Ее окунуло в запах, в тепло и силу, исходящие от его тела. Владыка подхватил на руки так легко, будто Лин вообще ничего не весила.
— И давно ты тут стоишь, как призрак белой воительницы в руинах Альтары?
— Не знаю. Кажется, да. Я… — она обняла Асира за шею обеими руками и спрятала лицо в вырезе его халата. Запах стал гуще, такой необходимый, такой… Любимый. — Я скучала. Хочу еще, — она сглотнула ставшую тягучей и вязкой слюну, — так хочу тебя, но вдруг уже не нужно? Боялась, что не придешь.
— И оставлю тебя, беспомощную, на растерзание профессору? Нет, ты еще не готова к такому.
Он шутил, пытался подбодрить, и от этого вина и боль захлестнули с новой силой. Лин отвесила себе мысленного пинка: «Извинись уж как-нибудь, тряпка, найди в себе силы». Подняла голову. Асир почувствовал что-то, взгляд стал острым и внимательным, и Лин крепче сцепила руки, испугавшись вдруг еще сильнее, как будто, стоило оторваться, и — уйдет. Не прогонит, пожалеет, но уйдет сам.
— Владыка, — чуть слышно прошептала она. — Я не знаю ваших обычаев. Не знаю, как сделать правильно. Скажите мне. Я виновата, понимаю, что виновата, что вела себя как наглая слепая идиотка, наговорила бездна знает чего… Что мне сделать? Я пойму, если вы не простите, но хочу, чтобы вы знали, как сильно я сожалею.
— Я чую твое раскаяние, — голос Асира стал глуше. — Но не понимаю причины. Ты не можешь чувствовать вину за то, что вломилась в окно и пыталась защитить ту, с кем успела сблизиться. А остальное было лишь результатом. — Он дошел до кровати, опустил Лин на нее. — Ты точно хочешь говорить об этом сейчас?
— Меня это мучает. Знать, что сделала вам больно. Остальное было результатом, говорите? Нет. Разве что — результатом моей несдержанности. Да, я хочу, — она сглотнула, — объяснить. Если можно. Если это хоть чему-то поможет.
«Потому что иначе ты уйдешь, когда мне и в самом деле полегчает, и это будет уже точно конец. Навсегда». Хотелось, немыслимо хотелось забыть обо всех неудобных вопросах, поплыть по течению, отдаться во власть этого запаха, этих рук, снова испытать незнакомое, но такое волнующее физическое удовольствие. Но Лин, в конце концов, не была сопливой девчонкой, а взрослый человек должен уметь отвечать за себя. Даже в течку. Тем более зная, что от этого зависит будущее.
Она так и не смогла разжать руки, и Асир, помедлив немного, устроился рядом, притянул к себе, успокаивающе поглаживая по спине.
— Хорошо. Объясни мне.
Трудней всего было начать. Столько всего казалось важным, столько точек, с которых все могло бы пойти по-другому, лучше и правильней…
Но начала Лин почему-то с того, что здесь вообще не имело значения. Ни для кого.
— В нашем мире анхи не предлагают себя кродахам. Это не принято. Не дурной тон или отсутствие воспитания, гораздо хуже. Только шлюхи. У вас не так, но я, кажется, до сих пор не приняла это полностью. Иначе ждала бы, что Хесса сорвется. Она же по Сардару с ума сходит. — «Как я по тебе»… — И потом… в общем, я разозлилась. На себя прежде всего. Куда все делось, спрашивается? Восемь лет работы на самом опасном участке, хрен знает сколько сложных дел за плечами, отморозков обезвреженных — и не суметь остановить идиотку, которая со мной рядом стояла, и от которой я просто обязана была чего-то такого ждать? Может, конечно, я после праздника размякла, у меня тот день как в сладком тумане прошел, мозгов нет, только… — вздохнула, вбирая запах, — вкус винограда… и ваш. До сих пор помню.
Ее несло куда-то не туда, в какие-то совсем неважные дебри, и нужно было взять себя в руки, как тогда с Ладушем — пусть говорит агент, а не анха. Но как же это сложно, когда ты в течке и дышишь запахом кродаха. Единственного кродаха, который тебе необходим. А раз так, если не хочешь его потерять — вперед, Линтариена, объясняйся.
— Я могла выслушать Ладуша. Он, скорее всего, объяснил бы, что все не так, как я себе вообразила. Могла поговорить с Лалией. Видела ведь, чуяла, что и Лалия на себя не похожа, и Сардар не в себе, еще подумала — случилось что-то плохое. Конечно, я бы к вам так не вперлась, если бы знала… Это насчет окна, да. Но я выключила мозги и помчалась задавать вопросы. Ладно. Дура, но пока излечимо. Вы ответили. И вот тогда — тогда я должна была остановиться. Взять себя в руки. Признать ваше право защищать тех, кто вам дорог. Может, тогда сумела бы объяснить… без позорных воплей и незаслуженных упреков.
— Но не остановилась. Ты боялась за Хессу, я понимаю, у тебя были для этого причины. И сейчас есть. — Асир тихо хмыкнул. — Эта твоя дружба совсем не радует меня.
— Иногда нужно много времени, чтобы научиться жить. Она пытается. И, знаете, у нее есть все шансы стать человеком. А у Наримы — нет. Лицемерная завистливая тварь, такой и останется. Но вы и за нее тоже в ответе, а я… наверное, я их сравниваю совсем не так, как вы, вот и все.
— Нарима глупа, чего не скажешь о твоей Хессе. Дурочке можно простить многое, умной — нет. Но я категорически против присутствия их обеих в этой кровати сейчас. Ты хотела сказать что-то еще?
Лин помолчала, пытаясь собраться. Бездна бы забрала Нариму, разве в ней дело? Как вообще можно быть настолько косноязычной, когда речь идет о самом для тебя важном?
Что она может сказать?
И почему, за каким вообще хреном она плачет сейчас?
— Я не знаю, что сказать. Хотела извиниться, получилось… кажется, только хуже. Я… помните тот разговор перед ярмаркой, о надежде? За вами я пошла бы куда угодно. Через любую пустыню, через любое море.
— Разве можно добровольно идти через пустыню за человеком, которого боишься и решениям которого не доверяешь? Это все равно что пойти на смерть ради цели, в которую не веришь. Самоубийственная глупость. Не плачь. — Асир вытер ее лицо тыльной стороной ладони, коснулся губами щеки. — Ты совсем не глупа и не слаба, ты просто еще многого не знаешь о себе и об этом мире. Пройдет немного времени, и ты выберешь себе кродаха, которому сможешь верить. Здесь не о чем плакать.
Лин мотнула головой:
— Один раз… — она осеклась. Хотела объяснить, как это на самом деле больно: один раз не поверила, надумала себе бездна знает чего, и теперь все, не можешь, не имеешь права сказать, что всегда верила. И все равно не нужен ей никакой другой кродах, никому она не сможет и не захочет довериться так, как Асиру, полностью. Но вдруг это оказалось совсем не важным, потому что до мозгов дошло куда более страшное. — Подождите. Нет. Что-то снова не так, и я, кажется, снова слепая идиотка. Вы ведь уже говорили, а я прослушала. С чего вы вообще взяли, что я боюсь — вас?
— С того, что вкус твоего страха, даже не страха, беспредельного ужаса, я до сих пор чувствую на языке. Ты не доверилась, не захотела услышать, я разозлился. Это не делает мне чести, но здесь уже нельзя ничего изменить. Я не хочу, чтобы ты боялась.
Лин не сразу поняла, о чем речь. Снова и снова мучая себя воспоминанием о не тех словах, мыслями о том, что Асир был ранен, она и думать забыла о собственном приступе ужаса, как только разобралась, что именно за ним стоит. И только теперь дошло до тупых мозгов: ведь чуять эмоции — еще не означает правильно определять их причину.
— Да, я вспомнила, — медленно, осторожно подбирая слова, начала Лин. — Я поняла, о каком ужасе вы говорите. Вы, конечно, не поверите сейчас, если скажу что-нибудь банальное вроде «вы не так поняли». Но все-таки почуете, если совру, правильно?
Очень ясно она поняла, что у нее только одна попытка. Единственный шанс. Просрет — второго не будет, потому что она не трусливая тварь вроде Наримы и даже не долбоебка вроде Хессы. Ей сразу дали многое, куда больше, чем заслуживала. Дважды таких авансов не дают никому.
Заставила себя расцепить все еще сомкнутые на шее Асира руки, но тут же ухватила его ладонь. Та история, которую она должна была сейчас рассказать, требовала якоря. Лин вообще не думала, что когда-нибудь вытащит все это на свет.
— Однажды вы рассказали мне кое-что… очень личное. Кажется, пришло время ответить тем же.
