— Давай-ка я тебя отодвину: говорят, если спишь под матицей, дурные сны снятся.

Китти начал бояться Шивагангу. Всякий раз, когда Китти встречал теперь его по дороге из школы домой, тот смотрел на него таким свирепым взглядом, точно хотел живьем съесть. А ведь у Китти не изгладилось из памяти то время, когда Шиваганга играл с дядей в карты, посиживая в лавке Шетти в Хосуре, или попивал с ним кофе в гостинице, которую держал Бхуджангайя. Сколько раз видел он их, занятых разговором, на веранде дома Басакки. Да и у них дома Шиваганга бывал частенько. Казалось, их с дядей водой не разлить — отчего же они так сразу рассорились?

Чандреговда купил у некоего Кондайи поле Курекере, которое находилось на земле Хосура. Вот это и стало причиной их раздора. Оказывается, Шиваганга сам хотел прикупить этот участок, примыкающий к его собственному полю, но он уже был продан Чандреговде. Кондайя, будучи человеком честным, не придавал особого значения регистрации сделки — считал, что с этим всегда успеется. А Шиваганга тем временем принялся обрабатывать односельчан. Нельзя допустить, утверждал он, чтобы хосурская земля отошла к другой деревне. Он и к Кондайе подъехал: стал склонять его вернуть деньги Чандреговде и расторгнуть сделку. Но Кондайя считал, что лучше уж выпить яд и умереть, чем обмануть такого человека, как Чандреговда. В тот же день он прямиком отправился к Чандреговде и без околичностей объявил:

— Говдре, поехали прямо завтра. Надо совершить купчую. Чтобы уж передумать нельзя было.

Чандреговда, которому было известно о происках Шиваганги, ответил:

— Ладно. Сходи в Говалли и скажи шанбхогу[11], чтобы собирался завтра в Коте.

Узнав, что дядя едет дневным автобусом, Китти огорчился. Он так надеялся, что дядя отправится в Коте с утра, и уже строил планы, как он пойдет вместо школы бродить с Силлой по лесу Додданасе, взберется на гору Карикалл… Теперь все его планы рухнули. Делать нечего, пришлось идти в школу. Зато вечером, после занятий, он стал полным хозяином в доме. Тетя собралась почистить лампу, но Китти настоял, чтобы эту работу доверили ему. Когда лампа заблестела, он принялся отдавать распоряжения работникам, как это обычно делал дядя: «Иди-ка волов чистить», «Проверь, хорошо ли ты запер дверь коровника!» Китти тоном взрослого повторял эти и другие дядины фразы, а работники исполняли его приказания.

Если в обычные дни приходилось считаться с дядей, то сегодня уж ничто не помешает ему пойти посмотреть репетицию. Он едва дождался ужина, поспешно проглотил несколько кусков и, не дав Силле вдоволь поесть, потащил его за собой. Ломпи уже ушел сторожить поле. Тетя сама заперла за Китти и Силлой дверь на засов, чтобы Монна не увязался за ними. Монна попытался было просунуть морду между створками двери, но пролезть наружу не смог. Тогда он потянулся и улегся во дворике.

Когда они подошли со стороны дома Додды Говды к сараю, где проводились репетиции, послышались звуки игры на фисгармонии.

— Вот видишь, уже началось, — воскликнул Китти.

Мужчины, которые должны были идти охранять поля, задержались и стояли в дверях, наблюдая. Китти протиснулся внутрь. Рудранна уже прошел с постановщиком всю роль Раваны: ночью ему предстояло караулить, и он пропел все свои песни и сказал все реплики в начале репетиции. В тот момент, когда Китти вошел и усаживался рядом с Раджей, он уже уходил. Китти почувствовал разочарование, словно чего-то лишился. У сидящих вокруг волосы, по многу дней не знавшие ухода, были причесаны и густо смазаны маслом. Головы блестели, а кое у кого масло стекало с волос на лицо. Китти сидел и слушал, покуда его не начало клонить в сон. Увидев, что он засыпает, Андани из дома Додды Говды отвел его и Силлу домой. По дороге Китти смутно вспоминалась то одна, то другая роль в спектакле. Когда они постучались, Монна громко залаял. Тетя открыла им дверь со словами: «Вы бы еще позже заявились!» В тепле, укутавшись одеялом, Китти подумал о том, как долго он дрог на холоде, и заснул крепким сном…

Разбудил его отчаянно громкий лай Монны. Силла вскочил на ноги. Монна остервенело лаял, подняв морду кверху. Его было видно, хотя лампа в большой комнате, освещающая и двор, едва горела. Китти и тетя тоже встали. Силла подошел к двери и спросил: «Кто там?» Но за дверью, похоже, никого не было. Китти испугался: а вдруг это пришли грабители? Силла бесстрашно открыл дверь. Не успев даже переступить порог, он бросился обратно с криком: «Пожар! Пожар!» Выбежав наружу, они увидели прямо перед собой яркое пламя. Горели скирды хлеба на току. Задыхаясь от дыма, они спустились по ступенькам, приблизились к изгороди. Огонь осветил весь ток. Пламя с грозным треском разрасталось, хотя ветерок нес влагу. Они не знали, что делать. Силла бросился бежать в сторону чавади. Китти взглянул на тетю. Она стояла молча, словно окаменев. Огонь все разгорался. Монна с подвывом лаял. Ему принялись подвывать другие деревенские собаки. Китти объял ужас. Тетя не кричала, не плакала. Просто стояла, будто прикованная к месту. Китти тоже лишился дара речи. Вместе с пламенем к небу вздымались чудовищные клубы дыма. Несмотря на то что Китти стоял далеко от огня, его обдавало жаром. Он не понимал, почему все скирды пылают ярким пламенем, как погребальный костер. Может быть, это бог Мунишвара принял огненную форму? У Китти помутилось в глазах. Ему было невыносимо страшно, хотелось бежать вслед за Силлой к чавади, взяв с собой тетю. Он снова посмотрел на горящие скирды. Огонь разгорался, полыхал все жарче и, казалось, даже подползал ближе. На них словно надвигалась стена пламени. Ему почудилось, что пламя вот-вот сожрет его, тетю, дом, все на свете. Закрыв глаза, он вскрикнул и прижался к тете, прячась в складки ее сари.

Вскоре со стороны чавади подошло человек семь-восемь односельчан. С ними вернулся и Силла. Китти почувствовал себя немного смелее. Подошедшие не приближались к огню. Они, как и тетя, стояли, ничего не предпринимая, и лишь громко причитали: «Сгорело зерно, пропало!» Огонь пожирал скирды. Глядя на всех этих людей, которые стояли, сложив руки, как будто пришли погреться у огня, Китти рассердился. Почему они не носят воду, чтобы залить пламя? Когда в прошлом году начался пожар на улице неприкасаемых, вся деревня помогала заполнять водой водовозную бочку, и пожар потушили. Отчего же они теперь этого не делают? Подошло еще несколько человек. Скирды, догорая, становились меньше и меньше. Все, кто подошел, просто стояли и ругались.

Забрезжил рассвет. Люди стали постепенно расходиться. Устав стоять, Китти поднялся на веранду и сел рядом с тетей. Огонь ослаб, и стали видны горы черного пепла. Пришел Додда Говда. К этому времени весть о пожаре дошла до улицы неприкасаемых, и народ стал приходить оттуда. Возвращались и мужчины, уходившие на ночь караулить поля.

Рудра был вне себя от гнева. Глаза его горели яростью. Подойдя к Камаламме, он воскликнул:

— Подлые ублюдки! Это все Шиваганга с Ченнурой, их работа. Пойду спалю их скирды к чертям собачьим! Пусть я не буду сыном своего отца, если они не проклянут тот день, когда появились на свет!

Возмущенный Рудра в бешенстве продолжал сыпать угрозы, но Камаламма, до сих пор молчавшая, остановила его:

— Не надо, Рудранна! Если ты подожжешь то, что должно служить пищей бессловесному скоту, не говоря уже о людях, бог опалит нас пламенем своего гнева!

Рудра тотчас же образумился. Но и оставшись на месте, он скрежетал зубами и метал яростные взгляды по сторонам.

Хлеб, лежавший в скирдах, должны были обмолотить через месяц — в праздник Санкранти. Это был первый богатый урожай за последние три года. После обмолота тут набралось бы никак не меньше полутораста мер отборного зерна. И все это богатство пожрало пламя. О том, как прокормить свою собственную семью, Чандреговда, конечно, мог не беспокоиться: у него было достаточно риса, собранного с поля, что находилось возле берега речки Этхоре. Зато тем семьям, которые полностью от него зависели, и в этом году предстояло жить впроголодь.