Восставшим пришлось плохо: языги все опустошали, а от песиголовцев, что пришли с ними, нельзя было скрыться даже в дебрях. Тогда мы с Теобальдом позвали на помощь тюрингов и лугов-вандалов. Теперь уже Ванний не знал, куда скрыться. При нем был некромант Захария Самаритянин, ученик Симона Мага. Он и подбил конунга на нечестивое и опасное дело: открыть Бычью Скалу.

  -- Бычья Скала? Я вырос в этих краях и знаю: то - самое недоброе и проклятое место после Мачехи. Только злые колдуны и ведьмы рискуют ходить туда, - заметил Сигвульф.

  -- Да, это место страшное. Был некогда венетский царь Бустурон, что славился жестокостью, а еще больше - распутством. Кто не отдавал ему дочь или даже жену в наложницы, он сжигал живьем в медном быке. Быка этого сделал и посвятил владычице пекла захожий колдун-этруск. В конце концов, когда в царство Бустурона пришли с набегом скифы, многие венеты перешли на их сторону. Царь, смертельно раненый, укрылся в пещере, где находилась священная кузница и стоял Медный бык. С ним были шестеро дружинников и тридцать пять жен и наложниц. Бустурон велел дружинникам убить всех женщин и покончить с собой. Этой жертвой он хотел оживить быка. Отборные злодеи, которым некуда было деваться, выполнили приказ. Скифы и венеты, подступившие к пещере, увидели там мертвого царя, сидевшего на боевой колеснице, в бронзовых доспехах и серебряном венце, а вокруг него - трупы женщин и воинов, многие с отсеченными руками, ногами, головами. На трупах блестели золото и янтарь, а на каменном жертвеннике лежали, в браслетах и перстнях, отсеченные руки главной царицы и чаша из ее черепа. Из глубины пещеры на все это взирал огромный медный бык с железным треугольником - знаком подземной богини - во лбу. Еще в пещере были большие запасы еды, наковальни, литейные тигли, кузнечные инструменты.

   Победители хотели ограбить трупы, но вдруг пещеру огласил громовой рев. Медное чудовище, раскаленное докрасна, шло на людей. Из пасти его вырывалось черно-красное пекельное пламя. Даже скифы дрогнули перед ним. Но был среди них могучий волхв. Он велел свалить в кучу факелы и бросил в этот костер две священные секиры со знаками Солнца и Грома. И доброе золотое пламя сожгло колесницу с телом царя, а чудище остановило. Пока бык ревел и бесновался, люди завалили вход, а волхв запечатал его мощным заклятием.

  -- А куда делся шестой дружинник? Ведь мертвых воинов было пять, - спросил памятливый Вышко.

  -- Он-то ушел живым - через другой ход, что вел вглубь, чуть ли не в само пекло. Каких демонов и чудовищ увидел он по дороге, кому из них продал душу - неведомо. Верно одно: он запомнил заклинание, оживлявшее Медного Быка. У дружинника это заклятие выведал один этрусский колдун, и с тех пор оно гуляло по свиткам чернокнижников, пока не попало к Захарии. Мы узнали от одной дворцовой рабыни: самаритянин хочет закалить меч в огне бычьей пасти, чтобы посвятить его Черному Солнцу, и похваляется, будто сможет подчинить Медного Быка своей воле; ночью они с Ваннием отправятся к Бычьей Скале.

   Мы с учителем и десятком воинов-словен двинулись туда же. И вдруг наткнулись на шайку горных троллей, что гнались за зелигенами - лесными девами. Разве могли мы не защитить таких прекрасных и добрых богинь? Все тролли погибли, но нас осталось только шестеро. И на место мы пришли в самый разгар колдовства. Страшный рев сотрясал скалу. Сквозь камень, словно сквозь слюду, светилась красная бычья тень. Из дыры над заваленным входом и из щелей между камнями завала вырывалось черно-красное пламя. А с конунгом было двадцать отборных дружинников.

   И тогда мы с боевым кличем бросились на Ванния и его людей. Учитель, раскинув руки, встал лицом к скале, а мы - спинами к нему. Словене бились, как львы, и гибли один за другим. В учителя тоже летели копья и стрелы, а он кровью из своих ран чертил руны на скале. И вот уже рев стал стихать, и все чары Захарии оказывались бессильны. Вдруг некромант что-то сказал Ваннию, и тот поднял рунный меч. Из "окна" в скале вырвался язык пекельного пламени, изогнулся дугой и достиг клинка. И тут меч вспыхнул - не тем, бесовским, а чистым, золотым огнем. Рукавица конунга сгорела, он с руганью выронил оружие и замахал обожженной рукой.

   А я уже остался один, и меч мой, застрявший в щите квада, был сломан. Видит Михр, я до сих пор не знаю, как решился тогда броситься вперед, отбиваясь обломком меча и акинаком, и поднять пылающий клинок. Но святое пламя не обожгло меня. И тогда все - конунг, маг, дружинники - бросились бежать, забыв об оружии и чарах. Я обернулся к учителю. Высокий, с седой бородой во всю грудь, стоял он, привалившись спиной к скале. В теле его торчали несколько стрел и копий, но рука еще крепко сжимала меч, окровавленный по рукоять. На лице была спокойная, величавая улыбка.

  -- Я ухожу, Мгер. Хороша Валгалла, но мое место - на Белом острове. Главное - мы не выпустили эту медную тварь. Хорошо бы уничтожить ее, но эта дичь - не для смертных, а для дикого охотника.

   Сжечь тела Теобальда и словен и насыпать курган мне помогли зелигены. Славные они: в лесу зверей берегут, поселянам помогают - и в поле, и со скотиной, и по дому. Травы целебные знают. Танцевать любят. А красивые какие! Волосы светлые, легкие, как самый чистый лен, глаза голубые, как летнее небо. У людей женщины такими красивыми не бывают!

  -- Зато мавки бывают. Есть одна мавка на Черной горе - никакая зелигена с ней не сравнится. Это Марика, моя жена, - сказал Яснозор.

  -- Не буду спорить, - усмехнулся Мгер. - Словом, после той ночи Ванний с дружиной бежал за Дунай. А римляне выставили целый легион: боялись, что мы вторгнемся следом. Там, в Паннонии, этот их холуй и умер. Отравился плохо замаринованными осьминогами.

  -- Он что, тоже стал диким охотником? - спросил Еммечько.

  -- Да нет, после такой смерти и такой жизни попадают прямо в Хель. А меч Маробода так и остался у меня. Взять его и принести клятву воина Солнца не решились ни Сидон, ни Вангион. Ведь для этого нужно думать не только о своем племени. Державы, подобной Марободовой, так и не создал ни один конунг... А Захарии я отплатил за смерть учителя лишь через тринадцать лет, в Пантикапее. Сейчас Валент совсем недалеко от нас, и Бесомир, его прихвостень и лазутчик, тоже. Наверняка хоть один из них владеет заклятьем шестого дружинника.

   Росы молча глядели, как блестит в свете очага золото рун и бронза ножен солнечного меча. Вышата тихо поставил рядом Колаксаеву Чашу, а Яснозор положил секиру, подаренную ему Перуном. Все понимали: могучие силы схватятся вскоре в Бойохейме. Сила Тьмы с силами Солнца и Грома. Благоговейное молчание нарушил голос дружинника:

  -- Солнце-Царь! К тебе вестник царя языгов.

   В шатер просунулась почему-то очень высоко, большая собачья морда. Следом вошел ее обладатель: громадный, широкоплечий, в полушубке мехом наружу, с мечом у пояса и секирой в руке. Его сородичей, таившихся в самых глухих ущельях и пещерах Карпат, все знали, как безжалостных разбойников и людоедов. Языгов, бравших их с собой в набеги, самих прозвали "песиголовцами". Громко и отрывисто пришелец проговорил:

  -- Царь Арнакутай, Дикий Пес, хотел уже увести орду на верхнюю Тису, защищать свои кочевья. Но, если ты идешь в Бойохейм, его всадники тоже пойдут к Эбуродуну. Он знает: где ты - там помощь Солнца, там победа.

  -- Что, твой царь не смог послать никого лучше тебя? Гляди, мои волки не любят псины, - осклабился Волх.

  -- Сам пес, вот и пса прислал. На, собака! - и Яснозор бросил песиголовцу кусок вепрятины. Тот оскалился, заворчал, но мяса не поднял и гордо сказал:

  -- Царского посла и вожака стаи так не угощают.

   Недобро взглянув на него, гуцул протянул руку к секире. И тут раздался спокойный, твердый голос Ардагаста:

  -- Он прав. Мы сейчас союзники, и враг у нас один. Тот, для кого все мы - варвары, рабы, хуже псов.

  -- Я только гляжу, не польстились бы эти псы снова на сытные римские харчи, - прищурился Яснозор.