— Аджи, Наги дома?

Бабушка приподняла голову и посмотрела в его сторону:

— Кто это?

Китти подошел ближе. От старухи шел дурной запах. Она хрипло спросила:

— Это ты, Китти?

— Я, аджи… А почему вы легли спать, аджи?

Старуха велела ему подойти еще ближе и, откинув одеяло, показала гноящуюся рану на руке.

— Натолки мне бетелю с орехами, — сказала она и вытащила из-под изголовья мешочек с бетелем. В последнее время Китти терпеть не мог эту бабку. Он думал, что это из-за нее так достается Кальяни и Наги. И поэтому не раз желал ей смерти. Но сегодня ему стало ее жалко. Он вспомнил, как сочился гной с кровью из раны, и его чуть не вырвало. Он принялся что есть силы толочь бетель, а закончив, спросил:

— Где Наги, аджи? — Узнав, что она на току, он пошел туда.

На току сгребали в кучи высевки. Там были Наги, ее мачеха и человек семь-восемь работников — все эти работники были ему знакомы: они служили в доме его дяди. Наги с маленьким совком из кактуса в руках сгребала высевки в кучи вместе с неприкасаемой Нингой, которая тоже работала у них. Увидев Китти, Наги собралась и ему дать совок, но Кальяни остановила ее:

— Не надо, не бери, Китти. Волосы себе запылишь. Да и рука у тебя…

Не дав ей докончить, Китти выхватил из рук Наги совок и принялся усердно работать, показывая, что рука у него совсем прошла. Неприкасаемый Ханума, повернувшись к Кальяни, громко сказал:

— Посмотри-ка на дочь. Она уже впрягает в работу своего мужа!

Все дружно рассмеялись. Китти и Наги смутились… Впрочем, они не стали бранить Хануму, хотя и рассердились на него: ведь это он сплел им из тростника две маленькие горагу — непромокаемые шапки, без которых в дождь не выйдешь на улицу. Китти отшвырнул совок и подошел к Кальяни. На его смазанных маслом волосах уже осел слой пыли.

— Вот видишь, Китти, что я тебе говорила? Смеркается уже. Шел бы ты домой, пока еще светло. Тетя, наверно, обыскалась тебя. — Кальяни вытерла ему голову краем сари. — Смотри, скоро стемнеет.

Китти пошел домой. В воображении ему рисовалось, как он тоже, не сгори их скирды, делал бы все это на их собственном току вместе с Силлой, Ломпи и Бхоги. Проходя мимо чавади, он заметил поодаль огромную груду срубленных деревьев и бамбуковых жердей и догадался, что это материал для сцены — помоста, на котором будут играть спектакль. Добравшись до дому, он увидел, что на веранде сидят и беседуют его дядя и Ситарамайя.

— Смотри-ка, — воскликнул дядя, — рука еще не зажила, а он уже по деревне слоняется!

— Да нет, уже ни капельки не больно, — возразил Китти и для убедительности энергично помахал рукой.

— Тогда завтра пойдешь в школу, — тотчас же сказал дядя.

У Китти упало сердце. Он совсем не ожидал, что будет так наказан за свои слова. Не зная, что ответить, Китти постоял молча и вошел в дом.

Утром, как только Китти встал, на него обрушились две печальные новости: ночью леопард загрыз Монну и умерла бабушка Наги. У Китти даже голова кругом пошла. Когда он ложился спать вчера вечером, Монна был во дворе. Он долго лаял. А ночью его утащил леопард. Силла рассказывал, что слышал, как Монна возился и даже один раз взвизгнул.

— Откуда же мне было знать, — говорил он, — что на него напал дикий зверь?

Леопард утащил собаку под дерево неподалеку от колодца и там сожрал ее. Силла и Ломпи, которые уже ходили посмотреть на то, что осталось от Монны, в один голос сказали:

— Еще слава богу, что он не забрался в закут к козам! — и пошли помогать Бхоги выносить навоз.

Дядя ушел в дом, где лежала покойница. Тетя уже побывала там и вернулась. Китти решил сперва сходить посмотреть на останки Монны под деревом у колодца, а потом пойти в дом Наги. Когда Китти добрался до того места, под деревом уже пировали стервятники. Китти стало страшно, и он не подошел ближе. Немного постояв поодаль, он направился к дому Наги.

Перед домом лежала кучка тлеющих углей — «огонь», извещающий людей, что в дом вошла смерть. Покойницу положили на веранде. В изголовье на низенькой скамейке горел глиняный светильник. Рядом сидели с заплаканными глазами Кальяни, Наги и ее отец. Веранду заполняли родственники Додды Говды и множество других людей. Китти подошел к Наги. При виде ее слез ему самому захотелось плакать. Хотя он много раз желал старухе смерти, теперь, когда она в самом деле умерла, он жалел об этом. Он долго стоял на краю веранды, пока ему не свело ногу судорогой. Присев, он вспомнил о том, как еще вчера старуха показывала ему свою гноящуюся рану и как ужасно от нее пахло, — его чуть не стошнило. Он сошел с веранды и, почувствовав голод, отправился домой.

— Сейчас, Китти, подам тебе завтрак, — сказала тетя, — а сама пойду приведу Наги. — С этими словами тетя дала ему поесть и ушла. Хотя он и был голоден, пища не шла в горло. Он посидел просто так, потом принялся за еду. Когда пришли Наги с тетей, он доедал последний кусок. Тетя, усадив Наги с ним, подала завтрак и ей. Наги рыдала и не притрагивалась к еде, но тетя все-таки уговорила ее поесть.

Дальше все происходило как в тот раз, когда умер его дедушка. Наги, ее отец, Кальяни — все они совершили омовение у них в доме и здесь же поели.

— Пускай Наги останется у нас на ночь, — предложила Камаламма, и Наги оставили у них. Китти обрадовался этому. Наги проплакала чуть ли не всю ночь. И в доме, и снаружи воцарилась непривычная тишина. Раньше Монна, услышав малейший шорох, заливался громким лаем, который разносился по всей деревне. Китти лежал и представлял себе, как леопард терзает Монну и пожирает его. А вдруг он придет и сегодня? Его охватил смертельный страх. Даже с закрытыми глазами он не мог заснуть и беспокойно метался. Тетя спросила:

— Ты что не спишь, Китти? Спи, — и стала тихонько поглаживать его. Сон все не шел к нему. Как и накануне ночью, стали кричать совы на большом тамаринде в конце улицы. Жужжание жуков ясно слышалось в ночной тишине. Китти вспоминал все, что случилось сегодня с самого утра. Ему почудилось, будто что-то страшное надвигается на него, разинув огромную пасть. Вздрогнув, он спрятал лицо у тети на груди.

Кровавые останки Монны, растерзанного леопардом; гной с кровью, вытекающий из язвы на руке старухи; треск костра, на котором сжигали покойницу; Наги, причитающая: «Аджи, аджи!» — столько ужасных воспоминаний! Откинувшись на подушку, он широко раскрыл глаза.

Со всех сторон окружала его кромешная тьма. Огонек лампы в дальнем углу комнаты еле мерцал, вот-вот готовый погаснуть. Китти стало невыносимо страшно. Он решил прибавить огня в лампе, привстал, но тут ему стало еще страшнее, и он лег обратно под одеяло.

Китти шел в школу с ватагой мальчишек из Говалли, обсуждая по дороге спектакль, который будет поставлен в его деревне, как вдруг он заметил перед храмом Басавы в Хосуре десятка два мужчин, копающих яму для воды. Значит, скоро Окали[13], сообразил он и направился к группе работающих, хотя и так уже опаздывал на урок.

Праздник Окали пользовался широкой популярностью в округе, и даже в Коте отмечали его. Но в последние два года его нигде не праздновали на широкую ногу. Поскольку в этом году дождей было достаточно и хлеб уродился, заранее начались приготовления к большому празднованию и к игре, которой знаменит праздник Окали. Из сарая, примыкающего к храму, была вывезена колесница. Ее деловито чинил Бхаскара, плотник, который не так давно приехал к ним в деревню, чтобы что-то перестроить в доме Додды Говды. Увидев Китти, он заговорил с ним. В Хосуре — это было известно Китти — и процессию с колесницей, и игру Окали устраивают в один и тот же день: процессию — утром, Окали — днем.

— Скоро будет Окали, Бхаскара?

— За день до спектакля в вашей деревне, — ответил Бхаскара. Язык каннада не был родным языком Бхаскары, и он говорил неправильно, с сильным акцентом, что очень забавляло Китти. Читать на каннада он не умел. Поэтому, когда Китти протянул ему несколько цветных афишек, Бхаскара попросил его прочитать их вслух. В афишках сообщалось о предстоящем спектакле в Коппалу. Китти вытащил эти листочки из кипы афиш, которую постановщик спектакля накануне привез из Майсура.