Из размышлений меня вывел голос, который до боли показался мне знакомым. Неужели у меня галлюцинации от препаратов и лекарств? Я пыталась прислушаться, даже, кажется, дышать перестала. Но слов так и не смогла разобрать.

Зажмуриваюсь снова, чтобы избавиться от наваждения, но оно не проходит. А может, это все на самом деле? Он же врач. Что удивительного, что я могу его встретить здесь, вот так? Окидываю себя взглядом, насколько позволяет угол обзора. Да, если это Женя, то даже здесь меня ждет разочарование. Я-то представляла нашу встречу иначе. Что-то вроде кадра из «Москва слезам не верит», где мы много лет спустя встретимся и он будет с восхищением смотреть на другую меня. Взрослую, успешную и независимую. Независимую в любых сферах, свободную и финансово, и морально. Он будет искать встречи с дочерью, которая его никогда не знала и теперь уже и не нуждается в его любви и внимании. Впрочем, как и я.

Смотрю на дверь в палату и вижу, как входит он. Женя ни капли не изменился. Хотя нет, изменился. Возмужал и стал еще привлекательнее. Чувствую, как в горле мешает дышать откуда-то взявшийся ком, а по щеке скатывается слезинка.

Хочется сказать что-то язвительное, резкое, но не могу. Мужчина неотрывно смотрит на меня, и на долю секунды мне показалось, что и он не может ничего сказать, так сильны эмоции.

Он берет стул и молча садится ко мне. Молча берет мою руку и, поцеловав, прижимается к ней лбом, а я чувствую, что он плачет. Беззвучно, но плачет.

Где же ты был раньше, когда я так в тебе нуждалась? Когда рыдала в подушку, стараясь заглушить звуки душевной боли, что рвались наружу. Где ты был? Зачем сейчас эти слезы? Эти тоска и одиночество во взгляде? У меня тоже по щекам катятся крупные слезы, а я упрямо моргаю, чтобы они закончились.

Я не знаю, сколько мы так просидели, когда в палату вошла медсестра и начала проверять приборы. Заметив, что я пришла в себя, она что-то отрывисто сказала Жене и убежала, а мы снова остались вдвоем. Мы так и продолжали молча смотреть друг на друга, словно разговаривали взглядами.

— Вы должны были поставить меня в известность, что моя пациентка пришла с себя! — в палату врывается мужчина в белом халате. Я только сейчас обратила внимание, что на Жене не белый халат, а темно-синий медицинский костюм. Мелочь, которая не говорит ни о чем, но я так сосредоточилась на его лице, что даже не обратила внимания на его одежду.

— Впрочем, как и вы, — усмехается бывший муж, глядя на мужчину в упор. Между ними явно не дружески-приятельские отношения.

— О чем вы? — ворвавшийся врач бросает на меня сканирующий взгляд.

— О том, что, когда я вошел, ваша пациентка была в сознании, — объясняет Женя. — Откуда мне знать, что вы не в курсе этого факта?

— Ясно, — мужчина в белом халате недовольно поджимает губы. — Сейчас я бы хотел осмотреть пациентку, — и мужчина недовольно скривился. — Отчет, естественно, предоставлю вам по завершении.

— Лиза, я еще вернусь, — Женя поворачивается ко мне и пристально смотрит. — Нам надо поговорить.

Его слова не сулили мне ничего хорошего. Я запаниковала, и у меня участился пульс, о чем незамедлительно противным писком сообщил подключенный ко мне аппарат.

— Евгений Александрович, — вкрадчиво произносит его коллега. Мой бывший муж, бросив на него недовольный взгляд, разворачивается и выходит. А я с некоторым облегчение выдыхаю.

Он вернулся. Сразу же, как мой лечащий врач перевел меня из реанимации в обычную палату. Он вошел в палату вместе со взрослым мужчиной, и почему-то я сразу подумала, что это адвокат. Женя решил говорить со мной при адвокате?

— Что тебе? — вопрос получился грубее, чем я хотела. Но как сказала, так и сказала. В душе закипает возмущение и старая обида, которая, как мне казалось, ушла, оставляла привкус горечи во рту.

— Это адвокат нашей семьи, Самуил Яковлевич, — бывший муж как-то так качнул головой, словно я не вопрос задала, а ударила его.

— Мне адвокат не нужен, — я очень не хочу плакать. Очень не хочу, чтобы он видел моих слез, того, как сильна рана, что он причинил два года назад. Но слезы сами струятся по щекам, а слабость такая, что я не могу даже руку поднять, чтобы смахнуть их со щек.

— Он нужен мне, — Женя сжимает губы, и они превращаются в тонкую линию.

— Сюда-то ты его зачем привел? — я всем своим видом хочу показать, что я не хочу его видеть. Мне неприятно с ним говорить, быть с ним в одной комнате. Вот только если бывший муж может выйти из палаты, я этого сделать не могу. И не потому, что слаба, а потому, что не чувствую ног. Это обнаружилось вчера при осмотре. Сперва я думала, что это слабость. Но затем, когда лечащий врач начал осмотр, проверяя чувствительность конечностей, выяснилось, что я не чувствую его прикосновений. Вот они, последствия травмы. Он сказал, что рано паниковать, но я-то понимаю, что самое время. Все рухнуло! Все мои надежды на счастье вместе с дочкой, на будущее, где мы с ней играем, дурачимся, гуляем по парку, рухнули. Я инвалид! Теперь я не то что дочь не могу обеспечить и ее будущее, я даже саму себя обеспечить не могу.

— Ну, раз он нужен тебе, так и общайтесь с ним в другом месте! — выплевываю слова. Хочу просто сказать, чтобы он катился ко всем чертям и чтоб глаза мои его не видели. Но мысли о дочери заставляют меня замолчать. Затыкают бушующую гордость и вынуждают ждать, что он скажет, чтобы узнать, что с Катей. Я боюсь спросить напрямую, боюсь услышать что-то плохое. Трусиха. Заталкиваю это иррациональное чувство куда подальше. Я же слышала, что говорили медсестры. Ей грозит детский дом. Значит, как минимум она жива. Но почему детский дом? Неужели Екатерина Тимофеевна это могла допустить? Почему ее ко мне не пускают? У нее я бы спросила все открыто. Мысли путаются и начинает болеть голова. — Где Катя? Что с ней? — если я этого не спрошу, у меня просто взорвется голова.

— Она здесь, в детском отделении, — Женя садится на стул, подвинув его ближе к моей кровати. — С ней все относительно в порядке. Именно поэтому я позвал адвоката.

— А я-то грешным делом подумала, что боишься без свидетелей со мной разговаривать, — сарказм получился какой-то горький. Или это от лекарств у меня во рту так горчит. — Что значит относительно?

— Евгений Александрович, я, пожалуй, в коридоре подожду, — адвокат подает голос и, кивнув мне, выходит из палаты под молчаливое согласие Жени.

— Ее хотят отправить в детский дом, — говорит бывший муж. — Из-за твоих махинаций с документами я ей никто.

— Значит, ты знаешь? — я много раз представляла, как будет выглядеть наш разговор, когда я расскажу Жене о дочери. Да, я не планировала ему о ней говорить, но это не мешало мне представлять этот разговор. Что он скажет, что я. Я словно сцену из пьесы раз за разом проигрывала у себя в голове, но никогда бы не могла подумать, что все будет выглядеть именно так.

— Я не дурак, и посчитать в состоянии, — бывший муж смотрит сурово. Видно, что недоволен. Видно, что еле сдерживается, чтобы не высказать все. — Катя — моя дочь!

— А ты не думал, что я могла после развода закрутить роман, забеременеть и родить не от тебя? — не знаю, почему говорю ему это. Понимаю, что сама же на себя бросаю тень, но во мне говорят злость и обида. А еще очень больно. Очень! Но это не физическая боль. Моральная.

— Ты не такая, — отмахивается от моего предположения мужчина.

— Ну да, это ты у нас такой, — горькая усмешка, когда воспоминания подкинули мне сцену запечатлению на видео, где Женя радуется беременности своей любовницы. — Кстати, кто у тебя родился? Сын? Дочь?

— Дочь, — отвечает бывший муж. И, мне кажется, из последних сил сдерживается, чтобы не схватить меня и не встряхнуть как следует.

— Поздравляю, — слова словно царапают горло, настолько тяжело мне даются. А ведь я думала, что остыла к нему. Но нет. Стоило ему показаться на горизонте, и во мне снова все клокочет и бурлит. Только если раньше это было от любви и страсти, то сейчас от злости и обиды.