На другой день я вернулся домой. У нас уже начали собираться в дорогу. Укладывали вещи. День клонился к вечеру. Отец сидел на краю кровати и повязывал тюрбан. Он хотел пойти в храм Марути.

— Мы все поедем в Бомбей, отец?

— А что нам теперь делать?! Зачем здесь оставаться?! Во имя чего?

Мать говорила, что мы сюда вернемся. Отец, как видно, думал иначе. Похоже, он решил уехать отсюда навсегда. Опираясь на палку, отец вышел из дому. Поскольку брахманы больше не жили в своих домах, он отправился в храм Марути и попрощался с теми, кто там поселился.

Вскоре новость, что Винаяк Рао Кулкарни уезжает к старшему сыну, стала известна всем. Отец, вернувшийся в родную деревню после выхода в отставку, проживший в ней последние семь-восемь лет и мечтавший здесь же умереть, теперь покидает эту деревню вместе со своими детьми. И не говорит, вернется ли он обратно. Всем было жаль его.

Ехать решили в четверг. Рано утром мы должны были погрузиться в повозку и отправиться на станцию.

Вечером после ужина к отцу пришли четверо деревенских старейшин: Тукдев Патил, Бханудас Каранде, Кеки Махадев и Вишнудас Сонар. Поздоровавшись с гостями, отец усадил их на веранде.

— Говорят, ты уезжаешь из деревни? — начал Тукдев Патил.

— Куда я могу уехать от вас? Куда бы я ни поехал, мой прах будет в конце концов покоиться здесь…

— Да, мы знаем: ради этого ты после стольких лет службы вернулся сюда. Но что мы слышим теперь? Ты собираешь свое имущество и едешь в Бомбей?

— Да, еду, это правда.

Самым влиятельным в группе пришедших был Бханудас, ровесник отца. Подсев к нему, он положил ладонь отцу на руку и приступил к главному:

— Ты обиделся, что сожгли твой дом? Так вот, послушай. Чего нет, того не воротишь. Но мы отстроим его заново. Дом сожгли пришлые люди. Их нельзя было остановить. Они явились с оружием в руках. Мы ничего не могли с ними поделать. — Бханудас помолчал, проверяя, какое впечатление производят его слова на отца, и затем продолжил: — Или даже можешь обвинить нас в трусости, сказать, что мы вели себя, как женщины. Говори что хочешь. Но ведь мы можем возместить тот ущерб, который тебе нанесен. Зачем тебе переживать о сгоревшем доме? Да я сам построю для тебя дом вдвое больше того, прежнего. Вот, перед всеми обещаю! Верно, Тукдев?

— Еще бы не верно! — подхватил Тукдев, жестикулируя обеими руками. — Что уж тут такого трудного? Повозки у нас есть, волы есть. На моей земле полно деревьев. Я сам берусь отстроить твой дом.

Покачав головой, отец ответил им:

— Разве вы не помогали мне раньше? Я и не сомневаюсь, что вам было бы нетрудно выстроить дом заново.

— Почему же тогда ты хочешь уехать? — спросил старик Вишнудас, золотых дел мастер.

— Потому что меня пригласил к себе мой сын.

— И ты забираешь с собой все свое имущество?

Отец ответил не сразу.

— Сказать по правде, — помолчав, вымолвил он, — не очень-то приятно стало жить у нас в деревне. У меня нет охоты оставаться тут.

Как ни уговаривали они отца, он не переменил своего решения. Огорченные, они наконец встали. Бханудас на прощание сказал:

— Мы по-прежнему не хотим, чтобы ты уехал отсюда. Лучше бы тебе остаться. Но решать, конечно, тебе.

— Я очень рад был услышать это, — ответил отец. — Сохраняйте любовь ко мне — это все, что мне надо. Ни о чем другом я не прошу бога.

В путь тронулись перед рассветом, когда в темноте были еще неразличимы лица людей. И все-таки вокруг нашей повозки собрались десятки провожающих: и брахманов, и людей других каст. Перед переездом через речку отец сказал:

— Ну что ж, до свидания, друзья. Всего вам хорошего. Вам надо возвращаться.

Вскоре толпа провожающих повернула обратно. Отец влез в повозку, в которой уже сидели мать и Дину. Мы с Рамчандрой шли сзади.

Небо посветлело. Показался храм Хандобы у деревенской околицы. Хандоба — наше семейное божество. Мать молитвенно сложила ладони. То же сделал и отец. Затем, собравшись с духом, он сказал вознице:

— Ну, теперь погоняй волов. Поехали быстрей.

Сакхарам, Есвара и еще кое-кто продолжали идти за повозкой. Когда повозка покатилась скорей, они побежали.

— Иди домой, Сакхарам-баба! — крикнул отец.

— Скажи нам, богом Хандобой заклинаю тебя, скажи нам правду: ты уезжаешь из деревни насовсем?

— Я могу честно признаться: мне хотелось бы уехать насовсем, — отвечал отец, перегнувшись через край повозки. — Вот только смогу ли я это сделать? Деревня еще не пропала из виду, а во мне уже душа перевернулась. Всю свою жизнь я скитался по свету, а на старости лет все-таки вернулся домой. Нет, я умру только здесь!

Отец умер 13 ноября 1948 года в Бомбее. Мать пережила его на несколько месяцев.

Наш дом отстроен — правда, до прежнего ему далеко. На мизерную ссуду удалось построить лишь маленькую хибару, крытую жестью. В ней живут Рамчандра с семьей и Дину. Рамчандра учит детей в деревенской школе. Он постоянно носит рубаху и шапочку из домотканой материи и слывет активным работником партии Индийский национальный конгресс. Дину так и не получил высшего образования. По закону о землевладении, мы должны сами обрабатывать свою землю. Этим и занимается Дину. На прошлых выборах в панчаят он выставил свою кандидатуру, но не был избран. Даже потерял свой денежный залог. Он был единственным кандидатом-брахманом.

Ни один из восьми сожженных домов так и не был отстроен в прежнем размере. Рамукека уехал из деревни — он открыл лавку канцелярских принадлежностей в районном центре.

У Ешванты теперь нет в Нандавади никого из близких. В течение каких-то трех лет он потерял отца, мать и брата. Дом он продал. Его купил адвокат Дхондопант. Вдова Анны с детьми живут в Пандхарпуре.

Дхондопант умер совсем недавно. Гопу продал ферму, землю и дома в Нандавади и отгрохал себе большое бунгало в Пуне. Сам он живет наверху, а в нижний этаж пускает жильцов.

Редко-редко езжу я теперь в нашу деревню. Мои дети считают своей родиной Пуну.

Gopinath Mohanty

Identity

© Gopinath Mohanty, 1979

Перевод с английского М. Салганик

Редактор И. Клычкова

Деревня находилась в отдаленном уголке Ориссы, где земля испещрена болотами и изрезана целой сетью речек. Низину у морского берега каждый год затопляло, поэтому местность называлась Дхоя — залитая. В десяти милях от деревни за тремя речками и болотом проходила проселочная дорога. Ближе дорог не было.

Настал день выборов в Законодательное собрание штата и в парламент. В деревне размещался избирательный участок, и все, кто имел право голоса в этой деревне и еще в нескольких соседних, должны были сегодня прийти сюда.

Право голоса имела и мать Пеми. Как только рассвело, она встала и занялась собой. Рядом с ее домом был пруд. Мать Пеми сбегала к пруду, быстро окунулась и заспешила обратно, хотя обычно она подолгу плескалась в воде.

Дома она переоделась в сухое сари, а то, в котором купалась, повесила сушиться на балку под соломенной крышей. Сари повисло перед дверью как занавеска.

Дом ее был весь из глины. Она опустилась на глинобитный пол поближе к двери, где было светлее, открыла плетеную шкатулку, достала пакетик с рисом, освященным в храме Джаганнатха в Пури и высушенным потом на солнце. Женщина положила в рот рисинку, поднесла сложенные ладони ко лбу и склонилась к самому полу в немой молитве. Затем она сразу взялась за второй обряд, который неукоснительно совершала каждое утро после мытья, — нарисовала красный кружочек на лбу. Он означал, что женщина замужем и что муж ее жив. Кружок не только оповещал об этом мир, он еще и сулил ее мужу долгие годы жизни, счастье и благоденствие. Краска тоже хранилась в шкатулке, в крохотной деревянной коробочке. Мать Пеми вынула коробочку, открыла островерхую крышку и окунула палец в красный порошок. Глядясь в зеркальце, она поднесла палец ко лбу и прижала его точно посредине. Красный кружочек появился на лбу, как раннее солнце из тумана.