— Такой же бой идёт сейчас на Евфрате. Братство Тьмы воскресило Нерона, и остановить их некому, кроме Братства Солнца, — сказал Вышата.

   — Там Нерон, а здесь Бань Чао на чёрном коне-демоне. Два «потрясателя вселенной», и обоим подавай весь мир. Если оба победят сейчас, то пойдут навстречу друг другу... — Голос Саумарон дрогнул.

   — ...И обратят всё в пустыню, — закончил Вышата. — Рвутся править миром, а ими самими правят чёрные колдуны — Валент и Чжу-фанши, а теми — Чернобог! По всему миру идёт битва — великая битва Света и Тьмы...

   — Мы хотя бы знаем своё место в этой битве. А иные твои родичи, мама, сейчас думают об одном — раньше нас дорваться до стрелы Абариса! — резко сказала Ардагунда.

   — Это и твои родичи, доченька, — мягко ответила Саумарон. — Они такие же росы, как и мы. И судить о нашем племени будут и по вам, и по ним. Помните об этом на краю света. И пусть не оставит вас Мать Мира, как бы она ни звалась в той земле!

Чёрные Медведи уходили на север долиной Юрюзани. Всадники в чёрных шкурах угрюмо молчали. Угрюмы и злы были и их предводители. Ругался вполголоса Шумила, ворчал по-медвежьи его брат. Рассчитывали обрушиться на уцелевших под Золотой горой росов, а вместо этого пришлось отступать без славы, без боя. Словно души погибших росичей вселяются во всех этих удмуртов, аргиппеев, манжар! Или сама Мать Сыра Земля родит новых воинов Ардагасту. Одна надежда теперь: соединиться с могучими чёрными шаманами Корт-Айкой и Яг-мортом. У них не только чары, но и свои разбойные дружины, что держат в страхе всё племя, живущее у слияния Камы и Чусовой и зовущее себя «пермяками» — «лесными людьми», а ещё — коми. Любят они свои леса, и по-разному их зовут. Еловый лес на холмах — «парма», сосновый — «яг». «Парма-эк», пермяк — лесной человек. «Яг-морт» — тоже лесной человек, только дикий, волосатый.

Вдруг кони дружинников разом остановились. Медведичи и их воины дёргали поводья, ругались, потом, разъярившись, стегали коней до крови, но те только жалобно ржали, не двигаясь с места. А из чаши доносился громкий злорадный смех. Ему вторил жуткий, нечеловеческий хохот, больше похожий на вой ветра. Сердца привычных ко всему разбойников дрогнули, руки сжали оружие.

Властно раздвинув зелёные ветви, между елями показался невысокий, но крепко сложенный старик. Большая голова прочно сидела на широких, в косую сажень, плечах. Добротно скованная кольчуга облегала могучую грудь. Длинные седые волосы падали из-под островерхого шлема на плечи, покрытые медвежьей шкурой. Окладистая борода белым снегом лежала на кольчатой броне. Того, кто вышел вслед за стариком, и человеком-то было трудно назвать. Мощное тело вместо одежды покрывали густые тёмно-рыжие волосы. Остроконечная голова, тяжёлые челюсти. В красных глазках, запрятанных под козырьком больших надбровий, светился злой и безжалостный ум. На шее висело ожерелье из звериных клыков и когтей.

   — Застряли, лесные могуты? — с ухмылкой произнёс старик по-венедски. — Думу думаете, не повернуть ли назад, не поискать ли славной битвы с росами да манжарами?

   — Ты чары навёл, старый хрен? Ещё и смеёшься? — взревел Шумила. — Так мы тебя без всяких чар в ежа обратим!

Медведич махнул рукой, и стрелы полетели в старика. Одни из них упали, звякнув о броню, другие — беззвучно ударившись у самого лица его в незримую преграду. Бурмила с яростным рычанием метнул в него тяжёлую палицу. Ткнувшись в ту же преграду, она отлетела назад и сильно задела по голове своего владельца, едва успевшего уклониться. Лаума, воздев руки, обрушила на старика заклятие, но тот даже не переменился в лице. Лишь взмахнул рукой — и внезапно налетевший вихрь сорвал колдунью с седла, поднял и забросил на верхушку ели.

   — Что, медвежата, слабы тягаться с Громобоем-кузнецом? Слышали хоть про меня от батьки своего Чернобора?

   — Как же, слышали, — отозвалась с дерева Лаума. — Был такой дурак, что вздумал с великим волхвом Лихославом тягаться, хоть сам едва чаровать умел. Поднял глупое мужичье дреговицкое и повёл на Чёртов лес: постоим-де за правду, избавим венедский край от бесовых слуг.

   — Только не сладил он и с учениками великого волхва, — ехидно подхватил Шумила. — Погасил ливень чародейный огонь кузнеца, буря завалила деревьями его лапотную рать, а вихрь унёс его самого на край света, меж востоком и севером. Ну что, нашёл здесь правду? Лесную или болотную?

Приободрившиеся Чёрные Медведи засмеялись. Старик смерил их спокойным, уверенным в себе взглядом:

   — Нашёл. Правда не в лесу, не в болоте, не в огне. Она — в силе! Обретёшь силу — будешь прав. Занесло меня к самому Уралу, в дебри непролазные, куда лишь самые смелые охотники да самые лихие шаманы пробирались. Жил один, как зверь, без огня, без железа. Однако выжил! Голыми руками медведей одолевал. С лешими, водяными бился, с яг-мортами, лесными людьми. Колдуна — яг-морта победил, а потом вместе с ним бился с охотниками-манжарами: они и меня за дикого человека приняли. Двенадцать их было — ни один не ушёл.

   — Ты моего учителя силой победил, не чарами, — не приятным, рычащим голосом проговорил волосатый человек-зверь.

   — Верно. За мою силу и уважил он меня, лесным чарам научил. Древним, нелюдским. Потом взял я силой йому-ведьму. И она меня полюбила и научила волшбе давней, страшной. Той, что от главной Йомы, владычицы леса и смерти, — вы её зовёте Ягой. Куда там вашим ведунишкам из Чёртова леса! Там окраина лесов, а сердце — возле Урала... А я ведь и кузнечного дела не забыл, и огненной волшбы.

   — Если ты теперь такой могучий волхв, почему не вернулся, чтобы одолеть Лихослава? — насмешливо прищурилась Лаума.

   — Зачем? Лес велик, есть на ком силу показать, с кем силой помериться. Вернулся я к людям — к пермякам. Да и задал жару всем этим великим охотникам, могучим воинам, чёрным да белым шаманам! Теперь в мою дружину самые лихие из них всех идут, а я и не всякого беру. Лучшее оружие в земле коми — у меня, и только для лучших бойцов. Ведь я — лучший в этой земле кузнец, сильнейший шаман, зовут меня здесь Корт-Айка — Железный Старик!

   — А меня здесь зовут Яг-морт. Других яг-мортов они у себя давно не видели, — зловеще осклабился волосатый, показав мощные клыки. — Их предки загнали нас в леса к Уралу. Теперь все они знают мою дубину и мои чары. Умные — хлеб сеют, скотину пасут. А я нашлю засуху, падеж — и опять им негде искать еды, кроме леса. А там я с дубиной, неведомо за каким деревом, и снова им страшно, как во дни зверобогов!

Человек-зверь говорил по-венедски, и довольно чисто. В его речи, во взгляде горящих красных глаз чувствовалась непримиримая злоба к людям, но не тупость. Не глуп, видно, лесной житель, если выучил язык, на котором и говорил-то с одним Громобоем. Ох и не глуп... С кем же будут эти двое хозяев прикамских лесов, признающие лишь свою силу и волю?

Лаума, уже спустившаяся с ели, цепким взглядом окинула бронзовые фигурки на поясе Корт-Айки. Медведь, орёл, волк, змея... Звери Грома и Тьмы. Ни коня, ни оленя. Но волк и даже змея посвящены и Солнцу. Чьей же силой волхвует теперь непокорный кузнец? Что у него на цепочке под бородой во всю грудь?

   — А мы вас, могучих волхвов, и ищем, — осторожно заговорила колдунья. — Великий шаман Саудев послал нас к вам. Мы все ведь одним богам служим, верно?

   — Дурак был Саудев, как и все его полубесы, — бросил пренебрежительно старик. — Больно на ящерицу свою надеялся. А слугой и холопом я никому ещё не был. Чернобога здесь зовут Куль. — Он небрежно достал из-под бороды бронзовую фигурку бога с двумя змеями в руках, стоявшего на двуглавом ящере. — Я ему нужен, а он мне. А силу я беру отовсюду. У Тьмы, у Грома, у Ветра, у Чёрного Солнца...

   — А как же с Огненной Правдой, кузнец?

   — Она мне в чащобе выжить не помогла. Моя воля — вот моя правда!