И они жаждали.

Прикосновение к столу вызывало странное ощущение. Казалось, материал стремится высосать жизненную энергию прямо через кончики пальцев.

— Удивительно, — тихо произнёс Паг, пока они ожидали в отведённых им покоях.

Мартух кивнул:

— Да, я испытал нечто подобное, впервые попав на Делекордию. Когда же через Зал я посетил иной мир, то почти не мог двигаться от изумления. С нашей точки зрения, Паг, ваша реальность ослепительно ярка и тепла. Это почти невыносимо, если не умеешь фокусироваться. Как пытаться расслышать один разговор в переполненном шумном зале. Поначалу требуется концентрация, но потом становится легче.

— Мартух, — спросил Накор, — зачем кому-то из этого мира понадобилось бы вторгаться в первый уровень реальности?

— Почему люди, народы или целые нации совершают то, что мы считаем безумием? — Воин-дасати пожал плечами. — У них есть свои причины. Разве поэтому вы здесь? Боитесь вторжения дасати в ваш мир?

— Отчасти, — признал Паг. — Этим страхом мы действительно движимы. Хотелось бы ошибаться и узнать, что ваша раса не угрожает моему миру.

— Пожалуй, настало время для более откровенного разговора, — сказал воин-дасати.

Он сидел на табурете, всё ещё облачённый в доспехи, в то время как остальные расположились на диванах с подушками. Бек уставился в окно, словно не мог насмотреться на открывающийся вид. Паг понимал это очарование. Смена ночных красок на дневные создавала непрерывную игру энергий, завораживающую взгляд. Даже мельчайшие детали этого мира пленяли воображение. Ранее и сам Паг ловил себя на том, что заворожённо рассматривает пейзаж. По-своему, по-чуждому, он был прекрасен. Но Паг постоянно напоминал себе, что их адаптация к плану существования дасати — иллюзия, и даже самые обычные вещи здесь могут быть опасными, даже смертоносными.

Паг перевёл внимание на Мартуха.

— Я только за.

— Прежде всего, — сказал Мартух, — вы не должны упоминать Талной из вашего мира, пока не встретитесь с Садовником.

— Садовник? — переспросил Магнус. — Это имя или титул? В нашем мире так называют тех, кто ухаживает за растениями в саду.

— Здесь значение такое же, — ответил Мартух. — Это имя, которым мы его называем, чтобы другие не догадались, кто он на самом деле.

— А кто он? — напрямую спросил Накор.

— Наш лидер, если подбирать подходящее слово. Но лучше пусть о нём расскажет Наруин, она с ним встречалась. Я — нет.

— Он ваш лидер, но вы с ним не знакомы?

— Это… сложно. Уже много лет среди дасати находятся те, кто не может принять учение Темнейшего как абсолютную истину. Среди вашего народа, я полагаю, тоже есть те, кто ставит под сомнение авторитеты и бросает вызов традициям.

— Несомненно, — отозвался Паг, бросая взгляд на сына. — Обычно это начинается в конце детства. Спросите любого родителя.

Магнус едва заметно улыбнулся. В детстве он был таким же упрямым, как его мать, и когда начал обучение под руководством отца, между ними случалось немало споров, пока Магнус не осознал не только знания, но и мудрость отца.

— У нас нет детства в вашем понимании, — сказал Мартух, — но я верю, вы уловили суть. Тех, кто сомневается в учении Темнейшего, казнят. Поэтому скептики быстро учатся молчать.

— Однако в нашем обществе давно существуют тайные течения. Сестринство Ведьм Крови — самое… «знаменитое» или «печально известное», как бы вы сказали. Веками они соперничали со Жрецами Смерти, сохраняя хрупкий баланс влияния.

— Потом Иерофанты и Жрецы устрашились Сестринства. С благословения ТеКараны они объявили их еретиками и начали охоту. Немногие выжившие сохранили древние знания, и теперь они вновь среди нас, хотя для большинства остались лишь мифическими существами.

— Были и мужчины вроде меня, не имевшие причин сомневаться в порядке вещей… но сомневавшиеся. — Мартух взглянул в окно поверх головы Бека. — Для вас этот мир странен, друзья мои, но для меня он — дом. Здесь всё правильно, тогда как ваши миры кажутся… причудливыми. И всё же, даже чувствуя эту правильность, я ощущал дисбаланс. Случайность сделала меня тем, кто я есть.

Вернувшись на табурет, он продолжил:

— Я видел миры первого уровня, Паг. Видел, как люди бездумно давят насекомых — по привычке или от врождённого отвращения к паразитам.

— Это самое близкое сравнение, — сказал Мартух, — чтобы объяснить, как мы, мужчины дасати, реагируем при виде детей. Когда я впервые увидел мужчин и женщин других рас, которые носили своих детей на руках, водили их за крошечные ручки по оживлённым рынкам… я едва мог поверить своим глазам.

Он помолчал, его тёмные глаза отражали внутреннюю борьбу.

— Не знаю, смогу ли выразиться яснее, но для меня это было так же отвратительно, как если бы вы увидели самое мерзкое извращение, совершаемое у всех на виду.

— Когда мать ругает ребёнка за то, что тот отстал в толпе — это я ещё могу понять. Наши матери защищают нас насмерть во время Сокрытия. — Его пальцы непроизвольно сжались. — Но когда я увидел отца, подбрасывающего ребёнка, просто чтобы рассмешить его… — Мартух тяжело вздохнул. — Это потрясло меня глубже, чем вы можете представить. Меня чуть не вырвало.

— Возможно, вы поймёте, если представите, что вас внезапно перенесли магией туда, где происходит Очищение. Где взрослые воины в доспехах скачут по лесам, врываются в лагеря перепуганных детей и разъярённых матерей, многих из которых бросаются на копья и мечи, чтобы дать своим малышам хоть малейший шанс выжить. И всё это время воины смеются и шутят, пока младенцы умирают… — Он замолк, глядя в пустоту. — То, что вы почувствуете, увидев такое… Именно так я чувствовал себя, наблюдая, как мужчина целует ребёнка в щёку.

— И всё же в глубине души я понимал, что неправильными были не тот отец с ребёнком, а я и мой народ.

— Как ты пришёл к этому осознанию? — спросил Накор. — И как впервые попал на первый уровень?

Мартух улыбнулся, глядя на Накора:

— Всему своё время, друг мой.

Он снова встал и зашагал по комнате, словно пытаясь упорядочить мысли.

— Впервые я ощутил эту… неправильность, как я это называю, во время большого Очищения.

— Всадникам Садхарина донесли, что один Устроитель, торговец, если точнее, видел дым на закате в глубине леса, всего в полутора переходах от этого самого замка. Горы к востоку отсюда начинаются цепью холмов, где множество пещер и старых шахт. Целому отряду понадобился бы год, чтобы обыскать их все, не то что найти передвижные лагеря женщин с детьми.

— Мы выступили на закате, чтобы напасть на лагерь в глухую ночь. Когда мы подошли, в воздухе уже витал запах дыма, а до слуха доносились тихие напевы матерей, убаюкивающих детей.

— Нас охватила жажда крови. Мы мечтали лишь о том, чтобы рубить, рвать и топтать их под копытами варнинов. Должно быть, одна из женщин оказалась настороже, мы услышали предупреждающий крик за мгновение до атаки. Наши женщины хитры и опасны, защищая потомство. Несколько воинов были стащены с седёл голыми руками, матери гибли, но давали детям шанс спастись. Одному воину женщина перегрызла горло зубами.

— В ту ночь я убил трёх женщин, чтобы один из моих братьев-всадников смог вернуться в седло. Когда ему это удалось, лагерь уже опустел. В ночи раздавались крики, вопли, детский плач, внезапно обрывающийся звуком мечей, рассекающих плоть.

— Кровь стучала у меня в висках, дыхание стало тяжёлым. Это чувство очень похоже на то, что мы испытываем перед спариванием. В моём понимании эти удовольствия равноценны — давать жизнь или отнимать её.

— Я въехал в подлесок вокруг лагеря и, оказавшись в гуще кустарника, почувствовал что-то. Оглядевшись, я увидел под низко свисающей ветвью женщину, прижимающую к себе сына. Я никогда бы не заметил её, если бы продолжил путь или не посмотрел вниз в тот самый момент. Она могла бы ускользнуть от погони и обрести свободу, если бы не эта случайность.

Мартух остановился и посмотрел на Пага.

— И тогда случилось нечто удивительное. Я занёс меч, собираясь убить сначала женщину, потому что она представляла опасность, а затем мальчика. Но вместо того, чтобы броситься защищать ребёнка, она крепче прижала его к груди и посмотрела мне прямо в глаза, Паг. Она смотрела на меня и сказала… «Пожалуйста».