И вдруг… Сердце пропустило удар. Перед глазами — вспышка. Женщина с короткими волосами, сидит у окна, что-то шьет. На коленях — серый кот. Где-то вдалеке — тот самый гудок. Рядом — мужик в рабочей робе, с инструментальным ящиком. Запах газа. Смех. Потом — крик.

Я дернулся, отшатнулся от подоконника, будто обжегся.

— Что это было?.. — прошептал я. — Черт, «Друг», это… это чья память?

«Фрагменты.» Голос пришел сразу, будто и не уходил.

«Ты получил не только тело, но и часть долгосрочной нейропамяти осталась. Сейчас некоторые ее кластеры неактивны, но всплывает на ассоциативных триггерах. Такие, как запах, звук, ритм или образ. Это нормально. Так и должно быть. Особенно в первые месяцы после переноса.»

— Это были его родители?.. — мой голос предательски дрогнул.

«Вероятно. Но ты не обязан помнить. Это их отпечаток, не твоя боль.»

Я снова сел на подоконник. Глаза щипало.

Печаль — чужая, но плотная, как будто твоя.

— А я могу это забыть?.. Или наоборот — вспомнить все?

«Ты можешь выбрать. Но делай это осторожно. если начнешь впитывать чужие воспоминания в себя сразу— можешь потерять себя, или как тут говорят „сойдешь с ума“. Сознание — не только набор фактов, которые вокруг тебя но и выбор, с чем себя соотносить. Помни: ты — это ты.»

— А он?.. — спросил я тихо. — Парень, в которого я… ну, ты понял.

«Он умер. Ты не отнял его жизнь. Ты просто стал ее продолжением. Без тебя — она бы остановилась на сорок второй секунде падения. Вместе — вы выжили. Но теперь это твоя история.»

Меня отпустило. Разговор с «Другом» задал внутренний вектор. Я больше не метался между «я» и «не я». Просто принял. Это тело — теперь моё. А с воспоминаниями разберёмся. Со временем.

Ночь была тёмная и тёплая. За окном шелестела листва, и по ветру, как колокольчики на нитке, перекатывались отдельные звуки: храп в соседней палате, чьи-то шаги в коридоре, щелчок выключателя.

Я уснул, как камень, и впервые за долгое время — без снов, без сбоев, без тревожных пробуждений с пульсом под двести. Тело дышало глубоко и ровно. Организм, наконец, перестал сопротивляться — и, похоже, впервые за последние сутки я стал собой.

Утро началось с завтрака. Тарелка гремучей каши, два куска чёрного хлеба, яйцо всмятку и, чёрт подери… настоящая, крепкая, ароматная ячменная кофейная суррогатка из металлического чайника. С паром, с дымком.

Мимо пронесли поднос с запеканкой — и я даже сглотнул.

— Эй, — шепнул парень напротив, с перевязанным плечом, — ты чего еду гипнотизируешь?

— Забавно… — я покачал головой, — я ел такую в прошлой жизни.

— В армии у всех прошлые жизни, — ухмыльнулся тот и отправил в рот половину варёного яйца.

Но я-то знал, что это не метафора.

Обход начался в девять. В палату вошёл капитан медицинской службы в аккуратно отутюженной форме и с выражением скуки на лице. За ним — фельдшер и санитарка, перекладывавшая истории болезни.

— Борисенок… Константин Витальевич? — холодный взгляд скользнул по списку.

— Я.

— Поступил с жалобами на нарушение сна, эпизодами дезориентации, перемежающимся тахикардическим синдромом, гипотонией.

Объективно — давление в пределах нормы, анализ крови без отклонений. ЭЭГ — с очаговой активностью в височно-теменной зоне. Это откуда?

— Возможно, от жизни, товарищ лейтенант.

Тот хмыкнул.

— Или от парашюта, — заметил фельдшер. — Тут же написано: десант, ЧС при приземлении.

— Угу. Вот что, Борисенок. Пока под наблюдением. Сегодня контрольный осмотр невролога, и если не будет рецидива, к следующей неделе переведём в часть. Ясно?

— Так точно.

Он уже шел к выходу, когда вдруг остановился:

— Ах да… Кто вас при поступлении назвал «тревожно-спокойным»?

— Не знаю, я был без сознания.

— Интересное состояние, — сказал медик, глядя мимо меня, как будто размышляя о чём-то своём. — Спокойствие — это когда внутри порядок. Тревожность — когда внутри война. Вы как будто и то, и другое. Ладно, живите пока.

И они ушли.

Территория госпиталя оказалась больше, чем я ожидал. Пыльная дорожка уходила между клумб, аккуратно подстриженные ели стояли вдоль забора, как часовые. Воздух был насыщен теплом, чуть влажным и сладковатым — прелая листва, земля после ночной росы, запахи августа. Вдали поблёскивала речка или пруд — по глади скользила пара уток, лениво, будто тоже были на излечении.

Я шёл, прислушиваясь к себе. Тело двигалось послушно. Но пока чужое чужое. И тут я увидел спортгородок. Турники, перекладины, стенка с зацепами, брусья — краска облупилась, но конструкция держалась, как вся армия: на ржавчине, сварке и упрямстве.

— «Друг,» — позвал я мысленно. — Тестим?

— Предлагаю комплексную нагрузку. Восстановление полной нейромоторной карты требует практической верификации.

— Погнали.

Я начал даже не с разминки. Я начал с того, что выбрав пару достаточно тонких но самых длинных ивовых прутиков, подвязал пятку госпитальных шлепок. Для удобства. Сначала лёгкий бег трусцой по тропинке — шаг, дыхание, сердце.

Темп 110 ударов. Всё в пределах. Мышцы икр и бёдер — отзывчивость хорошая. Суставы не скрипят. Координация в норме.

Турник. Подскок, хват, подтянулся десять раз. Легко, даже слишком.

— У парня, похоже, была совсем неплохая физподготовка, — заметил я.

— Его мышечный статус выше среднего. Возраст тела — 20. Общая физическая подготовка: стабильная. Рекомендуется переход к статическим нагрузкам.

Брусья. Отжимания на трицепс. Повторов двадцать. Сердце — 126.

Пауза. Прыжок на место. Пятка ударила мягко. Суставы живы.

Перекладина с зацепами. Пробежка через неё, как по руинам гравитации. Сцепление рук с металлом, ощущение ритма, дыхание выровнялось.

— Давай сердечно-сосудистую систему сильнее нагрузим?

— Рекомендуется круговая — бег, с переходом на силовой блок. Контроль кислородной сатурации и пульса в реальном времени.

Я улыбнулся.

— Звучит как вызов. — Ивовые прутья еще уверенно держали пятки шлепок.

Через пятнадцать минут я был мокрый от пота. Куртка госпитальной пижамы прилипла к спине. Подошвы шлепанцев хлюпали. Руки слегка дрожали. Но я чувствовал себя… живым. Настоящим. Это тело приняло меня. Или хотя бы допустило.

— Друг, как общая оценка?

— Интеграция стабильна. Кардиоритм в пределах. Двигательная и вегетативная система без патологий. Рекомендуется повторная нагрузка через 48 часов.

— Спасибо, доктор Хаус.

— Я не понимаю контекста.

— И слава богу.

Я возвращался в палату, весь как после воскресной службы: очищен потом, прояснён разумом и наполнен миром.

И тут, как из засады в чистом поле, вынырнула она — сестра-хозяйка.

Невысокая, но крепко сбитая. Грудь — как два обещания, которые никто не сдержал, но все помнят. Накрахмаленный халат, на груди натянут так, что еще немного и тот сдастся.

— «Ефрейтор Борисенок!» — сказала она, прищурившись.

Голос у неё был чуть прокуренный, но тёплый, с таким намёком, что впору было покраснеть заранее.

— «Я всё видела. Ты там, в спортгородке, как студент на дискотеке — носился, будто в увольнении. А у нас, между прочим, режим щадящий!»

— «Так это не я — это тело хочет жить!» — ляпнул я на автомате, потом понял, что ляпнул буквально.

Она фыркнула, потом указала подбородком куда-то вглубь госпитального корпуса.

— «Пойдём. Есть разговор. Только давай без вот этих ваших „хочу жить“. У нас таких — весь лазарет.»

Каптёрка оказалась её вотчиной. Пыль, ящики, ведро с тряпкой, стойка с бельём. И штанга. Серьёзно — штанга. На ней пыль ровным слоем. Рядом гантели, две гири.

— «Вот здесь, ефрейтор, ты и будешь дёргать железо, раз тебя так ломит. А я — я тебе выдам доступ в душ, горячая вода, если не врут, ещё есть. Только не запарься там — у нас наряды не резиновые.»