старика были просты: добраться до поста, закрыться и дождаться рассвета. Что может пойти не так?

Теряя сознание от ужаса, Скобель без заминок подскочил к двери. Тарасович подобрался к спасению и дернул входную ручку, а затем... Дверь не открылась: она оказалась заперта.

— Нет, нет, нет! — прошептал Тарасович, пытаясь проникнуть в помещение. Аудиодрама, недопитая, бодрящая “Неясная Мэгги”, новостные газеты – всё это осталось позади. Теперь его ждала лишь тяжёлая могильная плита.

С Тихой Площади послышались поспешные шаги, а по телу шварца прокатила судорога, затем озноб. Мечты, планы и размышления слились воедино, зрение ухудшилось и окружающее скрылось за пеленой дурмана.

Послышался негромкий кашель. Ошеломлённый происходящим старик заглянул за спину. После раздался крик, точный удар в голову, глухое падение тела на каменные плиты, хруст стекла. И тишина.

И тишина вновь воцарилась на спокойной улице Терриякки, безразличной к судьбе Скобеля Тарасовича. И лишь северный ветер, словно вечный холод с погоста, стал свидетелем произошедшего, он отправился дальше, чтобы поведать о случившемся своим дальним братьям и сестрам, кузинам и кузенам. А когда смолк ветер и зачах огонёк разбитого фонаря, раздались отчётливые шаги. Худая рука в тёмной кожаной перчатке схватила испорченный бездушный чугунный предмет, опустила его в холщовый мешок и раскидала расколотое на сотни крохотных кусочков стекло по Площади.

Скобель исчез.

И снова ночь, и снова треклятый Туман заполонил кривую улочку Терриякки, тем самым перекрыв какие-либо возможные пути выхода из ровных и не очень домов. Снова спасением для потерявшихся служил жёлто-оранжевый свет уличных фонарей, включенных местным фонарщиком Мистером Лайтером – одним из наиболее профессиональных в своей стезе. Однако, что же это? Туман пришёл спустя неделю, а не трёхдневник, а значит, мы оказались в недалёком прошлом. Прелестном беззаботном прошлом, в котором жили два родных и дорогих друг другу брата.

Наблюдательная будка Скобеля Тарасовича пустовала, фонарь в ней вовсе не горел. Где-то в небе провопила голодная онфостская чайка, камнем рухнувшая в одну из дымящих труб квартирного здания. На каменную плитку мерно падал белый снег, что говорило о том, что наступила зима.

Томас стоял посреди Тихой Площади и не смел шелохнуться. Страх захватил его, обезоружил, обездвижил, будто заковал в тысячи мертвенно-холодных цепей. В ушах мальчика восьми кругов был слышен таинственный, зловещий смех неведомого злодея. Герой пытался сдвинуться, однако осознал, что не способен на это. И вот, наконец, кто-то хихикнул позади, и Гринбейл повернул голову. Повернул голову, однако тело осталось на месте. Повернул, словно ночная, пушистая, но также опасная птица – сова.

— Кто здесь? — испуганно ухнул он нечеловеческим голосом. — Что вам нужно от меня?

Томас взглянул под ноги и осознал, что они действительно закованы в толстые и крайне ржавые цепи, которые, кажется, долгие круги находились в грязной воде, среди ила, водорослей, песка и склизких рыбёшек. Бедный Гринбейл стоял на грязной земле, а не на каменных плитах и совершенно не помнил, как здесь очутился. Мальчик почувствовал слежку откуда-то из-за бело-прозрачной пелены и устрашился неизвестного, как джентльмен, впервые решивший отправиться на свидание вслепую. И страшился не зря, потому что от Томаса не отводили глаз. А ведь они взаправду окружили юного неудачливого жителя дома №3. Шесть пар красных зрачков замерли, глядя сквозь душу мальчишки

— Туман густой, опасность в нем, тварь скрылась, мы её найдем, — послышалось вдалеке и отдалось эхом по Площади.

Гринбейл почувствовал себя беспомощным и крохотным на улице Терриякки, а потом и вовсе заметил, как силуэты шестёрки с горящими глазами вытянулись словно небоскрёбы.

"Только не это" – произнёс Томас про себя. Подобные случаи происходили редко, но абсолютно не приносили ему ничего приятного. Кошмары, снившиеся кудрявому подростку, выглядели крайне реалистичными, отличались в начале, однако заканчивались одинаково.

— Хи-хи-хи, братец, я тут, – раздалось у левого уха Гринбейла.

Фраза, сказанная ребёнком, заставила старшего брата вздрогнуть от неожиданности. По спине поползли мурашки-жучки. Гринбейл вновь повернул голову на сто восемьдесят градусов, однако никого не увидел, но, когда вернул её в прежнее положение, едва не вскрикнул. Над ним нависал Бертран. Младший брат тяжело дышал, его глазные яблоки неестественно сильно вылези из орбит, а лицо выглядело чересчур бледным, мертвецки синим. Локти и колени Берта обнимали канаты, свисавшие с облаков. Ребёнок на вид остался таким же маленьким и глупым. По его щекам текли ледяные слёзы, а сам он источал ужас и запах чернозёма. Он злобно прохрипел.

— Спаси меня, Томи, мне страшно. Мне очень, очень страшно.

А затем Бертран распахнул огромный, растянувшийся до ушей рот и закричал сердитым женским голосом.

— Томас! Томас Гринбейл!

***

— Томас Гринбейл, поднимайся! — недовольно кряхтела Аделия. — Твоя разбудительная трещалка перестала трещать уже как четыре минуты! Ты опоздаешь на уроки!

Мальчик широко распахнул глаза и увидел бабушку в платье с желтоцветами, стоящую в дверном проёме. Ноги мальчишки ломило, а спина трещала. Выходит, Гринбейл заснул прямо на незаконченных к уроку прописях. Из гостиной приятно пахло свежеприготовленными блинчиками, которые молодой ученик просто обожал. Томас выдохнул – он дома, в спокойствии, уюте и безопасности, ему не угрожали ни алые огоньки из ночной темноты, ни пропавший несколько кругов назад мертвец Бертран, умоляющий о помощи.

— Томас, ты меня слышишь? — строго осведомилась женщина в отставке. — Тебе скоро выходить в школу. Ты же знаешь, какой урок первым?

К несчастью, Томас помнил, что его ожидало, а именно мерзкий и никем не понимаемый догородской язык в сморщенных ладонях невыносимой Миссис Одри Старая Карга Крунсберг. Если бы у неё имелось две фамилии и имени, это явно были бы они. Как же этот урок надоел, каждый Власов день Одри мучила ребят, говорила что-то, понятное лишь самой учительнице. К тому же кто составлял настолько жуткое расписание?