А ещё Скобель волновался, не тот ли это человек из прошлого, от которого когда-то сбежала знакомая ему мадмуазель. Но нет, это невозможно. Прошло тринадцать-двенадцать кругов, а Томаса Гринбейла никак не смогли найти недоброжелатели. Его укрывали слишком надёжно, в северном захолустном городишке. Весь город считал, что мальчишка, сирота, живёт с родной бабушкой. Кто же сейчас вспомнит о подозрительной находке одинокой в то время Аделии у порога дома №3 и о пропаже Бертрана?

И вот, когда аудиодрама завершилась, основные новости закончились, как и страницы газеты, а “Неясная Мегги” наполовину опустошилась, Скобель посмотрел на доисторические часы, висящие в верхнем углу поста, и понял: время пришло. Время протирать мокрое от Тумана стекло.

— О, Великий Влас, когда же это всё закончится? — прокряхтел шварц и с недовольным видом поднялся с мягкого кресла-качалки.

Тарасович, сняв с крючка свой драгоценный серый меховой тулуп, носить который разрешили около четырёх кругов назад благодаря массовым отставкам шварцев, замёрзших на лютом морозе, накинул его поверх рабочего смокинга, обулся в поистине великанские сапоги, надел шляпу-цилиндр, предварительно защёлкнув ремешок на шее. Старик также не позабыл о чуть треснутых окулярах, возвышавшихся на бумажно-книжной стопке, и сухую заплесневелую тряпку, служившую окнопротиралкой уже кучу кругов. Он закрепил окуляры с толстыми линзами поближе к переносице, чтобы лучше видеть в серой завесе.

Отворив дверь, Скобель покинул пост и очутился снаружи. Добропочтенный работник ощутил кошмарное чувство, какое появляется каждый раз, когда кто-нибудь выходит в Туман. Сразу же становится трудно дышать, словно незнакомец начинает давить на горло и сжимать лëгкие (не уточняйте, я не квалифицированный врач), а по спине, словно тысячи вредных жучков, тут и там скачут мурашки. Окружающее через секунды отрицательно действует на психику, поэтому заплутавшие имеют полное право сойти с ума. Тарасович же не страшился подобных вещей, смело глядел в глаза серому ужасу – именно за эти качества старика наняли четверть века назад.

Скобель устало опустил напрочь мокрый кусок ткани, отрезанный от устаревшего пиджака шварца, приложил его к стеклу и принялся рьяно наматывать им круги по запотевшей ледяной глади.

Закончив надоедающее дело в восьмой за Туманную ночь раз, старичок уже собрался вернуться в свободную от зяблости и холода будку, однако нечто не позволило ему сдвинуться с места. И этим нечтом являлся скрип, раздавшийся совсем рядом, на Тихой Площади. Такой протя-яжный и премерзкий, будто какой-нибудь непослушный ребёнок без устали качался на проржавевших качелях.

«Если скрипят качели, то наверняка шалит ветер» — покажется вам, но на Тихой Площади не позволяли устанавливать «ребяческие приспособления».

— Кто здесь? — вопросил Тарасович, повысив голос и вглядевшись в пустую и непроглядную улицу Терриякки. — В подобные периоды, как сейчас, выходить из дома запрещено законом! Вы нарушаете покой граждан и подвергаете себя опасности!

Как только он завершил обязательно-шварцевскую фразу, где-то с другой стороны Площади раздался точно такой же скрип. Первый скрип затих, словно его и не бывало. Скобель в недоумении обернулся. Неужели над ним решила подшутить группка несмешных шутников?

— Эй! — воскликнул Скобель. — Мне совсем не до шуток! А ну по домам, живо!

Внезапно, раздражающий шум исчез, словно всё происходящее – лишь сон или помутнение рассудка. Скрип прекратился, а Тарасович победно направился в будку. И тут же о каменную кладку Тихой Площади с лязгом ударилось нечто металлическое. Грохот заставил шварца со стажем подпрыгнуть на месте от неожиданности.

— Это вандализм, знаете ли! — не выдержал Скобель и поспешил обратно к смотрительному посту.

Зайдя внутрь и приблизившись к столу, шварц наклонился и вытащил дощатый ящик, которого уже как семь кругов не касалась рука человека. Старик открыл его и сграбастал пыльную, сгнившую в нижней части деревянную трость тёмного оттенка. Похожие трости, изъеденные термитами и швондерами, хранились у любого шварца Короны. Огнестрельное оружие полагалось только леннам, служителям закона в крупных городах, которые ловили опасных преступников и злодеев. А шварцам выдавать револьверы запретили за ненадобностью, однако прислали трости, которые могут испугать лишь нарушителя с фобией на джентльменские штучки и пьяницу, до конца не понимающего, где он находится. Перед тем, как вновь погрузиться в пугающую темноту, Тарасович оставил мокрую тряпку для окна на столе и прихватил ручной фонарь, без которого выйти в Туман – самоубийство. Фонарь был годным, спиртовым, да и работал отменно, без поблажек. К тому же в сравнении с уличными недопрожекторами на столбах считалось, что перемещать его значительно проще остальных фонарей. Скобель прикрепил фонарь к кожаному поясу, дёрнул за верёвку, приводя в работу кипятильник, подкрутил шестерëнки, закрыв три из четырёх сторон за ненадобностью и сузив луч прожектора на оставшейся, дабы свет не слепил глаза плутающему в темноте и не пугал его.

Со стороны досок для объявлений упало что-то похожее на жестяные банки из-под консервов. Старик начинал верить в то, что его решила разыграть группка безмозглых подростков, решившая, что не потеряется в Тумане. Так думали многие, однако их мысли привели к трагическим пропажам и горестным слезам близких.

Мужчина в возрасте решительно двинулся в сторону металлического звона. И вот на пути Тарасовича появился тусклый расплывчатый силуэт. От увиденного глаза Скобеля поползли на лоб – впереди в свете фонаря извивался громадный чудовищеобразный спрут, выбравшийся из канализации, чтобы обглодать шварца до косточек! Бедный смотритель от сковавшего его ужаса прокусил губу и уже приготовился вопить, как Туман бросился в стороны и явил то, что скрывал в себе.

Это было всего лишь высохшее дерево, безмолвно поникшее посреди такой же высохшей Тихой Площади. Оно как бы построилось под окружение и приняло решение не высвечиваться на фоне яркими красками.

Скобель не понимал, что с ним происходит. Ранее шварц никогда не испытывал ужас по отношению к таинственным силуэтам, ведь главная его задача на протяжении десятков кругов – вывести заплутавшего из душной завесы, а размышления обязаны пропасть до того момента, как работник выполнит долг. Сейчас же похожего чувства Тарасович не испытал, а скорее ощутил неподдельный, неконтролируемый страх, вернувшийся из детства, когда ещё юный Скобелëк прятался от кошмарного «зазанавесного» чудовища под кроватью и молил Власа, чтобы тот спас хилого ребёнка от чёрной тени, следящей за любым шагом или шорохом.

Шварц уверенно отбросил сомнения и продолжил путь, обогнув дерево-чудовище. Приблизившись к первой доске для новостей, старик заметил, что листы с объявлениями и газетные страницы перечертили чернилами, однако, подойдя к ним вплотную, ужаснулся: никаких чернил там не оказалось. Кто-то намеренно выпотрошил бумаги с важными словечками ножом. Под своими крупными ногами на каменной плитке Тарасович улицезрел куски мокрого чернозёма, определённо выкопанного или заграбастанного из клумбы с Площади Свободы, потому что земля, на которой погибало, издавало предсмертные стоны ветвистое дерево с Тихой Площади, являлась чем-то весьма неплодородным. На ней даже не росла трава с цветами.

— Прекратите превращать Тихую Площадь в помойку! — искренне занегодовал Скобель. — Если вы прибыли с рынка с целью испортить настроение людям с Терриякки, то могу вас огорчить: я остановлю беспорядок!

Внезапно на плечо шварца опустилась чья-то рука в чёрной кожаной перчатке. Её носитель был примерно на голову ниже Скобеля. Скользкая, грязная, пахнущая затхлым помещением, землёй и гнилью перчатка впилась в шварца. Тарасович покрепче ухватился за трость и обернулся с желанием наподдать неизвестному.

— Ах ты… — произнёс Тарасович и завис с отвисшей челюстью – никакой руки на плече не оказалось. Как и таинственного вандала, подкравшегося со спины.