Сухагванти опять выбежала за дверь, и Митро, пользуясь ее отсутствием, ободряюще подмигнула Младшей:
— Поздравляю, Пхуланванти. Сегодня корона на твоей голове. Зови музыкантов, будем петь и плясать, а ты своими золотыми ручками сама сделай халву и пури[26]!
Пхуланванти, вся поглощенная ожиданием Старшей, не обратила на Митро ни малейшего внимания.
При виде же Сухагванти с охапкой нарядов из ее приданого она вздохнула так удовлетворенно, будто завершила паломничество ко всем святым местам Индии.
Но Митро перехватила Сухаг на полпути и, сдергивая яркие одежды с ее рук, затараторила:
— Умница, старшая невестка! Мы теперь вместе с Младшей сами разберемся в этих тряпках, а ты иди себе по своим делам.
— Постой, Средняя, сейчас мы с ней все посмотрим… А то еще новая война начнется.
— Обязательно начнется. И не одна — тысяча. Видишь, как эта скряга над своими тряпками трясется — прямо предкам ее на том свете покоя не будет, пока она свое барахло не отвоюет.
И Митро решительно взялась за Пхуланванти:
— Так, а теперь, Младшенькая, прощайся с одежонкой. Получишь ты ее теперь, когда еще раз на свет родишься!
Пхуланванти угрожающе глянула на Среднюю — отдай мои вещи!
Та и ухом не повела — никогда!
Пхуланванти прикинула бойцовские качества Средней и решила попробовать добром:
— Зачем ты вмешиваешься, сестра? Мне возвращают мои же вещи…
— Убью, — спокойно сообщила Митро. — Убью, и все. Когда ты на старуху кидалась, я молчала. А эту вот оскорблять не смей — пыли не стоишь под ее ногами. Складывай побыстрее побрякушки свои и уноси, а то их тоже лишишься.
Пхулан приготовилась было к отпору, но передумала. Искоса посматривая на среднюю невестку, она увязала украшения в уголок покрывала и плотно уселась на кровати.
Митро стала бросать наряды обратно в руки Старшей, приговаривая:
— Забирай, забирай и поклянись мне всеми Учителями, что больше ты их Младшей не притащишь. А не захочешь сама носить, лучше нищим раздари!
Рассудив таким образом спор, Митро отправилась к себе и, увидев так и не убранную постель мужа, погрузилась в раздумья. Потирая вчерашние синяки, она думала о своем прошлом, о том, как живет сейчас… Пока не увидела свое отражение в зеркале на шкафчике.
— Муж мой — придурок, — смеясь, сказала она вслух, — недотепа! Досталась ему женщина, как река глубокая, а он не знает, что с ней делать. Я наряжаюсь, прихорашиваюсь, а он по делам уходит. Господи, да откуда этому телку, который и женщин-то не распробовал, знать, что делать со мной, с дочерью самой Бало!
С веранды ее позвала Сухагванти:
— Митро, сестричка, ты с кем там? Свекор тебя зовет!
Средняя невестка опомнилась, вышла к Старшей:
— Зовет так зовет. Боюсь я его, что ли?
Кокетливо приставив пальчик к подбородку, начала дурачиться:
— Милый человек наш свекор, очень милый. Только зачем это ему нужно — чтоб я на суд являлась?
Сухаг не поддержала шутку:
— Сестричка, не надо так! И свекор сердится, и твой деверь тоже. Если они начнут тебе выговаривать, ты уж потерпи, смолчи лучше…
Митро обрадовало упоминание о Банварилале, глаза у нее сразу заблестели:
— Он тоже милый, такой милый! Не люби ты его так, я бы ему показала, сестричка!
— Ты хоть там веди себя поскромнее! — взмолилась Сухагванти. — Пускай мужчины говорят, а ты слушай и помалкивай!
— Ну уж нет! — мгновенно вспыхнула Митро. — И нечего поучать меня! Ты вообще своему мужу вторая жена, да и годами ты моложе меня — нечего из себя старшую корчить!
Сразу же остыв, Митро еще разок посмотрела в зеркало, обняла Сухагванти и примирительно замурлыкала:
— Пойдем, вестница старшего деверя, пойдем! Я готова предстать перед судом.
В комнате главы семьи невестки застали и Дханванти, чинно сидевшую рядышком с сыновьями.
Сухагванти примостилась около свекрови, а Митро с горделивой улыбкой прошествовала к своему мужу. Дханванти оглядела всех собравшихся и приступила к делу:
— Сумитрованти, дорогая, прикрой лицо. Здесь ведь и свекор твой, и старший деверь.
Средняя невестка послушно, как новобрачная, спряталась под покрывалом, оставив узенькую щелочку для глаз.
Тогда Гурудас прочистил горло, готовясь заговорить, откашлялся, потом еще раз, другой, будто в глотке у него что-то застряло. Старший сын подал ему стакан с водой. Гурудас отпил воды и почувствовал себя увереннее. Бросив взгляд на Дханванти, на старшего сына, он покачал головой и растерянно сказал:
— Слишком я стар для таких испытаний! Слишком стар. Могли бы уволить меня от ваших ссор, не заставлять старика…
Банварилал смотрел на отца со стыдливой жалостью молодости. Слегка коснувшись его руки, он подбодрил его:
— Отец, Сардарилал же не враг своей жене, зачем он будет на нее напраслину возводить?
Гурудас резко отстранил руку сына:
— Бесстыдство какое! Думать надо, прежде чем говорить! Одежду украдут у человека и сами же кричат — он голый! Что такое?
Старик посмотрел на среднюю невестку — она сидела, опустив покрывало на лицо, стройная и хорошенькая, как куколка.
— Нет, сын, — покачал он головой. — Не нужно из мухи слона делать. Молодость всегда горячится.
Сардарилал нахмурился, но отец не дал ему и рта раскрыть:
— Тебе говорю, Сардарилал, — нет, я не слепой, сам вижу.
Банварилал уже понял, что все идет насмарку. Он подошел к отцу и наклонился к его уху:
— Наберись сил, отец. Так тоже дальше не может продолжаться. Или заставь их помириться, или накажи, кого считаешь виноватым.
Гурудас тяжело дышал. Ему пришлось откинуться на подушку, чтобы прийти в себя.
«Если глава семьи не желает ничего делать ради спасения семейной чести, то у кого другого голова об этом болеть будет?» — с горечью подумала Дханванти и громко сказала:
— Дети, вашему отцу нездоровится, оставьте его в покое. Банварилал, ты старший из трех братьев, вот ты и заставь брата и его жену объяснить, что там у них происходит.
Припомнив ночной разговор с братом, Банварилал уставился в пол. Ему хотелось поскорей придумать какую-нибудь ничего не значащую фразу, и пускай потом они сами говорят, но в голову ничего не приходило, и он с важностью произнес:
— Ты, жена Сардарилала! Можешь поклясться, что все твоим мужем услышанное — ложь и клевета?
Митро не шелохнулась под покрывалом, только глаза поблескивали в щелке.
— Сардарилал, — вызвал он брата. — Здесь твоя законная жена. Можешь ты положа руку на сердце заявить, что все эти разговоры — ложь и клевета?
Сардарилал сидел, не поднимая головы. Кем надо быть, чтобы вот так взять и сказать, что жена под самым его носом крутит с четырьмя мужчинами сразу?
Чувствуя, что сыну на такое не решиться, Дханванти взяла слово:
— Что он сможет сказать, твой брат, Банварилал? Какой мужчина стерпит беспутство собственной жены?
Когда Банварилал во второй раз обратился к средней невестке, голос его звучал уверенней и тверже:
— Сумитрованти, повернется ли язык твой назвать ложью то, в чем обвиняет тебя Сардарилал?
Митро вскинула руку — звякнули браслеты, — стянула покрывало с лица и, глядя прямо в лицо старшему деверю, с чувством произнесла:
— Это и правда, и ложь!
Глаза ее блестели.
Гурудас дернулся и снова замер. Банварилал густо покраснел и поспешно опустил голову. Руки Сардарилала сжались в кулаки.
— Ну, хороша, Сумитрованти, очень хороша! — трясясь от ярости, напустилась на невестку Дханванти. — Что ж ты так мало пыли бросила в глаза нам всем? Хитришь, мерзавка, тебе что правда, что ложь — все едино, а вот у тебя два глазка, чтоб ловчее было любовников высматривать! Сказала бы уж честно — у матери, что меня на свет родила, я из одной груди правду сосала, а из другой — ложь!
Сухагванти тихонечко прищелкнула языком:
— Чтоб Митро сдерживаться научилась, ей заново родиться надо!
