— Ладно, девчонки, собирайтесь, автобус уже скоро, — тетушка вздохнула и грустно улыбнулась. — Хотя, мне кажется, лучше остались бы на ночь, мне б спокойнее было.

— Не переживай, все будет хорошо, — я целую женщину в щеку и, проверив: все ли взяла, ловлю дочь, чтобы начать ее одевать.

Евгений

Сижу и смотрю на телефон. Любовь Олеговна бросила трубку. Нажимаю еще раз вызов, но гудки идут, а никто не отвечает. Снова вынужден рыться в телефоне Лизы, перебиваю номера, что у нее в справочнике, и нахожу еще один номер. Напрягаю память, чтобы вспомнить, кто это. Кажется, тетка. Сестра отца. Набираю ей и понимаю, что набрал с номера Лизы, и только хотел сбросить, как трубку подняли. Нажимать отбой будет совсем уж тупо, и я подношу трубку к уху.

— Лиза, Лизонька, с вами все хорошо? Лизок, я новости смотрела, там автобус перевернулся на объездной. Вы успели проскочить? — тараторит женщина, и понимаю, что вот сейчас позвонил куда нужно. Столько беспокойства в голосе, страха. Так может переживать только родной и близкий человек. — Лиз, ну ты что молчишь? Как Катя? Я когда в новостях аварию увидела, сердце екнуло и замерло все внутри, — продолжает говорить женщина, и я вспомнил ее. Я ее видел на свадьбе, но мельком. Она пробыла совсем недолго и ушла. А потом Лиза рассказала, что она повздорила с мамой ее, и та ее выгнала.

— Екатерина Тимофеевна, — начал я, и женский монолог оборвался. В трубке повисла тишина, а потом я услышал сдавленный плач женщины.

— Вы мне только скажите, они живы? — выдавливает из себя женщина.

— Живы, — отрывисто отвечаю, а у самого ком в горле. Все это время я гнал от себя мысль, что Лиза может не выкарабкаться. Но этот вопрос заставил меня посмотреть на ситуацию не как родственник, а как врач. Столько повреждений, и все по отдельности очень сложные, а в совокупности… В общем, пора взглянуть правде в лицо. Если Лиза выживет, это будет чудо. О том, что она сможет ходить, не может быть и речи. Это даже в раздел чудес не поместится.

— Где они? Я сейчас же приеду, — слышу женский голос в трубке. По голосу понятно, что минута слабости у Екатерина Тимофеевны прошла и она взяла себя в руки.

— В четырнадцатой больнице, в хирургию идите. Спросите Филиппова, — бросаю в трубку.

— Филиппов значит, тот самый? — вопрос в упор.

— Тот самый, — я не делаю вид, что не понимаю, о чем спрашивает женщина. — Бывший муж Лизы.

— Я приеду сразу, как найду на чем. Сами знаете, что на объездной, — говорит Екатерина Тимофеевна и кладет трубку. Я облегченно выдыхаю. Хорошо, наверное, что она приедет. Ребенка отдам ей, но в полицию и опеку все равно надо звонить. Становится немного легче, но это обманчивая легкость. Я избежал разговора по телефону, но теперь будет разговор в живую. А он не легче. Да что там! Сложнее. Во сто крат сложнее.

Сижу и смотрю в пустоту. Как так жизнь-то сложилась? Почему все рухнуло?

Взгляд падает на малышку, что мирно сопит под боком. Неужели это и в самом деле моя дочь? Изучаю каждую черточку личика и нахожу схожесть, на которую сперва не обратил внимания. Медленно в голове произношу: «Моя дочь». По спине мурашки побежали. Она сегодня чуть не умерла, и от этого становится так страшно. Жизнь и так хрупкая штука, а детская так вообще как ваза из тонкого хрусталя. Я всегда мечтал стать хирургом. И когда было деление на специальности, не пошел в детскую хирургию, потому что страшно. Вот сделаешь что-то не так, неверно, и оборвется детская жизнь, которая только началась. Конечно, за жизни взрослых людей не менее страшно, но все же. В общем, струсил тогда, а сейчас смотрю на малышку, такую крошечную, вспоминаю, как доверчиво она смотрела на меня серыми глазищами, точь-в-точь как у мамы, и становится страшно. А еще меня с опозданием догоняет мысль, что при всем даже положительном раскладе моя дочь, скорее всего, будет ближайшие дни лежать в детском отделении нашей больницы, или ее отвезут в детскую больницу.

Нахожу в служебном справочнике нужный телефон и звоню в полицию, в инспекцию по делам несовершеннолетних. Объяснил ситуацию, естественно, не упоминая, что ребенок мой. На что инспектор обещает приехать с опекой как можно раньше. В голове лихорадочно возникают варианты. Один сумасшедшее другого. До дрожи в руках не хочу отдавать ребенка ни полиции, ни опеке, но Екатерине Тимофеевне ребенка не отдадут, я практически уверен в этом.

Я только представил, что сейчас чувствует малышка. Авария, страх. Маму сперва везли вместе с ней в скорой. Девочка плакала, звала маму, а она не отвечала. Затем серые стены больницы, чужие лица. И вместо родной тетки или матери ее снова отдадут чужим, оставят одну. А она хоть и малышка, но многое уже понимает, чувствует, говорить только не может. Хотя вот Наташа из приемного покоя сказала, что она маму звала. Значит, начала уже что-то лопотать.

Мысли скачут в голове, и я не могу успокоиться. Что говорить инспектору из полиции и сотруднику опеки? Как уговаривать их, чтобы ребенка отдали мне или тетке? Как доказать родственные связи? Я не могу усидеть на месте, меня всего трясет. Отвлекаюсь от внутреннего самоедства, лишь когда телефон завибрировал в кармане.

— Евгений Александрович, здесь какая-то женщина к вам рвется, ругается, — раздается в трубке с поста охраны.

— Пропустите, пожалуйста. Объясните, как меня найти, я пока не могу ее встретить, — понимаю, что надо бы сходить на пост охраны за Екатериной Тимофеевной, это наверно она приехала. Только как-то быстро она, прошло чуть больше часа. Но я ошибся. Через пять минут в мой кабинет ворвалась Любовь Олеговна.

— Ну, здравствуй, зятек! — женщина зашла в кабинет как к себе домой. Бросила на кресло сумку и уселась, уставившись на меня.

— Бывший, — уточняю. — Вы удивили меня своим визитом. Из нашего разговора я понял, что вы не особо поддерживали связь с дочерью и внучкой.

— А мне почему-то кажется, что это тебе уже моя золовка лапшу на уши навешала, — усмехается женщина. — Как Лиза?

— Еще идет операция. Пока что рано делать прогнозы, — отвечаю дежурной фразой. Все свои мысли и опасения я оставляю при себе. Уж кому-кому, а ей я говорить, что если Лиза выживет, то будет прикована к инвалидному креслу, не стану.

— Ну, тогда давай поговорим, обсудим все, — Любовь Олеговна словно рада, что я не говорю, что все будет хорошо, а отвечаю так: скупо, сухо.

— И что обсуждать? — я вопросительно смотрю на женщину.

— Ну, к примеру, сколько я получу за нее, — и женщина кивает на спящего ребенка.

— Что? — я растерянно смотрю на бывшую тещу. — Это шутка?

— Ты отец моей внучки, — начинает рассуждать женщина. — Моя дочь — дура дурой, которая не смогла состоятельного мужика к себе привязать. У нее был такой козырь в руках, вернее, в пузе. А она, вместо того чтобы получить от тебя алименты, лишила дочь отца.

— То есть вы уверены, что Катя — моя дочь? — да, эта женщина оказалась еще хуже, чем я о ней думал.

— Она, может быть, и дура, но не шалава, — мои слова явно разозлили женщину. Да и в порядочности Лизы я был уверен на все сто. Я был первым мужчиной у нее в жизни, а это что-то да значит. Как минимум то, что она не разменивалась на интрижки, а ждала чего-то серьезного. А дождалась меня. Если б не та история с Алисой, то у Катюши был бы отец. Но я сам дурак.

— Ну, в этом я согласен, — я кивнул. — Так что вам нужно?

— Мне нужны деньги, а тебе — ребенок, — женщина в упор смотрит на меня.

— Вы сейчас торгуетесь своей внучкой? — я в шоке и не могу поверить в то, что слышу. — А с чего вы взяли, что мне нужен ребенок?

— А тебе он не нужен? — и Любовь Олеговна посмотрела на меня так, словно у нее есть козырь в рукаве. — Неужели совсем о своей репутации не печешься?

— Какая репутация? Вы о чем? — я смотрю на женщину непонимающе.

— О той самой репутации, когда твое имя будут мусолить везде. Только приписывать будут, что это сын того самого известного бизнесмена и мецената Филиппова, — усмехнулась женщина, и я представил эту картину. Она права. Журналисты вцепятся в эту новость, как голодные волки в заблудившуюся овцу.