Я стоял рядом с Инной, мы молчали, как люди, у которых слов осталось немного, но каждое — с весом.

Она держала в руках платок, крутила в пальцах, будто прятала в нём вопросы.

Я сказал:

— Сегодня оформляют выписку. Завтра — документы на руки и в Витебск.

— Уже?

— Уже. Пару дней — в части. Дембель.

Потом — в Гомель, к деду с бабушкой. Надо навестить. Там — щи, разговоры, тишина.

А оттуда — в Минск. Гомель — это недалеко. Дизелем — часов пять-шесть. Приеду и сразу начну оформляться в госпиталь.

Инна кивнула, не глядя.

— Только не забывай: я тебя здесь приметила первой, пусть там девчонки из пищеблока хвостами не вертят.

Она улыбнулась сквозь волнение:

— Я уже свой хвост сложил в сундук. Не достаю даже по выходным.

Мы оба рассмеялись. Потом — пауза.

— Инна… — я посмотрел ей в глаза. — Ты для меня… не просто сестра-хозяйка с красивыми глазами и руками.

— Знаю.

— Я вернусь. Сделаю нормальную мебель, какой ни у кого не будет. С тебя нормальные портьеры на окно. Только без фиолетовых орхидей. Ненавижу.

— Согласна. Возьму с медведями.

— Слушай, а хочешь вместе пойдем выбирать?

— Хочу!

Подъехал автобус. Водитель открыл двери, загудел мотор. Люди зашевелились. Инна бросила взгляд на салон, потом — на меня.

— Ладно, невеста. Жди. Я не потеряюсь.

— Я тоже. Я… теперь с тобой… жених.

Она коротко поцеловала меня в щёку — почти по-домашнему. Повернулась, забралась в салон. Из окна — улыбка. Машет мне, и я машу в ответ. Автобус тронулся. А я остался стоять на остановке.

Ветер шевелил край моей гимнастёрки. А в груди — не пустота. Тепло. И точка в пространстве, куда теперь хотелось возвращаться.

Я аккуратно взял в руки выписку из истории болезни, справку формы №17 и командировочное предписание. Начальник отделения, капитан медицинской службы, приложил к документам рекомендации — освобождение от нарядов на неделю и направление в санчасть части для долечивания.

— Борисенок, ты как до Витебска добираться собрался? — спросил он, закручивая колпачок авторучки.

Я потрогал пальцами три хрустящих рубля суточных.

— Пешком до аэропорта, товарищ капитан. Разомнусь немного.

Капитан хмыкнул:

— С твоим диагнозом — это оригинально. Дойдёшь до первого гаишника — тебя обратно на «скорой» привезут.

В коридоре у окошка комендатуры уже выстроилась очередь таких же, как я — выписывающихся «долечиваться». Когда подошла моя очередь, я с удивлением увидел, что документы принимает не привычный старшина с вечно недовольным лицом, а девушка в форме с погонами прапорщика.

— Ефрейтор Борисенок? — она подняла на меня глаза. Карие, с золотистыми крапинками. — Вы же в Витебск?

— Так точно, товарищ прапорщик.

— Вы что, и правда собрались пешком? — она вдруг улыбнулась, и в уголках её глаз собрались смешные лучики. — Через пятнадцать минут от КПП отходит служебный автобус. Маршрут как раз через штаб округа в аэропорт.

Я невольно покосился на часы — «Полёт», подарок отца на мое восемнадцатилетие.

— Я, может, не положено…

— Вам как раз положено, — она понизила голос, — по приказу №120. Раненые с выпиской имеют приоритет.

Автобус ПАЗ-672, выкрашенный в защитный цвет, уже стоял у КПП, выпуская сизый дымок из выхлопной трубы. Водитель — ефрейтор как и я, но с петлицами автомобильных войск — лениво курил, прислонившись к борту.

— Садись, ефрейтор, места хватит, — буркнул он, увидев мои документы.

Салон пахло бензином, табаком и чем-то ещё — возможно, дезинфекцией. Я устроился у окна, положив РД на соседнее сиденье. Через минуту в автобус вошла та самая девушка-прапорщик, сбросила пилотку на колени и вздохнула:

— Уф, еле успела.

— Вы… тоже едете?

— В отпуск. До Орши, — она достала из сумки книгу. — А вы в часть?

— В полк ВДВ.

Автобус дёрнулся и заурчал, выезжая на проспект. За окном проплывали незнакомые места — парк с уже жёлтыми клёнами, стройка, раздолбанные троллейбусы на перекрёстке.

— Первый раз летите? — она отложила книгу.

— На «Аэрофлоте» — да, а так у меня 11 прыжков.

— Не бойтесь, это надёжная машина. Летала на практике из Витебска в Ленинград.

Я вдруг осознал, что разговариваю с девушкой, как со старым знакомым.

Аэропорт «Минск-1» встретил нас сизым дымком из труб буфета. Девушка — она представилась Ольгой — помогла найти военную кассу.

— Ваш рейс через сорок минут, — сказала она, глядя на расписание. — Успеете?

Я кивнул.

— Спасибо. За всё.

— Не за что. Выздоравливайте, ефрейтор.

Когда я поднимался по трапу Ан-24, то обернулся. Она стояла у окна терминала и махала мне рукой.

А через два часа, самолёт уже заходил на посадку в Витебске.

Ан-24 тряхнуло на посадке, и я невольно вцепился в подлокотник. За иллюминатором проплыли пожухлые берёзы аэродрома «Витебск-Северный».

Здание аэропорта — бетонная коробка с выцветшей вывеской. У сержант в комбинезоне авиатехника лениво ковырялся спичкой в зубах.

— В часть? — Он кивнул на грузовик ЗИЛ-130. — Садись, через двадцать минут как раз в Улановичи поедем.

В кузове пахло соляркой и картошкой — видимо, машина загружалась на аэродромной базе. Я пристроился на деревянной лавке рядом с мешками, подложив РД под спину.

ЗИЛок выбрался на трассу, и Витебск начал медленно растворяться в осенней дымке.

Пахло уже прелой листвой, гарью от сжигаемых листьев где-то в частном секторе, ветерком подтягивало сладковатый дымок из трубы хлебозавода.

Тянулось поле с недоубранной кукурузой, полуразобранные «Катюши» на обочине — военный памятник, и старуха у дороги, продающая клюкву в берестяных корзинках.

Шофёр, крикнул через окно кабины:

— До части полчаса, ефрейтор! Не засыпай!

У КПП 103-й дивизии ЗИЛ тормознул у шлагбаума. Дежурный, знакомый сержант Петренко, щёлкнул затвором АКМС:

— Борисенок? А мы тебя уже списали!

За его спиной желтели тополя плаца, а из открытых окон казармы неслась музыка — кто-то крутил магнитофонную запись с популярной песней.

— Рота в тире до обеда, — Петренко протянул мне пропуск. — Иди в санчасть, потом к ротному.

Я шагнул на плац, вдыхая знакомый коктейль запахов гарнизона: машинное масло с автопарка, хлорка из столовой, дешёвый одеколон «Саша» из солдатского ларька.

На крыльце медпункта стояла сестричка Лида — та самая, что прошлой весной делала мне уколы перед прыжками.

— О, наш камикадзе вернулся! — засмеялась она. — Иди к капитану, он тебя ждёт, из госпиталя уже звонили.

Я потрогал нашивку с парашютами на рукаве — вроде дома.

На следующее утро я проснулся за два часа до подъёма. На тумбочке часы показывали 4:30. Рядом лежала потрёпанная дембельская форма, которую мы с ребятами тайком перешивали ночами в подсобке.

Тишину казармы нарушал только храп Шевченко с соседней койки и писк мышей за стеной. Пахло гуталином, махоркой и дешёвым одеколоном «Тройной», которым я вчера поливал воротник гимнастёрки, чтобы хоть как-то убить запах двухлетней носки.

В 6:00 дежурный сержант Осадчий пнул мою койку:

— Встаёшь, дембель! Сегодня твой звёздный час!

Медкомиссия прошла в рекордные двадцать минут. Военврач капитан Козлов, не глядя, тыкал печатью в мою медкнижку:

— Годен… Годен… О, Борисенок! Ну, счастливо, орёл!

В канцелярии роты, старшина выдал мне предписание и проездные документы. Его кабинет пах типографской краской и перегаром.

— Запомни, ефрейтор, — он понизил голос, — если милиция задержит — говоришь, что едешь из части. Понял?

В столовой повар дядя Ваня, ветеран Кореи, сунул мне свёрток:

— Возьми, сынок. Сало, хлеб, две банки тушёнки. На дорогу.

Рота строилась на плацу. Командир, капитан Петренко, тот самый что влепил мне строгача за утерю рации, зачитал приказ: