— Учитель, как же так? Как же он терпит?
— Кто? Кто терпит?
— Не знаю, — едва не забилась в накатывающей истерике девочка. — Я не знаю, кто он. Он большой, сильный и очень-очень спокойный. Рядом с ним так было хорошо… пока не пришла боль. Это ему было больно, а мне досталось всего-то немного. Но мне было так плохо, так плохо… То сжигал жар, то морозил лютый холод. А ему было куда хуже — я это чувствовала. Потом он справился с болью и снова стал спокойным. И приказал мне больше не приходить.
— Деточка, да про кого ты говоришь?
— Не знаю я, не знаю! — зарыдала Стасья. — Но мне его так жаль! Почему он испытывает такие муки? Он сам сказал, что у него приступы. Значит, он постоянно болеет. Если бы могла, я бы помогла ему… Но он такой огромный и сильный, по сравнению с ним я — букашка. Что ему моя помощь?
Мужчина осторожно погладил по голове рыдающую девочку, невольно призвав магический свет. Желтоватое облако ласково окутало его и ученицу, и спустя полминуты девочка перестала плакать. Она успокоилась, поплотнее прижалась к груди наставника, закрыла глаза и тихо пробормотала:
— Учитель, а ты мог бы помочь ему? Ведь ты куда сильнее меня.
— Помогу, Стасья, обязательно помогу, — тихо сказал мужчина и недоумённо поднял брови. — Знать бы только, кому ему?
То ли от переживаний, то ли от потери сил девочка так и уснула на руках наставника. Он ещё долго сидел неподвижно — за это время проштрафившиеся ученики-сорванцы уже успели дважды сбегать до колодца и вернуться обратно с полными вёдрами. Они с любопытством глазели на необычную картину: наставник, державший на руках уснувшую Стасью. Такого никогда не было, чтобы грозный и суровый учитель позволял себе хоть малейшую слабость. А тут, смотри-ка, баюкает девчонку, словно родную, и даже кулак им показал, чтобы не шумели. Пацаны, естественно, жест поняли правильно, молча вылили воду и умотали за новой порцией, а уж по пути всласть обсудили странное поведение наставника и Стаськи.
А Герон, держа уснувшую девочку, на самом деле чувствовал себя очень странно. Детей у него никогда не было — во всяком случае тех, о которых он бы знал. Сначала жизнь по военным лагерям Южной армии — беспокойная, полная лишений и опасностей, практически нищая. Ну о какой семье тогда было думать? А потом тот злосчастный визит в Тирогис, драка с высокорожденными подонками, постриг в монахи, монастырь… Понятно, обет безбрачия прилагался. Разумеется, Герон совсем не стремился соблюдать целибат, как, кстати, и подавляющее большинство монастырских братьев, а потому периодически наведывался то к верхнестанигельским вдовушкам, то крутил интрижки с молодыми и разбитными девицами. Если у кого-то из них и появился ребёнок от любвеобильного монаха, то поставить его в известность они не удосужились. А, скорее всего, женщины и девицы грамотно предохранялись — зачем им лишняя головная боль? Всего-то и нужно, что наведаться к знахарке и прикупить травяной настой, предохраняющий от беременности — стоит недорого, зато гарантированно избавляет от зачатия несвоевременного ребёнка.
Так что семьи у Герона не было — в общепринятом смысле. Семью бывшему монаху заменили друзья. Шебутной и жизнерадостный Дилль, пройдоха и выдумщик, и Гунвальд — могучий каршарец, доблестный воин, записной бабник, а при случае и отличный собутыльник. Герон знал: если понадобится — друзья костьми лягут, чтобы ему помочь. И сам был готов ради них на всё. Потом пути Герона и друзей немного разошлись: Дилль продолжал учиться в своей магической Академии, появляясь в Григоте лишь изредка, а Гунвальд, хотя остался жить в столице клана, но виделся с Героном нечасто — то в патрулях пропадал, то жёны владели его вниманием. Герон и не роптал — у каждого своя жизнь. К тому же, его самого внезапно закрутили дела, о которых раньше он и в страшном сне не мог помыслить.
Магия, странная и непонятная магия, которой он, оказывается, владел. А затем и четверо детишек, которых ему пришлось учить тому, что он и сам не понимал. Впрочем, он сам их нашёл и сам взвалил на себя заботу и детях. Хорошо хоть Совет по-прежнему обеспечивал детям жильё и питание — хотя бы это спало с плеч Герона. И как-то незаметно получилось, что он прикипел душой к трём пацанам-сиротам, у каждого из которых в заднице торчало не одно шило, а по меньшей мере два, и к девчонке, которая показывала успехи в магии, а также по любому поводу дралась с мальчишками. Сколько раз он ругал пацанов, мол, девочек бить нехорошо, и стращал их, грозя примерно наказать. И столько же раз получал в ответ, что в воинской школе нет никакого различия между мальчиками и девочками, так почему они должны покорно подставлять головы под кулачки Стасьи? Определённый смысл в их заявлениях был, Герон был в чём-то даже с мальчишками согласен, тем более, что Стасья иной раз сама к ним задиралась, но после каждой драки наказывал всех — даже если двое из трёх пацанов в потасовке не участвовали. Герон прекрасно знал принцип коллективного наказания и надеялся, что мальчишки в конце концов вразумят задиристого Керна.
Вот и сегодня, увидев, что подопытный зомби едва не помер окончательной смертью после упражнений Стасьи, Герон сразу сообразил, что занятия мальчишек откладываются на неопределённый срок — хорошо, если зомбак восстановится к завтрашнему дню, а то может и через неделю не оклематься. Понятно, мальчишки сразу догадаются, из-за кого они лишились тренажёра, и Стасье опять достанется. А потому Герон пошёл на маленькую хитрость: устроил им внеочередные репрессии, чтобы некогда было задираться к Стасье, тем более, что ученики сами дали ему повод. Не нужно было балбесничать, гоняя пойманную крысу по пыли сарая.
И едва довольный своей находчивостью Герон собрался устроиться на бочонке, как сидевшая на лавочке медитировавшая Стасья вдруг вскрикнула и повалилась наземь, как сноп соломы подрубленный косой жнеца. Герон бросился к девочке, принялся её тормошить, а когда она пришла в себя, услышал что-то непонятное: про кого-то, кто испытывает страшную боль, про жар и холод и про то, что этот кто-то очень большой и добрый. Потом девочка затихла, а Герон так и остался держать её на руках. И теперь ощущал себя странно. Словно держал не просто чужого ребёнка, которому внезапно стал наставником, а собственную дочь. Каково это — укачивать своего ребёнка, Герон не знал, но чувство было именно таким.
Он аккуратно поднялся, отнёс девочку в дом и осторожно положил на её кровать, попутно подумав, что надо бы воспитанникам заменить матрасы на более толстые. А потом, выйдя во двор, жестом подозвал в очередной раз появившихся мальчишек и отменил наказание.
— Всё, хватит носиться — всё равно толку от вашей беготни нет, — буркнул он. На самом деле, Герон не хотел, чтобы ученики шумом разбудили уснувшую девочку. Лица пацанов радостно осветились. — Вёдра поставить в угол… не швырять, а поставить, я сказал! А теперь займёмся медитацией. Садитесь, начнём. И если в течение двух часов я услышу от вас хоть звук…
Радость на лицах мальчишек исчезла — два часа сидеть неподвижно, это же почти катастрофа! Но всяко лучше, чем до вечера бегать с вёдрами, наполняя ненасытное чрево огромной бочки. Все трое послушно закрыли глаза и застыли неподвижными изваяниями. А Герон тоже замер. Но в отличие от учеников, он не пытался впасть в медитативное состояние. Напротив, Герон размышлял, о ком же говорила Стасья. Кое-какие догадки у него были, правда, слишком уж это фантастично: чтобы обычная… ну ладно, не совсем обычная девочка смогла войти в контакт с самим Единым? Нереально.
Но кто ещё может быть «большим и добрым»? Кто вошёл со Стасьей в незримый контакт, или, наоборот, она с ним? Те маги, что присутствуют в Григоте по приказу гроссмейстера, никакими особыми талантами в этой сфере не блещут, к тому же, уже не раз и не два было доказано, что их магия и магия Герона (и его учеников, соответственно) никак не пересекаются. Значит, маги отпадают. Можно было бы подумать на Дилля — уж он-то вполне мог быть способен на подобную штуку — связаться через астрал. Но его в Григоте нет.
