Ох, Томас точно понимал: с идеей товарищ опоздал, ведь последняя организация, занимавшаяся подобного рода делами в Онфосте, разорилась спустя месяц после открытия. Вероятно, на плачевное состояние и банкротство повлияли жалобы в администрацию, написанные и посланные учителями. Им явно не понравился тот факт, что издевательства над детьми могут прекратиться в ближайший срок. В ответ Логану Гринбейл промямлил нечто из того, что я описал несколько мгновений назад.
"Бом-бом-бом!" — донеслось откуда-то сверху – это пробил пять вечера увесистый чугунный колокол, висевший под небесами, в часовой башне, находившейся неподалёку.
— Одри уже помешалась, мне надоело ежедневно опаздывать на пятичасовой чай! — пожаловался Томас, — Аделия точно меня прибьёт. Когда заявлюсь на порог, она скажет так же, как и в предыдущие разы: "Том, из-за тебя традиционный пятичасовой чай постепенно превращается в когда-угодно-но-не-пятичасовой чай! Какой смысл соблюдать традиции предков, если твоя школа с её вечными уроками препятствует этому?"
Наконец, добравшись до обветшалого столба с покрытыми чем-то мутным табличками, на которых печатным шрифтом вывели "Широкая", "Шлоппс", "Саранди" и остальные названия улочек, мальчишки решили попрощаться.
— Пора спешить домой, — согласился Джим. — Будем надеяться, вечерний Туман задержится у нас на день, а Миссис Одри Крунсберг свернёт хлипкую шею, к которой она запамятовала посильнее прикрепить голову, продырявленную швондерами.
Школьные товарищи, словно истинные джентльмены в самом расцвете сил, крепко пожали друг другу руки. Для полной картины им не хватало только шляп, чёрных перчаток, палок с орлиными набалдашниками да пышных усов.
Похлопав Томаса по плечу, Логан повернулся и зашагал по направлению, в котором указывала табличка "Шлоппс". Гринбейл же, глядя на удаляющегося товарища, отсалютовал ему.
— Удачи с зубрëжкой очередной сотни нудных слов! А то до треса тебе ещё очень и очень далеко!
— Да иди ты к Асданошу! — донёсся прощальный ответ. — Когда-нибудь ты позавидуешь моему развитому кругозору и юрисдикции!
О значении слова "юрисдикция" не слыхал ни весьма умный, по своему мнению, Джим, ни Томас. Однажды похожую фразу в школе бросил Мистер Мямлс, преподаватель социального развития, однако никто из учеников не расслышал нужное "эрудиция", и поэтому из седьмого класса выходили лишь "юрисдиты". Несомненно, если вы не помните значение этого слова, вам обязательно покажется, что вас и только вас унизили или же оскорбили (забудем о сходстве этих двух глаголов), но это не так. Хотя, учитывая тот факт, что о значении слова "юрисдикция" мне также неизвестно, я бы скорее предположил о его комичности.
Как только Гринбейл остался в полном одиночестве и окружении полусотни горожан, снующих по ведомых лишь им траекториям, он почувствовал себя одиноким. Представьте, что вашу душу терзают кошки... Заранее извиняюсь, перепутал одиночество с физической болью и прикреплёнными к ней метафорическими терминами. Ах, да, вот и одиночество, завалялось где-то рядом со стулом и неумело связанным в узел канатом.
У Томаса появилось то самое чувство неизвестной тоски и меланхолии. Тяжело расставаться с единственным другом, даже если вы видитесь по девять часов в день. Без практически родной души Томасу становилось серо и мрачно, но в итоге он понимал: ничего не поделать и стоит дожидаться следующего дня. Кудрявый мальчишка опустил ладони в карманы пальто и с интересом бросил взгляд на небо.
Море, висящее в небе, подумать только! Скучные взрослые, головы которых забиты всякой невыносимой дребеденью, не замечают, как кричат проплывающие над ними рыбы, покрытые перьями. Над ними гремит буря, набегают белые пушистые лавины-облака, а по ночам загораются глубинные жемчужины. Крошечные, словно зёрнышки пшеницы, и яркие, словно солнце. Хотел бы Томас взлететь на дирижабле ввысь и забрать мешок звёзд домой: одну вручить бабушке Аделии, вторую передать добряку с его улицы, Скобелю Тарасовичу, третью – Джиму Логану, его лучшему товарищу, остальные сохранить потомкам. Отдать звёзды людям, которых он ценит. Все кроме одной. Последнюю небесную жемчужину Гринбейл оставил бы себе и пронёс бы её через целую длинную-предлинную жизнь. И даже после смерти она бы осталась с ним навеки.
Чтобы вернуть чудесное настроение, усталый после издевательств Миссис Одри Гринбейл принялся насвистывать популярную новинку от набирающей известность бар-группы "Предсмертные мемуары Джозефа и его грязной кампании" и, стараясь не пускаться вприпрыжку, направился к узкому повороту на "Терриякки", расположившемуся между весьма грустными домами.
Томас не любил печаль. Она постепенно превращала его в серьёзного мистера, которого волновали лишь его дела. Обычно, когда тоскливость одерживала вверх, мальчишка невольно вспоминал расплывчатый образ из детства – мутный, но такой знакомый. Бертран Гринбейл так и не нашёлся с той роковой ночи.
Нельзя не рассказать, что Томас не уважал правила и считал их бесполезными. Допустим, правило "о запрете бега на территории школы". Да, бег запретили давным-давно благодаря травме неизвестного нынешнему поколению Гарри Хэда: ученик спешил прочь от директора Оуфулии Гратц. Гарри до жутких коликов в животе страшился ужасной женщины и постоянно скрывался от неё, и вот однажды, поторопившись сбежать от "злодейки", увы, не заметил, как перемахнул через подоконник в холле, и камнем рухнул с третьего этажа. Итак, Томас считал глупыми некоторые предписания и запреты, однако единственное из них соблюдал.
Правило о том, что не следует выходить в Туман без шварца, стал для Гринбейла безоговорочно главным после потери Берта, его младшего брата. Казалось, чем обернётся невинная прогулка? Что такого в выходе на свежий воздух, и чем он оборачивается в Короне? К сожалению, пропажей близкого.
Прошло около шести кругов, как Берт не восходил на плиточно-ковровый порог дома №3. Ранее целыми вечерами старший брат лил горькие слëзы из-за того, какой он на самом деле дурак, что пустил младшего на улицу в Туман глубокой ночью. А ведь Томас сам мог остаться там: в холоде, мокроте и неминуемой опасности. Именно силуэт Берта чудился Гринбейлу, именно он в большинстве случаев служил причиной меланхолии.
Кудрявый парень, нервно поправивший лямку потрёпанного рюкзака, прошёл мимо дома №16 с Площади и планировал завернуть на северо-западный поворот, что вёл прямо на Терриякки, но, когда до ушей донёсся идеально-чистый детский голосок, мальчик не мог не пойти на звук.
— Счастья мир! Вкусный мир! — пел некто. —
Мир шоколада, леденцов!
Целый пир! На весь мир!
Ты заходи в наш сладкий городок!
Песня оказалась приманкой для посетителей, а её запись доносилась из граммофона вишнёвого цвета. Она, безусловно, повторялась из раза в раз, но всё же никому и никогда не наскучивала. Да и не могла надоесть, ведь расположился граммофон на милейшем кремовом столике, похожий на те, какие бывают только в девчачьих кукольных домишках. К тому же удивительная часть уличной мебели принадлежала наипрекраснейшему Дядяшке Чокку – добродушному хозяину заведения. Какого заведения? Так вот же, только взгляните...
Известная горожанам пурпурная табличка имела вид симметричного облака сахарной ваты, прикреплённого к отполированной сероватой стрелке, закрученной словно хвост хамелеона. Название на облаке гласило "Сладкий городок". "Сладкий городок" считался светлым местом, где нет свободного уголка ни горю, ни страданиям, но, несмотря на подобные заявления, и то, и другое присутствовало там в огромных масштабах.
Одноэтажный магазинчик-кондитерская напоминал этакий спасательный круг в грозном океане, кишащем опасно-зубастыми акулами и безжалостно-безответственными пиратами. В "Сладкий городок" никогда не приходили с пустыми руками, в нашем положении сладкоежек речь шла, конечно же, о деньгах, ведь если кто-то грезил о тортах или иного рода сладостях и прискакивал в кондитерскую с целью набить живот и щёки, его или её монетки автоматически делились на "оплату товара" и "чаевые за блистательный оскал владельца".
