— Но я же за всех.

— Истерик и в самом деле достаточно. Или вы все успокаиваетесь, или я приму меры. — Ладуш говорил спокойно, но Лин впервые слышала у него такие интонации — жесткие и угрожающие, живо напомнившие о его родстве с Асиром.

В комнату Лин вошла Хесса. С прямой спиной, вздернутым подбородком, пятнами нездорового румянца на скулах и полыхающими ушами, завернутая в широкий халат, явно не из собственного шкафа.

Со странными предосторожностями, морщась, опустилась в кресло и закрыла лицо руками. Свободные рукава из плотного шелка съехали до локтей, оголяя руки, и Лин зацепилась взглядом за знакомый браслет. Хесса носила его постоянно, не снимая даже во время тренировок, только в общем зале старалась прятать под рукавом. Лин никогда не спрашивала, что он значит для Хессы, а та не говорила.

— Он тебя что, выдрал? — уж что-что, а картину «больно сидеть» Лин определяла на раз. Неужели Сардар, действительно «само терпение», решил поучить Хессу настолько жестко? С другой стороны, это, как сказала бы Лалия, не казармы и не пыточная, можно жить дальше.

Хесса застонала. Пробормотала тихо, не убирая рук:

— Выдрал. Только не в том смысле. Я сама хотела. Дело не в нем. Последний час был… унизительным.

— Что случилось?

— Меня лечили. — Она раздвинула пальцы. Глянула сквозь них на Лин и зажмурилась. — Я пришла попросить мазь. Всего-то попросить мазь. Но этот… проклятый господин Ладуш… Решил осмотреть меня лично. «…и никаких скандалов. Наскандалилась уже». Чтоб я еще хоть раз.

В чем-то Лалия была насчет нее права. Хесса и в самом деле боялась не того, чего стоило бояться, беспокоилась не о том и унижением считала не то, что следовало бы. И это могло кончиться плохо.

— Скажи, Хесса… — Лин говорила тихо, помня о трех десятках любопытных ушей, но сейчас даже тихий голос прозвучал жестко. — Скажи, неужели забота и лечение для тебя унизительней, чем все, что с тобой было в трущобах?

Та помотала головой, тяжело выдохнула.

— Нет. Бездна побери, нет, конечно. Но я не привыкла… Я не знаю, Лин. Не понимаю, как на все это реагировать. Мне кажется, что я… не то говорю, не то чувствую и думаю не то, что нужно. Я не знаю, как здесь живут. Как вообще нужно жить, когда не пытаешься просто выжить? — Она соскользнула с кресла, опустилась на колени у кровати Лин и вцепилась в ее одеяло. — Что случилось вчера? Ты же была у владыки? Я не видела тебя утром, когда пришла, так откуда ты знаешь про Сардара?

— Так, — Лин откинула одеяло. — Ты правда хочешь все обсуждать здесь? Мне нужно вымыться, умыться и кофе. И, наверное, поесть. Ты со мной?

Хесса кивнула и поднялась.

— Я возьму одежду и приду в купальни.

Лин тоже решила взять одежду с собой, а пока накинула халат. Заглянула попросить кофе, старательно не замечая взглядов и не вслушиваясь в шепот за спиной — а громко и в лицо с ней никто не отважился заговорить, хотя Ладуша в зале уже не было.

Скоро Лин поняла, почему так: Ладуш сидел у клиб, грея ладони об огромную кружку то ли целебного, то ли просто успокоительного чая — пахло ромашкой, мятой и чем — то незнакомым, но живо напомнившим снадобье профессора Саада.

— Доброе утро, Ганис, — поздоровалась Лин с дежурным клибой. — Сделайте мне кофе, пожалуйста. Доброе утро, господин Ладуш.

— Добрый день, Линтариена, — вздохнул тот. — Я рад, что хотя бы ты сегодня спокойна.

«Хотя бы сегодня ты спокойна» легко читалось между строк, и Лин виновато опустила взгляд.

— Простите за вчерашнее.

— Ты не дала мне даже объяснить. И чем все закончилось? Плохо закончилось. Для всех. Впрочем, уже поздно об этом. Тебе нужно что-нибудь, кроме кофе?

Упрек был тем мучительней, что Лин его заслужила. А еще оказалось, что она привыкла к доброму отношению Ладуша, к его слегка навязчивой, но при этом мягкой заботе, и откровенная неприязнь в голосе ударила очень больно.

— Нет, ничего. — Есть и так не хотелось, скорее Лин просто осознавала, что надо, но теперь кусок в горло не полез бы.

— Тебе нужно к Сааду. — Ладуш пригубил из кружки. — Я отведу, но не сегодня.

«Сегодня глаза бы мои тебя не видели», — додумала Лин.

— Будь готова завтра перед обедом.

— Хорошо, — она приняла у Ганиса поднос, на котором, кроме кофе, все-таки стояла тарелка с нарезанным хлебом, мясом и сыром, поблагодарила и поспешила уйти.

Хесса уже сидела в бассейне, спрятавшись в воду почти по самую макушку. Лин поставила поднос на бортик, втянула запах кофе и, не раздеваясь, присосалась к кружке. Сделала себе бутерброд. Оказывается, и есть, и пить хотелось зверски. И только опустошив тарелку и допив кофе, полезла в воду.

Отмокать она не собиралась, только вымыться побыстрее. Но купальня была одним из тех мест, где можно поговорить — пока не заявился кто-нибудь еще.

— Так вот, Хесса. Я тоже не умею здесь жить. Вчера наделала ошибок не меньше, чем ты. Но если еще раз так выступишь, тебе точно снова придется выживать. Хочешь знать, что сказал владыка?

— Вряд ли хоть что — то, чего не говорила себе я этой ночью. Я бы пошла в казармы. Сама пошла, даже тащить не пришлось бы. Потому что… потому что мне здесь не место. Я же пыталась. Быть тихой, не отсвечивать, сдерживаться. Мне даже начало казаться, что получается. Но ты видела, чем это закончилось. Все видели.

— Не особо хочешь, понятно. Ну, как знаешь. А что ты у Сардара, мне Лалия сказала. Хоть что — то утешительное во всем этом кошмаре. — Она окунулась еще раз, отжала волосы и вылезла. Накинула халат, села на широкую лежанку, вытянув ноги. Все-таки эти купальни предназначены были для роскошной неги, а не для тяжелых и мутных разговоров.

— Это Лалия привела Сардара. Почти на рассвете. Надо, наверное, извиниться перед ней. Не представляю, как. Я знаю, зачем она это все… Знаю, но… Не могу, — глухо сказала Хесса.

— Смоги уж как-нибудь. Она того стоит. И то, что она сделала, тоже.

Хесса шумно вздохнула, вылезла из воды, завернулась в халат — суетливо, пряча глаза, так что Лин сразу поняла — дальше будут извиняться перед ней.

Когда молчание могло бы стать неловким, Хесса спросила:

— Что случилось у тебя с владыкой? Все плохо, да? Из-за меня.

— Плохо, — согласилась Лин. — Он меня вышвырнул. Из-за тебя или из-за меня. Я там тоже, знаешь ли, не блистала дипломатией.

— Блядь. Это… можно исправить?

— Не знаю. — «Наверное, зависит от того, насколько сильно я его задела», хотела сказать Лин, но тут же поняла, что это будет ложью. «Задела» — слишком слабое обозначение для случившегося. «Оскорбила» было бы вернее. Сильно оскорбила. До бешенства и жажды убийства. Можно ли такое исправить? — Лалия сказала, раз я жива, не в казармах и не в пыточной, все не так плохо.

— Да уж. Все со всех сторон… охуенно, — Хесса обхватила себя руками, замерла к Лин спиной, напряженная и потерянная. — И меня он, конечно, слушать не станет. Даже если… Нет.

— Кто, владыка? Хесса, я тебя умоляю. Ну честно. Ты не можешь быть такой дурой.

— А что ты предлагаешь? — та стремительно обернулась, мокрая, злая, с лихорадочно блестящими глазами. — Просто сидеть здесь и смотреть на… — она взмахнула рукой, — это все? Любоваться на то, что сама устроила? Ты ничем этого не заслужила.

— Заслужила, — жестко ответила Лин. — Хоть это, хоть что угодно. Меня никто туда силой на веревке не тянул, сама вломилась. Ладуш останавливал, что-то объяснить хотел, я не слушала. Свои мозги не подключила, хотя бы Лалию расспросить не догадалась, а ведь еще по Сардару поняла: что-то плохое происходит. Идиотка клиническая, одна штука. Сама виновата. И ничего не собираюсь делать. Или простит, или нет. Если нет… ну, значит, нет. Вс е.

— Ты не сама вломилась. Ты вломилась из-за меня. — Хесса будто потеряла в росте, опустила плечи, ссутулилась, села рядом. — Я не знаю, что случилось, но Сардар… он… там какая — то херня. И лезть к кому — то из них сейчас… это, конечно… — она покачала головой. — Надо подождать немного.