Хосурцы были обескуражены одним уже только тем, что Чандреговда решил сам принять участие в Окали. Многие в Хосуре поговаривали: «У него поразительно мощный ханде. От отца ему достался. Бьет без промаха». Как только закончилась пуджа, двор чавади вдруг огласился ревом сотен глоток. Все участники Окали одновременно бросились к пруду наполнять водой кувшины. Грохотали барабаны, надрывались рожки. Немилосердно жгло солнце.

Замелькали обнаженные торсы. Мужчины, согнувшись, принялись метать друг в друга струи воды из своих ханде. Неловкий игрок, подставивший спину противнику, получал звучный, как выстрел, удар. А когда он с воплем подпрыгивал, в него попадало еще несколько струй; одни хлестали сильно, другие послабей. И хотя в обеих командах игроков было поровну, мужчины Коппалу, похоже, начали одолевать. Рудра подмигнул своим дружкам: мол, пора задать жару Шиваганге, Ченнуре и всей их шайке.

Зрители громко подбадривали играющих: «Врежь ему!..», «Сбей его с ног!..», «Ожги его промеж лопаток!» Вскоре земля во дворе намокла, ноги играющих месили жидкую грязь. Воды в пруду заметно убыло, но оставалось еще достаточно. Китти, охваченный возбуждением, вскочил. Все взгляды устремлялись туда, откуда доносились самые звонкие удары. Чандреговда яростно атаковал хосурских игроков: он кричал, прыгал, разил как одержимый. Оголенные тела играющих, исхлестанные упругими струями, покраснели. Чама, игрок с улицы неприкасаемых в Коппалу, разил противников с такой же яростной мощью, как и Чандреговда. Вот он хлестнул струей из своего ханде хосурца, который целился в одного из игроков Коппалу, хосурец потерял равновесие и шлепнулся в грязь.

Пруд уже был наполовину вычерпан. Дело явно шло к полному поражению Хосура. Все реже и реже отваживались хосурские игроки вставать в полный рост — они низко приседали к земле, пытаясь выиграть время и передохнуть. Зрители начали возмущенно кричать и свистеть. Китти прыгал от радости. Раззадоренные хосурцы перестали отсиживаться и разом повскакали на ноги. Тех немногих, кто, не выдержав града секущих ударов, жались к загородке, вытолкнули на середину. Шиваганга и Ченнура, видя, что их команда проигрывает, бились с удвоенной яростью. Войдя в раж, игроки обеих сторон вновь принялись хлестать друг друга водой, словно сцепившиеся в смертельной схватке ракшасы. Китти смотрел, широко раскрыв глаза. Его трясло как в лихорадке. К этому моменту у нескольких игроков, пораненных острыми краями ханде, текла по телу кровь.

На глазах у всех Ченнура умышленно полоснул металлическим ободком своего ханде левую руку Чандреговды. Из рассеченной руки хлынула кровь, пальцы выпустили кувшин. Ранив Чандреговду, Ченнура попытался улизнуть со двора Окали. Рудра догнал его и, отшвырнув обратно, принялся молотить своим ханде. Вскоре игра превратилась в потасовку: игроки начали бить друг друга своими ханде.

Китти и тетя, отчаянно крича, бросились было во двор, но стоявшие впереди не пропустили их. Вожди деревень тоже устремились с веранды во двор, чтобы разнять дерущихся. Ченнура упал, и в свалке люди топтали его ногами. Когда его подняли и отнесли на веранду храма, он был без сознания. Никто его не жалел — наоборот, все ругали его как виновника того, что случилось. Каждого участника игры крепко держали теперь по три-четыре человека из числа зрителей. Руки и торсы у игроков были в крови. Китти почудилось, будто он и впрямь попал в жуткий мир ракшасов.

Несколько односельчан оттащили дядю к храмовой колеснице. Он яростно ревел, не обращая внимания на рану, из которой текла кровь. Дядя тоже казался сейчас Китти огромным ракшасом. Китти стало страшно. Долго еще не стихал шум на чавади. Жители Коппалу и Говалли, пришедшие посмотреть Окали, со всех сторон окружили игроков команды Коппалу и чуть ли не силой повели их домой. Рудра принес большое полотенце, туго обвязал дяде руку и отвел его к повозке, оставленной перед домом Басакки. Наги, тетя, Говракка, а за ними и Китти залезли в повозку. Все деревенские вожди, отложив обсуждение сегодняшних событий, отправились вместе с игроками по домам. День клонился к вечеру. Кровь из раны на руке Чандреговды просочилась даже через толстое мохнатое полотенце. У Китти было тоскливо на сердце. Он заглянул дяде в лицо. Глаза у дяди были сухие, лицо словно окаменело. Когда повозка выехала с хосурского проселка на шоссе между Коте и Майсуром, дядя спросил у Рудры, который шел за повозкой:

— Где мой ханде? — Никто не заметил, в чьи руки он попал в свалке. Дядя выругался: — Вот мерзавцы! Интересно, кто же это украл мой ханде?

Камаламму пропажа ханде почти обрадовала. При виде его она всегда испытывала смутное опасение, что-то вроде дурного предчувствия. Еще за несколько дней до Окали, начищая ханде во дворе дома, она вспоминала — и хотела бы не вспоминать, да ничего не могла с собой поделать — многочисленные кровавые истории, связанные с этим ханде. Даже у Китти постоянно всплывали в памяти истории, рассказанные тетей.

Чандреговда лег на койку в большой комнате и накрылся одеялом. Камаламма растолкла снадобье, которое Рудра принес от Путтанайи, и положила на рану припарку. Дядя задремал. Все работники с подавленным видом стояли возле коровника. Проснувшись, Чандреговда окликнул их:

— Эй, принимайтесь-ка за работу! Что такого случилось со мной, чтобы вы стояли тут с кислыми лицами?!

Китти был поражен. Неужели дядя, у которого глубоко рассечена рука, не чувствует никакой боли? А если ему больно, то как ухитряется он не плакать? Вместе с Наги Китти вышел на веранду. Отец Наги, не ходивший в Хосур на Окали, поспешил к Чандреговде, как только услыхал о его ранении. Теперь он сидел и слушал рассказ Чандреговды о событиях дня.

В сумерках пришел постановщик спектакля. Китти очень хотелось послушать, что скажет постановщику дядя. Дядя настаивал, чтобы спектакль сыграли во что бы то ни стало. Кого-то уже послали в Мандью за костюмами. Сообщив, что фургон с костюмами приедет часов в десять утра, постановщик ушел. Камаламма принесла мужу поесть в постель. Дядя теперь разговаривал с тетей, и Китти пришел в восторг. До чего же было бы замечательно, если бы дядя всегда мог оставаться дома, как сегодня. Но тут ему вспомнилось, как похож иногда дядя на свирепого ракшаса, и его радость угасла. Наги с отцом поели у них и ушли на ночь к себе домой.

В доме готовились ко сну, когда вдруг явился курносый мальчишка из дома Басакки и стал о чем-то рассказывать Чандреговде. Китти сел в постели и прислушался: Шиваганга, Путтасвами и их дружки, рассказывал мальчик, отвезли Ченнуру в Коте и, не послушавшись старейшин своей деревни, подали жалобу в полицию… Мальчик поспешил обратно. Дядя не сказал ни слова. Он велел убавить огонь в лампе и лег, натянув на себя одеяло.

Наутро Чандреговда, несмотря на боль в руке, отправился лично руководить работами по окончательному оборудованию сцены. Все участники деятельно готовились к спектаклю, стряхнув с себя усталость вчерашнего дня. Китти, наигрывая на дудочке из листа кокосовой пальмы, наблюдал вместе с Мутху за последними приготовлениями.

Было около десяти часов утра.

Вот-вот должен был прибыть из Мандьи фургон с костюмами. Пришел автобус из Коте. Через несколько минут к чавади подошли пятеро полицейских. Люди опешили. Китти вытаращил глаза. Эти полицейские были совсем не такие, как те, которых он иногда видел на базаре. Эти — все усатые, с длинными палками в руках… Что же они станут делать? Китти перепугался. Работа прекратилась, все затаили дыхание и переговаривались шепотом. Полицейские велели Чандреговде и Рудре немедленно собираться в Коте и предъявили ордер на арест. Чандреговда остался совершенно спокоен. Он говорил неторопливо, взвешивая каждое слово. Подойдя к помосту у священного дерева, он сел и послал за Ситарамайей.

Вскоре у чавади собралась толпа. Приближалось время, когда должен был прийти автобус Майсур — Коте.

— Пойдемте, — настаивали полицейские. — Мы должны ехать этим рейсом. — Они принялись торопить Чандреговду с Рудрой. Чандреговда отправился домой — вместе с ним пошли и двое полицейских. Китти стоял неподалеку от Рудры. Трое других полицейских сказали Рудре: