— Скорее — муза.

Все засмеялись.

И только в обувном магазине на углу улицы Свердлова я нашёл то, что искал. На верхней полке, как забытая шутка социмпорта, стояли женские туфли, болгарские, бежевого цвета, размер — конский.

Продавщица, женщина с лицом «всё про всех знаю», глянула:

— Размер сорок третий, немного лодочкой, на удобном каблуке. С вас пятнадцать пятьдесят.

— Мне — пойдут.

— Так вы себе?

— Да, я тот кто будет их резать и перекраивать.

Она удивилась.

— Сапожник?

— Почти. Любитель.

Вернулся в комнату ближе к полудню. Снял куртку. Распаковал покупку. Туфли были отличные.

Мягкая, эластичная кожа. Устойчивый каблук. Всё — как надо.

«Друг» отлично запомнивший ногу Инны, отозвался мгновенно:

— Материал оценён. Кожа натуральная, гибкость — 7,8. Подходит.

— Модель поддаётся модификации. Шансы на успех — высокие.

— Одобряю покупку.

Я улыбнулся. Положил туфли на стол, рядом с выкройками. Они ждали. Но теперь — появилась мысль:

«Надо будет сгонять к деду. Поговорить. Если я и дальше этим займусь, то нужен нормальный источник кожи.»

И кое-что в голове подсказывало: Инопланетянину понравилось иметь такое хобби.

Потому что в этом — что-то очень земное. Очень… настоящее.

На столе — свет от лампы, тишина в коридоре и бежевые туфли, аккуратно вынутые из коробки.

Рядом — картонные выкройки, ножницы, инструменты, нитки, маленькие баночки с клеем и пчелиным воском.

Я закатал рукава, и подключил «Друга» к процессу:

— Следи за толщиной, ладно? Если пойдёт по шву — напомни.

— Мониторю. Рекомендую начать с внутренней боковой. Там кожа с перегибом — наиболее склонна к износу.

Я взял нож и начал. Разбирал туфли медленно, как очень опытный и уверенный в себе хирург.

Каждый шов был для меня, как строка интереснейшей книги. Каждый слой — как заложенная в строке мысль: как они устроены, зачем так, можно ли лучше?

Тонкая стелька — аккуратно вытащена. Каблук филигранно разобран. Носок — вскрыт по краю, чтобы сохранить максимум целой поверхности. Сформировалось наблюдение: эти туфли кто-то делал с душой. Просто, что то у мастера пошло не так.

На подоконнике — лежит стопка старых выкроек. Я достал с полки свою тетрадку, где карандашом был нанесён базовый чертёж, и начал прикидывать:

— Так… на 37-й размер. Подъём высокий. Каблук устойчивый, но легче.

— Подкладка — тоньше, стежка — по сгибу.

«Друг» помогал: считывал углы, предлагал точки давления, моделировал объём на черновом эскизе, а я думал уже о другом.

Если я найду постоянный источник кожи… Если раздобуду хорошую машинку… Если у бабки Груши выменяю ту столешницу под пресс…

— Может, это не просто хобби, а «Друг»?

Я поставил носок новой выкройки на кусок кожи, приложил шаблон и отрезал.

И в этот момент понял: я делаю это не потому, что могу. А потому что хочу.

На бумажке в тетрадке появилась надпись: «Мастерская 17». Почему 17? Я и сам не знал. Может быть номер моего старта? А почему нет? Тогда это будет моим брендом!

— Зафиксировано: потенциальный запуск проекта «Мастерская 17».

— Формат: кустарное производство изделий индивидуального пошива.

— Мотивация: стабильная, неослабевающая.

Я рассмеялся.

— Вот и ты вдохновился «Друг»!

— Ваша производительность в ремесленной зоне на 43% выше, чем в казарме. Делайте выводы.

Вечер проходил с душой, светло. Хотя на улице становилось темнее. Но внутри меня — было очень светло.

Инна пришла тихо. Без слов. С порога — усталость в глазах, лёгкая тронутось ветром на щеке, и тепло в руках — она держала бумажный свёрток.

— Я тут мимо проходила…

— И оказалась прямо в моём эпицентре.

Она хмыкнула, вошла, поставила свёрток на стол. Села. Разулась. Оглядевшись, заметила:

— Пахнет кожей. И кофе. И… тобой.

— Удачное сочетание?

— Провокационное.

Я в ответ достал из-под стола единственный готовый туфель. Бежевый. Перекроенный. Живой.

— Примерим?

— Ты думаешь — я выдержу?

— Проверим.

Она встала. Сняла чулок. Я встал на колено, подал туфель, надел на ногу — аккуратно, как капсулу на сложный механизм. Он сел идеально. Ни залома, ни напряжения. Как будто родной.

— Теперь, пожалуйста, — я сглотнул, — поставь ногу на табурет.

Инна приподняла бровь:

— С ноткой империи звучит.

— Умоляю. Просто сделай это.

Она встала боком к свету. Плавно, выверенно поставила ногу на табурет. Плечи назад. Голова повёрнута. Рука вбок. И в этот момент я увидел. Гармонию. Линию. Суть. Как будто Вселенная выстроилась в этой позе.

Я прохрипел:

— Замри!

Схватил ватман, перо, чёрную тушь. Провёл первую линию. Потом ещё. Лодыжка. Подъём. Контур бедра. Шея. Профиль. Линии не были точными — они были живыми.

Инна стояла молча. Только взгляд — цеплялся за мои движения. Я рисовал, не выдыхая, на одном дыхании. Бумага оживала. Пространство исчезало. Была только она. В ней. Через меня.

Когда я положил перо, она медленно опустила ногу.

— Что это было?..

— Это была ты… через меня.

Она подошла. Смотрела на эскиз. Потом на меня.

— Ты только что взял и обнажил меня, не раздев.

— Да.

И тут же — шаг. Один. Она в моих руках. Поцелуй — не как благодарность. Как — захват. Как огонь. Как честный рикошет между душами. Руки. Плечи. Шея. Запах кожи и туши. Страсть — быстрая, как волна. Никто из нас это не планировал. Но всё было от души и честно.

Позже, когда она собиралась уходить, я проводил её до двери.

Она оглянулась на пороге:

— Мне будет тепло. Даже на улице. Спасибо.

— Возвращайся. Всегда.

Дверь закрылась.

Я сел на кровать. Ватман со скетчем лежал на столе. В комнате — тишина. И странный стук в голове. Как рикошет. Громко. Глубоко: «Я вылечу её маму. Просто чтобы она никогда не уходила в ночь.»

В середине недели, после работы мы с Инной доехали на трамвае до спального микрорайона. Хрущёвка, запах лестничной клетки — пыль, немного кошачьей мочи, чуть плесени. Обычная двухкомнатная квартира на третьем этаже «болгарка», но с налётом женского упрямства и заботы: всё чисто, с душой, но давно просится на руки капитального ремонта.

Инна открыла дверь ключом, кивнула:

— Проходи. Только разуйся — мама очень чувствительна к пыли.

Я вошёл. Вешалка — перегружена. Обувь под ней аккуратно расставлена на полу. На стене — календарь с оторванным нижним краем и фотографией озера Нарочь.

— Снимай «Аляску». И не пугайся: мама сегодня в духе, но она очень наблюдательная.

Из глубины комнаты — женский голос:

— Это у тебя кто? Тот самый… черненький?

Инна засмеялась:

— Не черненький, мама. Он просто аккуратный.

Я шагнул в левую комнату. У окна на ортопедическом матрасе — невысокая, сухощавая женщина, лицо строгое, глаза живые и… глубокие.

Она лежала на переоборудованной тахте. Одна рука — в движении. Вторая — безвольна. Стопы — с напряжением.

— Константин. Очень приятно.

— Раиса Аркадьевна. Мне тоже.

— А говоришь, не черненький. Он — вылитый твой дед в молодости. Такой же скептик во взгляде.

Я улыбнулся, присел на стул:

— Я думаю, что взгляд — это и есть ДНК настоящего человека.

Она посмотрела дольше, пристальней.

— Умный. Осторожный. А как насчёт терпения?

— На «отлично», если есть цель.

«Друг» включился в фоне, сканируя биохимические параметры. На внутреннем уровне я видел сразу: атрофия в нижних конечностях, гипертонус в поясничной зоне, спастические очаги в мозжечке и участке шейного отдела. Ремиттирующая форма рассеянного склероза. Прогресс — пока контролируемый.

— Зафиксировано. Иммунный дисбаланс — высокий. Местные медикаменты обеспечивают лишь замедление процесса.