— Иди один. Я не пойду.

— Почему?

Ну что ему растолкуешь?!

— Мне неудобно туда идти. Я не знаком с твоим начальником. С чего бы ему приглашать меня на ужин? Должно быть, это ты его об этом попросил.

— Чего же тут неудобного? Нам с тобой надо поесть, а он как-никак живет у себя дома. Что ему стоит накормить ужином двух гостей? Это же не прием какой-то. Разве мы знакомы с подавальщицами в столовой? Он не хочет, чтобы мы голодали, вот и позвал поужинать. Как можно отказываться?! Пошли.

Ешванта чуть ли не силой вытащил меня из постели. Я неохотно последовал за ним. Его настырная забота о моем благополучии вызывала у меня глухую досаду.

Контора, где служил Ешванта, помещалась тут же, на обнесенной стеной территории общежития для учащихся. Начальник Ешванты занимал с семьей три комнаты, примыкающие к конторе.

Когда мы появились на пороге его жилища, начальник, сидевший без рубашки на матерчатом коврике, приветствовал нас словами: «Заходите, заходите. Садитесь».

Я уселся на коврик, Ешванта остался стоять.

— Он не хотел идти. Стесняюсь, говорит, ведь я с ним не знаком.

— Чего же тут стесняться? — изображая радушие, воскликнул начальник. — Как-никак мы земляки, из одного княжества. И вашего отца я прекрасно знаю! Он недавно ушел со службы? Где он теперь живет? В деревне?

— Да.

— Понятно. Землица-то у него есть?

— Немного.

— Вот и хорошо. Что же ты стоишь, Ешванта? Садись, садись, пожалуйста. — Затем, повернувшись ко мне: — Ведь вы работаете здесь в редакции газеты, да?

Не люблю, когда мне задают этот вопрос. Но меня вечно спрашивают, работаю ли я в газете.

— Нет. Просто пишу всякую всячину для журналов и еженедельников.

— Ах, вот как. Наверно, хорошо зарабатываете. Теперь многие читают журналы. Даже мои домашние пристрастились к чтению. — Повернувшись, начальник громко спросил: — Ну как, готово?

Из полутемной кухни, освещаемой одной слабой электрической лампочкой, пахло дымом и гороховой похлебкой. Женский голос откликнулся:

— Да, да, подносы и тарелки достаем!

Ешванта торопливо вскочил и отправился на кухню помогать.

Положение его было здесь довольно деликатным. Дело в том, что общежитие, соседние строения и магазин, выходящий на улицу, — все это являлось собственностью раджи нашего княжества. Начальник Ешванты был управляющим этой собственностью. Ешванта работал у него клерком.

Ешванта поспешил на кухню помочь: расставить на подносах тарелки, соусы и приправы, наполнить водой чаши.

Начальник, высокий тощий мужчина, сидел, поджав колени к подбородку и потирая во время разговора подошвы ног длинными костлявыми пальцами.

— Утром на всякий случай спрашиваю его: «Как ты устраиваешься с едой?» А он говорит: «Трудно с едой. Все столовые и рестораны закрыты. Да и выйти-то никуда нельзя. А в комнате даже примуса нет». Тогда я говорю: «Приходи вечером к нам». Надо ведь помогать друг другу в трудные времена, правда? — Я хмыкнул в ответ и уставился в потолок. Хозяин дома продолжал: — Вот тут он и говорит: мол, с ним живет его друг. «Кто он такой?» — спрашиваю. Он отвечает: «Шанкар, родственник того-то и того-то». Тогда говорю ему: «Пускай и он приходит. Он, кажется, брахман?» Ведь это верно?

— Да, верно, — подтвердил я, выдавив вежливую улыбку. Не имея понятия, о чем начнет говорить этот человек дальше, я отвел взгляд в сторону.

Несколько минут длилось натянутое молчание. Наконец в дверях появился Ешванта.

— Идемте, — позвал он.

Еду подавала дочь начальника, девушка на выданье. Жена начальника сама пекла пресные лепешки. Я сидел, опустив голову, и нехотя ел.

Ловко раскатывая тесто скалкой, хозяйка настойчиво угощала нас:

— Ешьте, не стесняйтесь. Кушайте больше. Питаетесь каждый день в этих столовых да ресторанах, вот и потеряли аппетит.

— И не говорите! — тотчас же подхватил Ешванта. — Там даже запах у еды и тот противный. — Повернувшись к дочери начальника, которая стояла поодаль у стены, он добавил: — Пожалуйста, положите мне еще тушеных овощей. Необыкновенно вкусно!

Мне наскучил этот ужин, надоела эта беседа. Вежливость дочки начальника, назойливые уговоры его жены покушать еще, навязчивое сочувствие хозяина дома, подобострастие Ешванты — все это становилось совершенно невыносимым.

Мы вернулись к себе. На кровати сидел с сигаретой в зубах Гопу, сын адвоката. Не успели мы войти, как он обрушил на наши головы горькие сетования.

— Нет, жить в Пуне становится невозможно! Ужас какой-то! До ручки довели! Завтра же еду в Нандавади. Поедем со мной?

— Едем, Шанкар? Несколько деньков поживем в спокойной обстановке, а там видно будет.

— Поехали. Только как мы доберемся до вокзала?

— Завтра в некоторых районах на несколько часов снимут военное положение. Так что собирайтесь живей. Отправимся завтрашним ночным поездом. Я за вами зайду. Автобусы не ходят — до вокзала придется добираться пешком.

Поболтав еще несколько минут с Ешвантой, Гопу ушел. Я уже лежал на своей кровати. Ничто меня не интересовало. После ухода Гопу Ешванта спросил:

— Свет потушить?

— Угу.

Темнота успокаивала. Ешванта тоже улегся.

— Что с тобой? — спросил он. — Голос совсем слабый, лицо осунулось…

— Ничего.

— Эта новость многих расстроила. Люди даже в обморок падали, услышав об этом.

— Мм…

— Съездим на несколько дней домой. Повидаемся со своими — и настроение улучшится. Я уж не помню, когда дома был.

— У меня денег на дорогу не хватит.

— Я куплю тебе билет.

— Тогда едем.

Наши места были как раз позади кабины водителя. Рейсовый автобус катил в Сарангпур, вздымая огромные клубы пыли. От неумолчного гудения мотора заложило уши, от мерного покачивания клонило в сон. На одежде, на лицах густым слоем лежала пыль. Скоро и Сарангпур.

Прошедшую ночь мы провели в вагоне третьего класса, что оставило весьма красноречивые следы на нашей внешности. Мы насквозь пропитались мерзким вагонным запахом. Спать пришлось на голых скамьях, в результате одежда у нас запачкалась, волосы засалились. Всю ночь напролет наше купе продувал холодный ветер, врывавшийся в открытые окна. Из носов у нас текло. У меня потрескались губы и обветрилась кожа на щеках.

Ешванта сидел в автобусе рядом со мной. Он сунул руки между коленями, положил голову мне на плечо и крепко спал. Шевелюра, прикрывающая его узкий лоб, даже ресницы — все было запорошено пылью. Голова Ешванты расслабленно моталась у меня на плече в такт толчкам. Ему было двадцать два года, столько же, сколько и мне. Это был худощавый молодой человек с очень светлой кожей и детским лицом со вздернутым носом. Лишь на подбородке, где пробивался мягкий пушок, кожа казалась чуть темнее.

Дальше сидел Гопу. Он был постарше нас. Плотный, упитанный, гораздо более сильный физически, ростом он уступал нам. Гопу сидел прямо, сложив руки на широкой груди, и тоже спал. Его голова размеренно покачивалась, а не моталась из стороны в сторону, как у Ешванты. В детстве мы с Ешвантой учились в одной школе. Мой отец был конторским служащим, его отец — учителем. Оба недавно ушли в отставку. Наши семьи занимали одинаковое общественное положение, и мы с Ешвантой дружили. Два года назад я переехал из деревни в Пуну. Ешванта перебрался туда годом раньше. Он устроился работать при общежитии для школьников и студентов, которое, среди прочей небольшой собственности, входило во владения раджи нашего княжества в Пуне. Я поселился вместе с ним.

Строго говоря, мы не могли назвать Гопу своим другом. Начать с того, что отец у него — адвокат, человек состоятельный. Гопу — единственный сын. Жил Гопу в Пуне без родителей, учился на юриста. Он носил хорошие костюмы, курил дорогие сигареты, тогда как мы ходили в одежде, выстиранной дома. Ну как мы могли при этом быть друзьями? Единственное, что было у нас с ним общего, — это чувство землячества: все мы приехали из одной деревни — Нандавади, которая была районным центром в округе Сатара. Строго говоря, сам-то я не из Нандавади. Моя родная деревня расположена по соседству, милях в четырех-пяти, но я несколько лет прожил в Нандавади, когда учился в школе. Ешванта с Гопу жили на одной улице.