— Инспектор по делам несовершеннолетних, старший лейтенант полиции Кирилова Татьяна Петровна, — представилась девушка в форме. — Филиппов Евгений Александрович, это вы? Вы нас вызывали?

— Да, спасибо, что оперативно приехали, — я сделал приглашающий жест, предлагая пройти в кабинет и указывая на стол, потому что уверен, что сейчас будет куча бумаг и бюрократии.

— Мне пора, — вдруг спохватилась Любовь Олеговна. Она явно не горела желанием беседовать с представителями правопорядка.

— Любовь Олеговна, подождите, пожалуйста, — я не ожидал, что женщина попробует сбежать, не поговорив с пришедшими дамами даже при изменившихся обстоятельствах. Если честно, думал, она останется и будет, так сказать, доигрывать до конца свою партию. — У сотрудников, наверно, будут к вам вопросы.

— Я уверена, что вы сами сможете дать на них ответы, — бывшая теща многозначительно бросила на меня взгляд и выскочила из кабинета под удивленные взгляды всех присутствующих.

— Простите, а кто это был? — инспектор ПДН растерянно проводила ее взглядом.

— Бабушка девочки, — тихо говорю, а на лице инспектора отразилось сперва радость. Думаю, она тогда решила, что все разрешилось и без ее участия. Но спустя секунду она все же поняла, что все немного хуже, чем она думала.

— Добрый день, я представитель опеки Александрова Маргарита Сергеевна, — представилась вторая женщина. — Объясните, что здесь вообще происходит?

Обе женщины переводили взгляд с меня на ребенка и Екатерину Тимофеевну. Я решил попробовать объяснить, не вдаваясь в подробности.

— Сегодня произошла авария на объездной, рейсовый пассажирский автобус перевернулся, — обе женщины кивнули в ответ в знак того, что знают об этом. — На место прибыла детская и взрослая скорая. Но детская скорая помощь по техническим причинам не смогла увезти ребенка с места ДТП. Но так как в этот момент отъезжала скорая с ее матерью, то врачами было принято решение передать ребенка в больницу со взрослой скорой, так как у ребенка даже нет верхней одежды. Вот девочку усадили к ним и доставили сюда, — и снова обе женщины кивнули.

— Что с мамой? — интересуется дама из опеки.

— Идет операция, прогнозов о состоянии женщины пока нет, — вижу боковым зрением, как резко подняла голову Екатерина Тимофеевна и пристально смотрит на меня. Она понимает, что Любовь Олеговна говорила правду. Ну или была близка к ней. У нее на лице отразилась боль, а в глазах застыли слезы. Но она ничего не сказала.

— Ребенка осмотрели? — это уже девушка в форме интересуется. Она достала из папки кучу бумаг и принялась кое-какие из них заполнять.

— Скорая осмотрела, вот заключение, — я положил перед девушкой карточку осмотра детской скорой. — Но, понаблюдав за ребенком это время, что она здесь была, у меня возникли кое-какие подозрения. И я настаивал бы, чтобы девочку осмотрели еще раз, более пристально и без спешки, — и снова на лице Екатерины Тимофеевны немой вопрос. Она бережно прижимает к себе малышку.

— Думаете, есть травмы? — сотрудник полиции приуныла. Я так понимаю, что это ей усложняет жизнь.

— Я хирург, а не детский специалист, — даю понять, что не готов ничего комментировать.

— В любом случае девочку надо поместить в больницу, чтобы ее осмотрели специалисты разного профиля, — вклинивается в диалог представитель опеки.

— Это обязательно? Я могу лечь в больницу с ней? — Екатерина Тимофеевна всполошилась. Я, если честно, тоже заволновался. Я рассчитывал на немного иное развитие событий.

— Да, это обязательная процедура. Не переживайте, ее там никто не обидит, — равнодушно поясняет женщина из опеки.

— Я и не думаю, что обидят. Только это маленький ребенок, у которого на глазах сейчас мать пострадала. Это стресс для нее, ей страшно, — Екатерина Тимофеевна возмущена равнодушием женщины.

— Ну а что вы предлагаете? — Маргарита Сергеевна возмущенно посмотрела на взрослую женщину, словно призывая ее быть разумнее и не вестись на поводу у эмоций.

— Отдайте ее мне, а я в понедельник обойду с Катей всех врачей, каких скажите, — предлагает женщина.

— А вы кто вообще? — на Екатерину Тимофеевну внимательно смотрит инспектор ПДН.

— Я бабушка, она со мной растет и меня знает, — пытается объяснить Екатерина Тимофеевна.

— Еще одна бабушка? — сотрудница полиции прищурилась и внимательно изучает женщину.

— То есть ребенок рос с бабушкой, а не с матерью? — теперь всполошилась представитель опеки.

— Да, бабушка. Ну так девочке же работать надо, а сад еще не дали. Сказали, через год, а то, может, и к трем, — объясняет женщина, но добивается обратного эффекта. Теперь Лиза выглядит в глазах сотрудника полиции и представителя опеки как не очень хорошая мать.

— Понимаете, если в понедельник выяснится, что у девочки какая-то травма, то ни одна экспертиза не сможет доказать, что травма была получена не дома с вами, а во время аварии, — вступает в разговор сотрудник полиции.

— Да что ж я ребенку вредить буду? Я ни на шаг от нее не отойду, — пытается убедить двух женщин Екатерина Тимофеевна, а я понимаю, что это абсолютно бесполезно.

— Так, давайте не будем препираться, а разберемся по существу, — инспектор нахмурилась и строго посмотрела на всех. — Документы предъявите все, пожалуйста.

— И мои? — я растерялся немного, но, увидев утвердительный кивок девушки, полез в куртку, что висела в шкафу, за документами.

Все паспорта лежат перед инспектором, и она пытается разобраться. Она сказала, что сперва хочет взять с меня объяснение. И я присел на второй стул за столом. А дама из опеки настойчиво задавала Екатерине Тимофеевне разные вопросы: про условия жизни ее и Лизы, про образ жизни и вредные привычки. Вопросы и то, в какую сторону двигался их тихий разговор, мне однозначно не нравились. А еще меня беспокоило, что тут столько людей, гомон из голосов, а ребенок спит. У меня, конечно, нет опыта общения с детьми, но мне кажется, это ненормально.

Когда со мной закончили, то начали брать объяснение с Екатерины Тимофеевны. А я, извинившись, вышел из кабинета. Просить женщину не рассказывать ничего лишнего было поздно, да и не видит чистосердечная тетка Лизы подвоха в этих вопросах. Я подхожу к стойке медсестры у нас на этаже.

— Свет, а у нас в детском отделении есть места, не могла бы узнать? — у меня созрел свой план. Отдавать кому бы то ни было ребенка я не буду. Ни Екатерине Тимофеевне, ни Любовь Олеговне, ни уж тем более органам опеки. У Кати есть отец, и пусть меня нет в свидетельстве о рождении, но это ничего не значит. От этого я отцом быть не перестану. Дежурная медсестра вызванивает детское отделение и уточняет все.

— Евгений Александрович, в детском отделении только платные палаты остались, — убирая трубку от уха, говорит девушка.

— Они возьмут годовалого ребенка после ДТП? — я навалился на стойку, где сидит медсестра, и буравлю ее взглядом.

— Говорят: нет, у них от трех лет, — растерянно отвечает медсестра.

— Ну-ка, дай мне трубку, — я практически выхватываю трубку у девушки и подношу к уху. — Заведующий хирургическим отделением Филиппов Евгений Александрович. Почему вы не можете принять ребенка?

— Приказ Михайлова, в эти палаты мы можем помещать детей только от трех лет, извините, — слышу ответ растерянной медсестры из детского отделения.

— Он у себя сейчас? — бросаю взгляд на часы. Думаю, полиция с опекой там минут двадцать еще беседовать будут, успею заглянуть к Михайлову. Да и потом, не уйдут же они без моих подписей во всех документах. — Я к вам поднимаюсь, — бросаю в трубку, а сам поворачиваюсь к своей медсестре: — Если полиция будет забирать ребенка из моего кабинета, звони срочно. И когда у Афанасьева операция закончится — тоже звони. Мне надо знать, как она прошла и что с пациенткой.

Быстрым шагом спешу на этаж выше, в новое детское отделение.

Бодрым шагом заскакиваю в детское отделение и бегу в кабинет заведующего детским отделением.