Мать Пеми подходила к кабине для голосования, и вспоминалось ей, как ее предки, знать и владельцы поместий, выезжали на церемонию вручения знаков власти каждому новому радже и как раз в году, в назначенный день, устраивались такие же церемонии, только без раджи, в их собственных поместьях, да и другие празднества тоже.

Она знала: нет в стране больше ни раджей, ни заминдаров, но все равно есть правительство, и ему принадлежит власть, которой раньше пользовалась знать.

Сейчас она на пороге свершения важного дела, думала мать Пеми, она должна помочь утверждению власти.

Ясно сознавая исключительность своего положения и важность предстоящего ей поступка, мать Пеми обернулась, бросила взгляд через плечо… И будто что-то в ней оборвалось. Стайка женщин только что вошла в дверь и выстраивалась в очередь у дальнего стола. Первой в очереди, одетая в белоснежное, свежевыглаженное сари, стояла прачка, мать Будхии. За ней — ее невестка, жена Будхии, которую он вывез из города и которая умела одеваться по-городскому. Невестка и сейчас была в нарядном сари, и так оно ей шло! Потом мать Пеми увидела в очереди мать Содари, женщину низкой касты хади. Этих хади в деревне нанимали мусор вывозить, а тут и на ней было новехонькое, ни разу еще не стиранное сари в красный букетик. Мать Содари тщательно расчесала свои густые волосы, намаслила их, разделила ровным пробором и уложила узлом на затылке. Масла она не пожалела: голова сверкала как лакированная, и даже лоб блестел.

— Мы голосовать хотим! — объявила какая-то женщина.

— Одну минуту! — весело откликнулся человек из-за стола.

Мать Пеми застыла на месте, не в силах отвести от них глаз. Картина жизни, в которой она была знатной женщиной, занимавшей положение исключительное, растаяла и исчезла. Ни родовитой семьи, ни власти, ни богатства — одна из всех, такая же, как все, как эти мусорщицы и прачки.

Бородач увидел, что она не входит в кабину, и что-то шепнул другому. Тот поспешил к матери Пеми.

— Что-нибудь нужно, госпожа? — спросил он.

— Ничего, — сухо ответила она.

— Тогда пройдите, пожалуйста, в кабину, проголосуйте за кого желаете и дайте возможность проголосовать другим.

Он нарочно говорил громко, чтобы всем было слышно.

Мать Пеми прошла за занавеску.

Там стояло шесть урн, на каждой было написано имя кандидата и нарисован его избирательный символ. Читать мать Пеми не умела, но могла разобраться в рисунках на бюллетенях и на урнах. Ее так и жгло от ненависти, искавшей себе выхода.

«Раньше люди были другие, — думала она. — Тихие и послушные. Каждый знал свое место. Никто никуда не лез. Кто же испортил их, внушил им самонадеянность, наглость эту? Кто отнял у знати наследственные права, положение, власть? Да, кто это все натворил, тот зла наделал».

Она стала один за другим штемпелевать бюллетени выданной печаткой, ставя отметку рядом с символом, потом сложила бюллетени и опустила каждый в соответствующую урну. Вышла из кабины, вернула печатку и чернильную подушечку и направилась к двери. Оглянувшись, она увидела, что в кабину входит мать Ранги…

Площадь так и кишела народом, гул стал еще громче, а из переулков шли все новые и новые толпы — это подходили жители соседних деревень. Над площадью покачивался вертолет, вызывая любопытство и возбужденные толки.

Мать Пеми чувствовала себя опустошенной и усталой. Она пробралась к тенистому манговому дереву и со вздохом облегчения уселась в холодке. Под деревом лежали кучки опавших цветов и засохших, почернелых завязей размером чуть побольше зернышка. Вдоль дороги в деревню лепились домики и огороды крестьян из касты падхан. Падханы были людьми незнатными, они занимались обыкновенным сельским трудом, каждый на своем наделе.

Жилось им, видно, неплохо. Дома крепкие, перед домами фруктовые деревья. В каждом дворе стога сена, загоны для скота, навозные ямы, есть и удобрение. Вокруг домов ухоженные огороды — падханы выращивали овощи и возили их в город на продажу. Над колодцами склонились бамбуковые шесты с ведрами, кое-где народ поливал огороды.

Мать Пеми еще раз вздохнула, с завистью разглядывая опрятные домики.

«Дал же бог!» — подумала она.

Появились мать Ранги и мать Палуни. Мать Пеми обрадовалась — она снова, как на избирательном участке, почувствовала нежность и близость к ним. Они были ей ровня, они были свои.

Мать Ранги весело улыбнулась и спросила:

— Так за какую ты партию голосовала, Старшая сестра?

— Сначала угости бетелем, милая моя! Сил нет, как бетеля хочется!

Мать Ранги вытащила подоткнутый за пояс краешек сари, развязала узелок и протянула матери Пеми коробочку с бетелем.

— Бери, угощайся, Старшая сестра! Возьми парочку, сколько хочешь возьми!

Мать Пеми положила в рот два бетеля и застонала от наслаждения.

— Ну, милая, прямо спасла ты меня своим бетелем!

— Так за кого голосовала, а, Старшая сестра? — опять спросила мать Ранги.

— Секрет! — ответила мать Пеми.

कृष्णा सोबती

मित्रो मरजानी

Перевод с хинди М. Салганик

Редактор З. Полякова

Проснувшись, Гурудас словно окунулся разом в молочность оконных стекол, в серость небосвода за ними. Потянулся, взял с подоконника очки и, надев их, стал понемногу узнавать свою комнату. В углу — зонтик, а там, на вешалке, долгополое пальто. Конечно же, это мой собственный дом. Все в порядке. И со мной тоже все в порядке. Просто спал. И больше ничего…

Он подтянул к себе подушку и сел в постели, но зубная боль сразу заставила его улечься снова. Как же так, ведь только вчера у него резались зубы, молочные зубки их называли. А сегодня — стоило чуть дернуть, и зуб в руках. Лицо этого недоучки зубодера долго стояло перед его глазами. Потом расплылось в слезинке, скатившейся на висок.

Такое долгое путешествие — и так скоро кончилось.

Ведь только вчера он показал матери выпавший молочный зуб. Мать нежно взяла его за подбородок и объяснила:

— Нельзя, сынок, трогать языком дырку от зуба, а то новый будет плохо расти.

Узкое лицо матери, выглядывающее из-под покрывала, его живая, полная жизни мать, истинная богиня Лакшми. В какие далекие сны она ушла, скрылась? Куда девались золотые дни, где отец мой милый, где мама? Отец, который по заслугам должен быть на небесах. Каким он был отцом! А сам Гурудас, он и не вспоминает об отце. Вот горе! Отец с такой любовью, с такой заботой растил его, а сын, едва закрыл отцу глаза, тут же и забыл о нем!

Нет, нет! В прошлом году на отцовскую годовщину созвали брахманов, кормили их, раздавали посуду и одежду за упокой души. Сделали все, что по обряду полагается. Но кто, кто во всем семействе вспоминает о покойном отце — об этом святом человеке? Его жена Дханванти вечно поглощена хлопотами по кухне и по дому. Невестки заняты своими делами. А сыновья — если им до собственного отца дела нет, так неужели они о деде вспомнят? Целыми днями дома не бывают, и по вечерам у них гулянки на уме, а там — сразу спать. Можно подумать, только в них молодость бурлит рекой! Его собственные берега тоже испытали силу половодья. Но вода разлилась, а после схлынула и с ног его не сбила. И Дханванти бедная — так ее завертело в семейных неурядицах, что она ни о себе не помнит, ни о несчастном старом Гурудасе. В полдень вырвали зуб, а супруга не нашла минутки зайти, посидеть около меня. Было время, она готова была и дни свои, и ночи отдавать этой кровати, а сейчас все сыновья, невестки…

Гурудас опять привстал и раздраженно позвал:

— Где ты там, мать Банвари!

Дханванти оторвалась от домашних дел и вошла в комнату. Она зажгла лампу и, подойдя поближе, спросила:

— Ну как, отпустило? Горячего молочка принести?