За царской дружиной следовали вооруженные секирами и луками амазонки-поляницы во главе с Ардагундой и Волх со своими нурами в волчьих шкурах. Полтора десятка воинов вел князь Андак, красивый и наглый на вид. Подстрекаемый своей женой Саузард, он долго соперничал с Ардагастом и помирился с ним лишь после ее смерти и своего бесславного поражения в северных льдах. Теперь князь жаждал одного - подвига, чтобы вернуть себе честь и славу.

   Провожать войско вышли все: жены и дети воинов, простые поселяне, рабы. Покуда царь с конной дружиной воевал, они все могли спокойно сеять хлеб и пасти стада. Последние годы на Тясмине не видели не только войны, но и больших набегов. Среди провожавших выделялась младшая царица Добряна - стройная, в белой вышитой сорочке и кокошнике, усыпанном персидским жемчугом, в ожерелье из рипейских самоцветов. К ней жались дети - не только ее, но и Ларишки, и Вишвамитры, и других соратников царя. Даже восьмилетний царевич Ардафарн с израненной ногой стоял, опираясь на короткое копье. Он приветствовал родителей по степному, подняв руку, и они отвечали ему так же. Ларишка в кольчуге и шлеме, с распущенными волосами, из украшений надевшая только золотые с бирюзой бактрийские серьги, выглядела гораздо скромнее Добряны. Но все знали: тихая лесовичка за роскошью не гонится, а весь богатый царский дом держится на ней.

   Обычные варвары, думал Каллиник. Простые, неприхотливые, любящие войну, добычу, славу. Такие же, как хорошо знакомые ему германцы или сарматы, в землях которых он бывал. И все же... не такие. Здесь знатные воины в мирное время не бездельничали и не считали труд позором. Сам царь пахал землю и вместе с царицами убирал хлеб или хотя бы первым начинал эти работы. Царевич, казалось, попал во времена, воспетые Гомером. Пороки нынешних эллинов и римлян почти не приставали к этим людям, каждый год бывавшим в Ольвии или Пантикапее.

   Покинув село, войско поднялось на гору, заросшую густым лесом. В нем скрывались высокие валы - остатки Моранина-града сколотов-пахарей, а среди них, на поляне - святилище. Его-то и стерегли сорок амазонок. Тут не было даже храма, только вековой дуб, а под ним два деревянных идола: Даждьбога и Мораны, его сестры и супруги. Огонь и Вода, Солнце и Земля. Две силы, единством которых держится мир. Перед идолами в жертву принесли белого коня в знак того, что поход начат ради Света и Добра. Обряд совершали не только волхвы - Вышата, его жена Лютица и Милана, жена Сигвульфа - но и царь росов. Здесь впервые Каллиник увидел в руках Ардагаста таинственную Огненную Чашу Колаксая. Царь лил хмельной мед в жертвенный огонь, и лучи солнца, пробиваясь сквозь листву, играли в янтарно-желтой струе, в золоте Чаши, в золотистых волосах самого Зореславича. Этим странным варварам мало было просто идти в поход за добычей. Нужна была еще и уверенность, что поход - за правое и святое дело, такое же святое, как восход Солнца или приход весны, а предводитель похода подобен Даждьбогу, защитнику добра и справедливости. А не, скажем, сарматскому Саубарагу, богу ночных разбоев, или буйному Водану германцев. И сам янтарь не просто выгодный товар, а земной сгусток солнечного света, и добыть его - все равно что Солнце вызволить из Змеевых пещер, из Чернобогова пекла. Не удивительно, что в таком племени нашло себе опору Братство Солнца.

   Дом Квинта Аттилия Прима, главного переводчика Пятнадцатого Аполлонова легиона, был самым богатым в лагере легиона в Карнунте. Все, что могло усладить жизнь на окраине Империи - от новейших сатир Ювенала и Марциала до сосудиков с душистыми эссенциями красовалось на полках и в резных шкафах в кабинете хозяина, странно сочетаясь с медвежьими шкурами и рогами лосей и зубров. Особенно же много было тут янтаря всех цветов, оттенков и форм. Ибо львиная доля торговли на Янтарном пути была в руках скромного римского всадника Аттилия, некогда любимца Нерона.

   Хозяин дома, Рубрий и Эпифан сидели над картой. Аттилий пояснял, как ехать к Венедскому морю, где нанять проводников, какие варварские племена ладят или враждуют между собой. При этом его полное бритое лицо выглядело настолько страдальчески, что Рубрий не выдержал и сказал:

  -- Я знаю, Квинт, что ты торгаш и ничего больше. Но для римского всадника должны быть вещи дороже сундуков с сестерциями и авреусами. Иначе...

  -- Да не предам я вас! - скривился Аттилий. - Слишком многим я обязан Нерону и слишком много вы знаете обо мне. Но, во имя богов, чем может обернуться для торговли ваша затея! Из-за войны вандалов со свевами у меня пропал бесследно целый обоз, три тысячи фунтов лучшего янтаря! А вы хотите к побоищу между варварами добавить чары, пахнущие мировым пожаром. Да-да, тем самым, о котором толкуют персидские маги и наши философы! Тебе ли, Эпифан, не знать!

  -- А чего этот мир заслуживает, кроме гибели в огне? - рассмеялся царевич. - Все сгорит, даже твоя душа, Аттилий, ведь в ней духовности нет и на медный обол! Уцелеют и вознесутся в Высший Свет лишь души избранных, наделенные тайным знанием, недоступным торгашам.

   Лицо торговца побледнело, пот обильно залил лысину, притаившуюся среди поредевших кудрей.

  -- Все это, возможно, не столь близко, как тебе с перепугу кажется, - утешил его саркастическим тоном Рубрий. - В Иудее, как рассказывал мой друг Понтий Пилат, всякий нищий пророк обещает конец света, кару злодеям и свое царство в ближайшие месяцы. Обещает, пока не повиснет на кресте... А чтобы ты еще меньше расстраивался, скажу, что наша затея как раз тебе и выгодна. Да-да! Скажи, к югу от Дуная у тебя ведь не пропадают обозы?

  -- Ты еще сравниваешь! Везти товар по мощеным дорогам, среди мирных подданных Империи...

  -- Вот и нужно, чтобы такие дороги шли до самого Венедского моря. А для этого надо сначала хорошенько ослабить тамошних варваров. Что мы с Эпифаном и будем делать. Бескорыстно, в отличие от тебя.

   "Знаю я, какие деньги отваливают вам сирийцы с иудеями на ваши таинственные дела", - подумал Аттилий.

   Войско росов двигалось на запад по водоразделу. На юге степь еще тянулась к старой дороге белыми ковыльными языками. На севере же лес вставал сплошной зеленой стеной. Возле реки Случи навстречу дружине выехал небольшой отряд под красным стягом с белым орлом. То была отборная дружина Собеслава, князя волынских словен - друзей и данников Ардагаста. Вооруженные хуже росов (железные доспехи были не у всех), словене, однако, выглядели не менее гордо. Собеслав - дородный, с пышными вислыми усами, в германском рогатом шлеме - поприветствовал Зореславича по-степному, а затем трижды обнялся с ним. Узнав о походе росов, словенский князь решил не уступить им в благочестии и вместе отправиться на поклонение Ладе.

   Здесь, в лесу, на берегу Случи росы и словене остановились, чтобы отпраздновать Семик - великий праздник проводов весны и ее богов. За рекой виднелось словенское село. Крытые камышом деревянные хатки издали могли показаться жилищами карликов, но Каллиник знал: такие невзрачные жилища до половины углублены в землю. Весной и осенью в них сыровато, зато зимой тепло. У реки, возле брода, воинов уже ждала толпа поселян. Особенно радостно приветствовали гостей девушки. Пока мужчины разводили костер, молодые словенки вместе с амазонками и Ларишкой удалились в лес.

   О мистерии, справлявшейся там, не многое знал даже любознательный и всеведущий Хилиарх. По его словам, девушки сплетали ветви берез в венки и целовались сквозь них не то друг с другом, не то с нимфами-русалками и клялись быть сестрами по духу тем, с кем целовались. Об этом кизикинец поведал вполголоса царевичу и совсем тихо добавил, что сегодняшний праздник завершится ночью любви, когда даже муж не вправе упрекнуть жену за измену. Такое, однако, у венедов считается благочестием лишь на Семик и Купалу, в другие же дни - грехом, за который мужчину бьют сообща, а женщину водят по селу и всячески поносят.