Однажды вечером, когда я пыталась сосредоточиться на составлении рецепта успокоительного отвара, в лечебницу вошел Гарс. На его обычно невозмутимом лице читалась растерянность.

— Хозяйка, вас спрашивают. Гость. — Он помялся. — Лорд Феликс Орланд.

Имя ничего мне не сказало, но титул заставил насторожиться. Я вышла в приемную.

Мужчина, ждавший меня, был воплощением аристократической элегантности. Лет сорока, с ухоженной бородкой и пронзительными голубыми глазами. Его улыбка была безупречной.

— Мадемуазель Труннодини, — он склонил голову, его взгляд скользнул по мне с откровенным интересом. — Позвольте представиться. Я старый друг вашего отца. Был глубоко опечален, узнав о ваших… злоключениях.

Его голос был медовым, но в глазах читался стальной расчет.

— Мадам , — поправила я его с ледяной вежливостью. — Я вдова. Чем могу быть полезна, милорд?

Легкая тень удивления мелькнула в его глазах, но улыбка не дрогнула.

— Прошу прощения, мадам . Я пришел предложить вам покровительство. Ваше нынешнее положение… следователь Ковена, эти грубые стражи… Неподобающая компания для дамы вашего происхождения. В моем доме вы будете в безопасности. Под защитой имени Орланд.

В его словах сквозила такая неподдельная самоуверенность, что у меня закипело внутри. Он смотрел на меня как на диковинную безделушку, которую можно перекупить.

— Я ценю ваше предложение, милорд, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал от ярости. — Но я вполне способна сама о себе позаботиться.

— О, не сомневаюсь, — он снисходительно улыбнулся. — Но подумайте. С моей поддержкой вы сможете оспорить опеку Алианы, восстановить свое имя… Завещание вашего отца еще не вскрыто. Кто знает, какие сюрпризы оно может преподнести. Возможно, вы интересны семье не только как беглая дочь, но и как претендент на что-то большее. Мы могли бы стать отличной командой.

Его слова заставили меня задуматься. Почему семья так настойчиво пытается то ли вернуть меня, то ли устранить? Неужели только из-за моего позорного побега? Или в завещании отца есть нечто, что делает мое существование… неудобным?

В этот момент дверь распахнулась с такой силой, что стекла задребезжали. В проеме стоял Кален. Он был без плаща, волосы в беспорядке, а на лице застыло выражение такой первобытной ярости, что даже Гарс отступил на шаг.

Его взгляд пронзил Орланда насквозь, а затем перешел на меня.

— Гражданка Труннодини, — его голос прозвучал тихо, но в нем слышался рык. — Вы свободны?

Орланд, нимало не смутившись, повернулся к нему.

— Следователь ван Моррет, какая неожиданность. Я как раз предлагал мадам Труннодини свою защиту.

— Её защита — моя забота, — отрезал Кален, подходя так близко, что между ними оставался лишь дюйм. Воздух затрепетал от магического напряжения. — И мне не нужна помощь в этом.

Орланд поднял бровь.

— Вам, конечно, виднее. Но, как друг семьи, я не могу оставаться в стороне.

— Друг семьи? — Кален усмехнулся, и это был неприятный, угрожающий звук. — Или акула, учуявшая легкую добычу? Орланды всегда славились умением подбирать объедки со стола более удачливых родов.

Лицо Орланда на мгновение исказилось, но он быстро взял себя в руки.

— Вы переходите границы, следователь.

— Границы? — Кален сделал шаг вперед, заставляя аристократа отступить. — Вы вмешиваетесь в мое расследование и пытаетесь переманить моего ключевого свидетеля. Это не переход границ, Орланд. Это объявление войны. Убирайтесь. Пока я не арестовал вас за препятствование следствию.

Они стояли друг против друга — маг Ковена и знатный вельможа. Искры, казалось, сыпались от их взглядов.

Наконец Орланд холодно кивнул.

— Как скажете. Но помните, ван Моррет, у всего есть своя цена. Мадам, — он повернулся ко мне с формальным поклоном, — мое предложение остается в силе.

Он вышел, оставив после себя шлейф дорогого парфюма и тяжелое напряжение.

Как только дверь закрылась, Кален резко обернулся ко мне. Его гнев, казалось, теперь был направлен на меня.

— И что это было? — прошипел он. — Ты собиралась принять его «покровительство»?

— А тебе какое дело? — выпалила я, наконец дав волю накопившейся злости. — Ты пропадаешь неделю, а когда являешься, то начинаешь рычать и метать молнии! У тебя нет права диктовать мне, с кем мне общаться!

— Нет права? — он схватил меня за руку, его пальцы обжигали кожу даже через рукав. — После всего, что было между нами?

— А что между нами было, Кален? — я вырвала руку, отступая. — Скажи мне! Что-то определенное? Или только взгляды и недоговоренности?

Его лицо исказилось от боли и ярости. Он молчал, и его молчание было оглушительным. Внезапно он закрыл расстояние между нами, его руки впились в мои плечи.

— Вот что, — прохрипел он.

И его губы грубо прижались к моим.

Это не был нежный поцелуй. Это было столкновение. Взрыв. В нем была вся его ярость, все его страх, все его отчаяние и то запретное влечение, что так долго тлело между нами. Я ответила ему с той же страстью, впиваясь пальцами в его волосы, притягивая его ближе. Мы стояли, сражаясь губами и языками, как будто хотели поглотить друг друга целиком, стереть в порошок все преграды и сомнения.

Когда мы наконец оторвались друг от друга, мы оба тяжело дышали. Его лоб уперся в мой, глаза были закрыты.

— Вот что, — повторил он хрипло. — Вот что между нами. И черт бы побрал все последствия.

Он снова поцеловал меня, на этот раз медленнее, глубже, с отчаянной нежностью, которая заставила мое сердце разорваться от боли и счастья.

— Это безумие, — прошептала я, когда мы снова смогли дышать.

— Знаю, — он провел большим пальцем по моей распухшей губе. — Но я не могу иначе. Не могу позволить никому другому… даже думать о тебе.

Мы стояли, прижавшись друг к другу, в разгромленной приемной, и мир вокруг перестал существовать. Были только он, я и ослепительная, ужасающая правда: мы перешли рубикон. И пути назад уже не было.

С тех пор как между нами промелькнула та искра, вечера в моей квартире приобрели новый, напряженный ритм. Кален появлялся почти каждый день после заката, всегда под предлогом обсуждения хода расследования. Мы пили чай, говорили о деле, но невидимая стена, что рухнула тогда в порыве страсти, была тщательно восстановлена — по его инициативе.

Он сидел напротив, его поза была безупречно прямой, а взгляд — сосредоточенным и отстраненным. Он рассказывал о безрезультатных обысках, о том, что Лукан, словно призрак, не оставляет следов. Но я видела, как его пальцы сжимают кружку чуть сильнее, чем нужно, как его взгляд задерживается на моих губах на долю секунды дольше допустимого. Между нами висело невысказанное напряжение, густое и звонкое, как натянутая струна. Он тщательно избегал прикосновений, отодвигая стул, принимая чашку так, чтобы наши пальцы не встретились. Это была его защита — попытка вернуть всему профессиональные рамки, которые мы так безрассудно переступили.

Я не мешала ему. Сама не знала, что сказать. Слова, высказанные вслух, сделали бы всё реальным и необратимым. А в мире, где на меня охотился двоюродный брат-убийца, а его мать жаждала то ли вернуть меня под опеку, то ли устранить, реальность и без того была достаточно суровой.

Однажды вечером, когда мы в очередной раз сидели в тягостном молчании, прерываемом лишь тиканьем часов, раздался стук в дверь. Гарс вошел с небольшим конвертом из плотной, дорогой бумаги.

— Для вас, хозяйка. От нотариуса аль Морсов.

Я вскрыла конверт дрожащими пальцами. Внутри лежало формальное приглашение. «Мадам Мариэлла Труннодини приглашается на оглашение последней воли и завещания покойного лорда Альдора аль Морса, назначаемое на послезавтра, в третий час пополудни, в фамильный особняк».