Влетела запыхавшаяся медсестра в теплой безрукавке поверх белого халата.

— Что случилось⁈ — поднялась Инна.

— Во второй операционной электронож отказал! А у нас — осколочное в бедро, вена разорвана, зашиваем вручную, но кровит! Хирург орёт! Никого из инженерии не дозвониться!

— И что ты ко мне? — ахнула Инна.

— Да хоть к дьяволу! Хоть сам Господь Бог пусть чинит, но режем живого человека вживую!

Я отставил кружку.

— Электронож какой модели?

— Не знаю! Старый, зелёный такой, с латунными ручками!

Обе повернулись ко мне.

— Ты что сможешь?

— Надо попробовать.

Инна прищурилась.

— Ты точно сможешь?

— А есть варианты?

Парень в зелёном халате, с лицом как после суток в окопе, склонился над кровоточащей раной.

— Да где там этот чёртов инженер⁈ — орал он, удерживая зажим на вене.

— Профессор! Вот! — крикнула медсестра. — Нашла спеца!

— Чего стоишь, одевай стерильное и вперед!

Я не ответил. Хирургическая сестра быстро помогла одеть стерильный халат, перчатки и высокие бахилы. Подошёл к аппарату. Зелёный ящик на колёсиках, кнопка «режим», рычаг переключения мощности.

На корпусе — шильдик: «Электронож хирургический ВЭН-01. Год выпуска: 1977.» Там либо контакты прогорели на педали, либо высоковольтная плата залипла от перегрева.

— Есть отвёртка?

— Только скальпель!

— Подойдёт.

Я быстро вскрыл заднюю крышку.

Пыль. Горелый запах. Как и ожидалось — окисленный контакт на силовом реле. Влажность дала окисел на плату.

— Где вата? И спирт?

— Вот!

— Надави на вену жёстче, сейчас будет! — крикнул я врачу, вычищая плату ваткой, затем поддел ногтем окислы и замкнул контакт.

Писк. Щелчок.

Педаль — и слабая, но стабильная искра.

— Есть контакт.

— Включай! — заорал хирург.

Через минуту в ране пошёл дымок от прижигания сосуда. Кровотечение остановилось. Врач облегчённо вздохнул.

— Спасибо парень! Очень вовремя, выручил.

— Радист-разведчик, — пожал я плечами. — Еще могу крестиком вышивать…

Врачи рассмеялись.

Инна стояла у двери. И смотрела.

Так, как не смотрят на ефрейторов. А только на тех, кто вытаскивает из задницы весь госпиталь в самую чёрную смену.

Я только что вернулся из операционной… И Инна сразу налила мне ещё кружку чая. На подоконнике тускло светила ночная лампа, и чайный пар казался почти сказочным.

Она смотрела на меня долго, без улыбки, но взгляд был какой-то — прозрачный, без тревоги.

— Если бы ты не включил нож… знаешь, сколько крови потерял бы этот мальчик? — тихо сказала она. — Ты, может, всю его весну включил одним щелчком.

Я пожал плечами, будто не услышал. На деле — просто не знал, что ответить на такое. В груди что-то пошевелилось — не от гордости, нет… от чувства, что я снова влез в чужую судьбу.

— А ты… где так научился эти электроножи щёлкать? — продолжила она, отхлебнув чай.

— Я… мастер-радиолюбитель, — тихо ответил я. — У нас с батей домашняя радиомастерская, он с пятого класса меня к паяльнику подпускал.

А в 8 классе я уже трансивер на полевых транзисторах собрал, представляешь? Вот и попал в ВДВ к радистам. А там, где только не латал технику — и в поле, и в медсанчасти, и даже в учебке связи под Баку…

Инна кивнула, задумалась. Ложечка тихо звякнула в её кружке.

— Слушай… посмотришь один аппарат? — сказала она, будто бы невзначай. — У нас в кладовке валяется «Юнность», УЗИ. Уже два года как пылится. Говорят, что конденсаторы вздулись, ну и блок питания барахлит. Только… инженеров нет, да и не до него им.

— А он где? В вашем отделении?

— У нас, да. В неврологии. Он по бумагам числится, но никто уже и не надеется. А зря… — её голос вдруг стал мягче. — Иногда так не хватает нормального УЗИ. Хотя бы просто почки глянуть… А то только руками и молитвами.

Я сделал глоток, посмотрел на неё поверх кружки.

— Утром?

— А если я скажу — сейчас?

Мы переглянулись. Я встал первым.

В кладовке отделения неврологии был полумрак, пахло пылью. Включенная лампа дневного света никак не могла нормально включится и моргала почти как стробоскоп.

Инна повела меня в самую глубь помещения. За стеллажами с бинтами, склянками и списанными каталками — тяжелая ткань наброшена на громоздкий аппарат.

Мы встали рядом. Я потянулся откинуть тряпку — и в этот момент её рука коснулась моей.

Не нарочно, как бывает, когда вместе тянешь на себя что-то большое.

Но никто не отдёрнул руку. Наоборот — замерли. Я повернулся к ней. Она стояла слишком близко. Свет падал под острым углом, вычерчивая скулы, тонкие губы, мягкие линии плеча под белым халатом. Она уже сняла косынку, и волосы — те самые, медовые — свободно лежали на плечах.

— Ты что-то включаешь, — прошептала она, глядя прямо в глаза.

— Я? — я хрипло усмехнулся. — Скорее, ты.

Она не ответила — просто шагнула ближе.

Поцелуй случился без команды. Как замыкание — без искр, но с ударом. Тихо, сильно, с тем напряжением, которое копилось с самой каптёрки, где я тягал ящики, а она делала вид, что не смотрит.

Её халат медленно скользнул на аппарат, которому тоже пора вернуться к жизни. Слова сейчас не нужны — ни научные, ни из будущего.

Где все просто.

Свет из окна узкой форточки ложится на лицо Инны. Она задремала, прикрывшись халатом, положив голову на мои колени. Я сижу рядом, держа в руках разобранный, пыльный блок УЗИ.

— Ну что, «Юнность», старушка… — шепчу, — давай оживем вместе?

«Друг» внутри тихо откликается:

— Повреждение блока питания, три вздутых конденсатора. Один пробой в цепи генератора. Это лечится.

Я киваю. Рука автоматически тянется к инструменту. Паяльник — как продолжение моего пальца. Запах флюса и олова. Всё как дома. Только рядом — не схема, а женщина, которой я уже не безразличен.

Она открывает глаза.

— Уже ковыряешься?

— Ага. Тут всё просто. Надо было только… немного тепла.

Инна улыбается, не вставая.

— Кажется, с этим у нас сегодня не было проблем.

— Есть! — коротко сказал я, когда экран старушки — «Юности» вспыхнул зелёным светом. Аппарат пискнул, словно зевнул после долгого сна, и бодро показал: все блоки активны, датчики живы, генератор запустился.

Инна потянулась, глядя на экран, прикрытая моей курткой от госпитальной пижамы.

— Он работает… — прошептала, будто боялась спугнуть. — Ты настоящий волшебник, Костя.

— Мастер-радиолюбитель, — уточнил я, кладя паяльник на подставку. — Но в целом, да. Можно ещё подгонять клиентов.

Она уже собиралась уходить, собирая волосы в привычный пучок.

— У меня в восемь автобус. Мама ждёт. Обещала сварить куриный бульон. Если, конечно, ночью не рвало…

Я на миг задумался.

— А какой у неё диагноз, ты же говорила?

Инна оперлась на дверной косяк.

— Рассеянный склероз. Пока в ремиссии, но правая нога почти не ходит. Я ж поэтому и ушла с четвёртого курса. Хотела на реабилитолога…

— Ты всё ещё можешь им быть, — сказал я тихо.

Она посмотрела внимательно. В глазах у неё — и недоверие, и надежда. Но вслух произнесла:

— Тогда начни с завтрака. Ты совсем с ума сошёл: всю ночь на ногах, секс, паяльник и никакой каши. Умрёшь, и что мне потом делать.

— Хорошо бы не ты, а кто-нибудь попроще… — буркнул я, надевая куртку и поправляя воротник.

Инна, уже в уличной одежде, ткнула пальцем мне в лоб:

— Не расслабляйся, волшебник. Сегодня ты получил больше, чем заслужил. А завтра — кто знает?

Она поцеловала меня быстро, почти по-деловому, но с тем самым оттенком, который оставляют только настоящие женщины.

И исчезла за дверью.

Я, всё ещё слегка одуревший от бессонной ночи, держал поднос с кипящим какао, хлебом с маслом и кашей — то ли рисовой, то ли манной, уже не важно.