— А сейчас… он бы стал делиться? Если бы… вот так?

— Это сложный вопрос, Лин. — Ладуш отставил свою рюмку. — Раньше, в древности, иметь одну анху считалось нормальным. Так же, как и иметь десяток, впрочем. Но нас воспитывали иначе. Асир любит ходить по краю. Во всем. Но он человек долга. И даже мне сложно сказать, что сделал бы он, окажись на месте Данифа. Никогда не отказался бы от своего титула, потому что верит, что достоин его, это да. Но думаю, скорее отправил бы Лейлу к почившим предкам, чем обрек ее на такую жизнь. Если бы та сама этого захотела.

— Не захотела бы, — уверенно возразила Лин. — Потому что это было бы предательством. Особенно если она воевала тоже. Ответственность. За других, за будущее. Основа личности любой анхи. Не знаю, почему в ваших нет, странно, на самом деле. — Ладуш молча налил еще, и Лин сказала: — Наш мир выжил на ответственности анх. Ваш, в каком-то смысле, тоже. Я так думаю.

— И ты, и я, и Асир, и многие другие. Не знаю, что произошло с вашими анхами, но наших мы превратили эм-м… ты видишь, во что. Даже тех, кто не склонен к узкому мышлению и не зациклен на собственных удовольствиях, ломают и переламывают на протяжении многих лет. Кродахи не злы, ну, во всяком случае, не все, но они привыкли к покорности анх, она их устраивает. К сладкой жизни, к самым разным видам наслаждения. И наши анхи считают это нормальным. Им тоже перепадает сладостей, их не обременяют заботы, а ублажить кродаха — радость, а не наказание. Знаешь, Лин, тебе очень повезло, что дыра, в которую ты провалилась, оказалась в Имхаре, а не где-нибудь в Сафрахине. Выжить там тебе было бы гораздо сложнее.

— Да, — согласилась Лин. — Когда я только сюда попала… в первый день, сразу, еще до того, как Асир отправил меня в сераль. Это было почти первое, что я о нем подумала: что он такой, каким должен быть правитель. Что он умеет принимать решения. Я тогда сравнивала его с нашими кродахами. И это было… уважение с первого взгляда, наверное, так. Именно из-за этого первого впечатления я потом его слушала, как собственного начальника, в режиме «сказали — исполняй». Даже когда он меня взбесил своими сравнениями, обозвал трусихой и хрен знает кем еще… все равно. Даже когда приказывал то, чего я не хотела вообще. Как будто он имел право. Потому что он правильный кродах и правильный владыка, а не как наши хмыри. Мы, наверное, испортили своих кродахов так же, как вы анх. Потому что у вас было меньше десятка анх на клан, а у нас — два-три кродаха на сотню-две анх. Единственное лекарство от безумия. У нас тоже были… свои печальные истории.

— Мне всегда казалась странной эта теория о нарушенном равновесии, — задумчиво сказал Ладуш. — И теперь она кажется мне еще более странной. Потому что то, что произошло после Краха, и здесь, и в твоем мире, не имеет ничего общего с равновесием. Единственное, что мы приобрели — отсутствие войн. Но, по-моему, потеряли гораздо больше.

Лин кивнула:

— Мы отразились, один мир в другом, как в кривом зеркале. И там, и там искажено что-то важное. Правильное. А что с этим можно сделать? — она махнула рукой и выпила еще. Шум прибоя в голове стал громче, и волны сильнее. Лин спрятала лицо в ладонях, призналась глухо: — Я скучаю по морю. Как и Сальма. Но я не могу вернуться, а она? Ее подарили. Не понимаю, вот убейте не понимаю, как так можно.

Ладуш что-то ответил, но Лин не услышала. Она положила голову на руки и уплыла, и ей снилось море возле Утеса. Кричали чайки, скользили по волнам рыбачьи лодки, гудел вдали рейсовый теплоход на материк, мальчишки собирали устриц на отмели. Потом приснилось, как они ели устриц с Асиром и говорили о пище бедняков, и Лин проснулась.

Она лежала на диване в комнате Ладуша, укрытая легким покрывалом. Одежда аккуратно развешана на кресле рядом, на столе — кувшин с водой и записка. «Вечером будь готова идти на праздник», — прочитала Лин. Посмотрела на часы. Полчетвертого. Обед давно прошел, что такое «вечер» в записке, совершенно непонятно: то ли шесть вечера, то ли восемь или десять? А ей еще разбираться с заданием Джанаха. Лин подхватилась, ругаясь сквозь зубы. Оделась, попила воды и помчалась в библиотеку.

Хесса уже сидела там. Светлая макушка едва виднелась из-за двух высоченных книжных пирамид.

— Что нашла? — спросила Лин.

— Здесь читать на неделю, — Хесса запустила пальцы в волосы и застонала. — Это даже если не считать, что я половины вообще не понимаю. Вот скажи, что такое «упразднение института присяжных и введение упрощенного судопроизводства»?

— Ну, ты это прочитала почти без запинки, молодец, — Лин села рядом и потянула к себе тяжеленный фолиант под названием «Клановые суды Ишвасы». Просмотрела оглавление, пролистала наугад несколько страниц. — Ничего себе книги в библиотеке сераля. Уровень университета. Так, мы это потом вместе будем читать, чтобы я сразу объясняла, чего ты не поймешь, а что не поймем обе, спросим у мастера Джанаха. Но на завтра он нам более простое задал. Сейчас разберемся, с чего начать. Праздник еще этот…

— То, что он задал, я уже прочла. Вот здесь, смотри, — Хесса выкопала небольшую, изрядно потрепанную книжку «Первые годы после Великого Краха». — Думаю, это оно. Но там очень коротко все, только основное.

— Не может быть, чтобы на такую тему только одна простая книга и все коротко.

— Да ладно, — Хесса возмутилась. — Вон, целая полка. Романы. Поэмы. Великая любовь на фоне общей случки. Нахрен такое читать вообще? Про этих, о которых он рассказывал, тоже есть. «Даниф и его Лейла». Полистала я. Сладкие стоны, слезы, клятвы и прочие сопли. И, кажется, Нарима именно оттуда все свои красивые слова для кродахов сперла.

— Да, это рекомендация, — согласилась Лин. — Ужасающая. Ладно, продирайся тогда через упрощенное судопроизводство, подозреваю, так обозвали то, что сейчас имеем: кто владыка, тот и судит. А я эту короткую быстро прочту и присоединюсь.

На праздник их выдернули из библиотеки, когда они только начали разбираться в том, как принятые до Краха суды присяжных сначала превратились в клановые судилища, а после — в единоличное право судить, которое, кстати, далеко не во всех случаях принадлежало владыке. Чтение оказалось сложным, но интересным. И жутким, потому что историй, подобных судьбе Лейлы, там нашлось — каждый второй пример. И уж чего-чего, а соплей и сладких стонов в них не было. Были кровь и насилие, ревность, убийства и похищения, показательные казни одна другой страшнее и мучительней, самоубийств тоже хватало. Лин только теперь поняла, почему Асир так взъелся на Хессу за попытку самоубийства в первый вечер. Оказывается, по старым законам для анхи это считалось не глупостью и даже не проступком, а преступлением. За которое полагались плети и карцер. А уж за нападение на другую анху, как тогда Хесса на Лалию… Получалось, что Асир действительно проявил к Хессе небывалое снисхождение, а та не оценила…

Короче говоря, на праздник обе шли в отвратительном настроении.

В общем-то, праздника особого и не было, просто, как поняла Лин, встречать посольства полагалось с помпой и при параде. Пока баринтарцы въезжали в дворцовые ворота, весь сераль толпился на подтанцовке, забрасывая приезжих кродахов цветами и воздушными поцелуями, а после, во время приема в парадном зале, анхи сидели в специальной ложе и внимали торжественным речам. Асир был величественен и суров, Сардар грозен, Ладуш приветлив, Лалия, как всегда, сияла и сверкала.

Сальма смотрела на приезжих с такой жадностью, что Хесса, не выдержав, согнала с места в первом ряду кого-то из анх и впихнула ее, сопротивляющуюся, но довольную, туда. Но все баринтарцы в зал то ли не поместились, то ли впустили только самых важных деятелей, их оказалось не так уж много, гораздо меньше, чем в бесконечной кавалькаде у ворот. Владыка Баринтара, рослый, черноволосый, грузный кродах, обнимался с Асиром какое-то невероятное количество раз. А потом, также долго, но очень сдержанно расточал витиеватые комплименты Лалии. Союзник, один из троих, отметила про себя Лин.