— Погоди, погоди, Китти, я сейчас! — остановила его тетя, когда он влетел в комнату. — Смотри не наступи! — Ему не терпелось поскорей показать ей свои богатства — полные карманы бенгальских огней, которые дядя купил ему в лавке Шетти в Хосуре. Он швырнул ранец на кровать и, осторожно ступая, подошел к тете. Продемонстрировав свои оттопыренные карманы, он вкрадчивым голосом спросил:

— Можно я пойду зажгу один прямо сейчас, атте?[2]

— Чуточку подожди, Китти. Вот дорисую ранголи, покормлю тебя, тогда можешь идти.

Но ждать не было никаких сил. Он выскочил во внутренний дворик и поджег одну палочку. Силла оторвался от работы и смотрел на сноп искр. Камаламма, услышав треск и шипение, в беспокойстве вышла из дому и с ласковыми уговорами: «Пойдем, Китти, пойдем, сначала надо поесть» — увела его умываться в ванную.

Камаламма забывала о собственном горе, стоило только Китти прощебетать нежным голоском «атте» и подластиться к ней. А ведь когда муж предложил: «Давай усыновим сынишку моей сестры», — она, помнится, согласилась не очень-то охотно. Но получилось как нельзя лучше. Китти появился у них в доме пятилетним малышом. Пухленький, с круглой мордашкой, он и тогда щебетал без умолку. Сначала муж сам провожал его в Хосур, где была школа, и отводил после занятий домой. Теперь Китти больше не нуждается во взрослых провожатых. Он сам провожает в школу маленькую Наги.

Поев, Китти позвал Силлу и вместе с ним сжег чуть ли не половину своего запаса бенгальских огней. Оставшиеся палочки он убрал до завтра в собственный стенной шкафчик. Камаламма, которая, забыв о своих делах, засмотрелась на устроенный Китти фейерверк, вдруг вспомнила, что цветы для праздничных гирлянд еще не собраны, и послала Силлу в поле. За Силлой, конечно, увязался и Китти. Камаламма забеспокоилась, но, как ни отговаривала она его, как ни пугала змеями, выползающими к вечеру на поля, Китти все-таки настоял на своем.

Возле речки, в поле, засаженном стручковым перцем, было полным-полно ноготков. Спустившись в ложбинку, Силла нашел цветущее дерево какке, взобрался на него и поспешно нарвал охапку цветов. Тем временем Китти собрал полную корзину красных и желтых ноготков. В обратный путь отправились, когда солнце село. В роще уже сгущались сумерки. У развалин храма Ханумана Китти вспомнил, что где-то здесь он спрятал под кустом несколько неспелых плодов каре, и решил посмотреть, не дозрели ли они. Силла принялся его отговаривать:

— Киттаппа, не ходи теперь, там змей полно.

Спускаясь вниз по склону за храмом, Китти оглянулся и увидел оранжево-багровый закат. Напоминание о змеях напугало его. Ему вспомнилось, как сжигали на погребальном костре его дедушку, который умер от укуса змеи. Китти до сих пор помнил: в тот вечер был такой же багрово-красный закат. Решив, что плодов ему сейчас не хочется, Китти спросил:

— Силла, а ты знаешь, что такое смерть?

— Нет, не знаю, — неуверенно пробормотал Силла. — Лучше ты мне скажи.

— Потом скажу, — подумав, ответил Китти.

В роще стало совсем темно, над головами с пронзительным писком носились летучие мыши. На опушке им повстречалась странная фигура — лохматый мужчина в длинной накидке и цветной набедренной повязке. Как только они немного отошли, Китти испуганно спросил:

— Кто это, Силла?

— Колдун. Он умеет говорить с дьяволами, и они делают то, что он им велит.

Китти бросило в дрожь от страха. Домой он пришел, ошеломленный этой встречей. Ему захотелось зажечь оставшиеся бенгальские огни, но дядя не разрешил:

— Еще скотину напугаешь, Китти. Лучше зажжешь завтра утром. — Удрученный, Китти ушел со двора в комнату.

Вечером, когда все поужинали, дядя надел на ноги джирки[3], взял свой карманный фонарик и, как всегда, ушел. Китти рывком распахнул дверцу шкафчика: его распирало желание сейчас же поджечь все бенгальские огни. Но в этот момент его позвала, приоткрыв дверь маленькой комнаты, Камаламма:

— Китти, иди-ка сюда. — Наполнив его карманы леденцами, она прошептала: — Пойдешь сейчас со мной. Я тебе кое-что покажу.

Крайне заинтересованный, Китти забыл про бенгальские огни и, похрустывая леденцами, пошел следом за тетей. У задней двери дома их уже ждал Ломпи с фонарем в руке. Китти еще только рот открыл, чтобы спросить, куда они пойдут, как тетя сама сказала:

— В храм Ханумана.

Ему стало страшно.

— Давай не пойдем туда, атте! — попросил он, умоляюще глядя ей в глаза. — Сейчас там змеи могут быть и дьяволы…

— Нет, нет, Китти, — стала уговаривать тетя, прижимая его к себе. — Ну что ты? Мы с Ломпи будем рядом. Не бойся. Идем.

За поворотом улицы Ломпи сказал:

— Все готово. Я уже и цыплят отдал. — Китти ничего не понял. — Пшел! — вдруг крикнул Ломпи. — Вот паршивый пес, не отстает! Станет еще там лаять да мешать. — И он с ругательствами запустил в Монну камнем, пытаясь прогнать его.

Ломпи шагал впереди, освещая дорогу фонарем. Длинные тени от кокосовых пальм пугали Китти: ему казалось, что они гонятся за ним по пятам. В страхе он все теснее прижимался к тетиной ноге. Монна незаметно убежал вперед. Когда они приблизились к бамбуковым зарослям позади храма, Китти чуть не плакал от ужаса. Как ни успокаивала его тетя, как ни твердила: «Не надо бояться, Китти», обнимая его, — ничто не могло унять бившую его дрожь.

Страшный глиняный идол, освещаемый огнем большого глиняного светильника, — язык у него свешивается изо рта, как будто его сейчас вырвет кровью. Настил из зеленых листьев. Перед изваянием — кучка красного риса, кокосовый орех, обмазанный кумкумом[4], сверкающий нож и полуголый темнокожий мужчина с окрашенным кумкумом лбом. Китти в ужасе закрыл глаза. Это был тот самый человек, которого он видел, когда возвращался с Силлой домой. Китти вспомнил, что говорил о нем Силла, и заплакал. Лишь после того, как тетя укрыла его краем своего сари, решился он приоткрыть глаза. Колдун, беспрерывно что-то приговаривая нараспев, знаком велел Ломпи подержать цыпленка, прижал нож к глазам, потом отрубил цыпленку голову и обильно полил кровью высунутый язык идола. Затем он одним ударом разрубил кокосовый орех и громко, с подвыванием закричал. Сжавшись от ужаса, Китти поглубже спрятался под тетино сари. Ногам его вдруг стало тепло и мокро.

— До чего же ты перепугался, Китти! — прошептала Камаламма, помогая ему подняться. — Смотри, даже описался.

Когда они собрались уходить, заклинатель сказал:

— Амма[5], я заговорил вашего мужа. Заклинание это верное. Пожалуй, он теперь никогда и не подойдет к той женщине.

Он забрал цыпленка, рис и кокосовый орех. Камаламма вынула из складок сари рупию и протянула ему. Обратно пошли все вместе, но вскоре колдун свернул на боковую тропинку. Монна с лаем бросился за ним, затем примчался назад. Китти осторожно ощупал свои карманы. И когда тетя спросила его, испугался ли он, Китти ответил «да», посасывая леденец. Но, услышав смешок Ломпи, он рассердился и мысленно обругал его. Вот они и дома. Похрапывает Силла, с головой укрывшийся циновкой. Говоря что-то Ломпи, Камаламма украдкой бросила взгляд на дверь комнаты мужа. Дверь по-прежнему была закрыта. Вымыв руки и ноги, она зажгла светильник перед изображениями семейных богов и молитвенно склонила голову. Снаружи доносился громкий лай Монны.

Китти лежал в постели; в его сознании одно за другим оживали пугающие впечатления дня: пронзительный писк летучих мышей, жалобный крик ночной птицы у развалин храма, тявканье лисицы на горе Карикалл… Он задрожал и начал всхлипывать. Когда к нему подошла тетя, он прижался к ней и спрятал голову у нее на груди. Успокаивая его, тетя прошептала:

— Только смотри, Китти, никому не рассказывай!

— Не буду, — обещал он. В ушах у него все еще звучали последние слова колдуна. Уткнувшись лицом в тетину грудь, он улегся поудобней и сладко заснул