— Гойтосир тоже даёт царства. Но требует справедливости.

   — Разве я её не блюду? Но — не в ущерб царству. Вот и посмотрим, кто из богов сильнее: Гром или Солнце. А колдун, что так напугал тебя в детстве, напишет обо всём этом книжку.

Царь и наследник улыбнулись: оба помнили, что напугал-то Валента четырнадцатилетний Инисмей. От его акинака еле спасся молодой маг. А Захария Самаритянин тогда погиб от руки Ардагаста.

Между курганами показалось стадо овец. Пастухи были одеты по-скифски, без плащей, и волосы носили длиннее, чем у сарматов. То был род герров — остаток племени хранителей царских курганов Скифии. Длиннобородый старик в белом кафтане выехал вперёд и поднял руку — то ли приветственно, то ли предостерегающе.

   — Царь Фарзой! Я Авхадайн, жрец герров. Мы знаем, куда ты идёшь, но знаешь ли ты сам, на что замахнулся? Если и Солнца не боишься, ведай: дары стережёт трёхглавый змей. Он лежит бездыханный, но в его тело может войти сам Ортагн. Готов ди ты с ним сразиться? Тогда ты станешь подобен бесам, врагам Громовника.

Фарзой заколебался на миг. Потом дерзко рассмеялся:

   — Бесам? А может, самому Громовнику-Змееборцу? Вдруг Ортагн захочет испытать мою силу и отвагу? А наградой будут золотые дары. Мой подручный царь сражался с чудовищами и богами, а я, по-твоему, трусливее его?

   — Да кто вы такие, чтобы пугать царей? — напустился на старика Умабий. — Жалкий остаток разбитого племени, сторожа разграбленных курганов! Вашего царства давно нет!

   — Где твоё великое племя, Умабий? И где будет твоё великое царство, Фарзой? Иди сам, выбери его и свою судьбу! — Жрец указал на восток и освободил дорогу отряду. — Идите! А мы, герры, переживём ещё не одно сарматское царство. Не всё ещё курганы великих царей разграблены, не сгинула память о них, и нам есть что хранить.

С маячившей впереди земляной горы заклекотал, заревел на всю степь незримый грифон. Безмолвно ехали аланы на этот крик. Никто не смел повернуть назад: ведь все они были сарматы, и трусов среди них не было.

Заночевали у громадного, в десять человеческих ростов, кургана. Стена из дикого камня опоясывала его подножие, не давая насыпи расползаться. Развели костры. Неожиданно к огню вышел грязный и оборванный человек в скифской одежде. Дружинник огрел бродягу плетью, но та, свистнув, прошла сквозь тело пришельца.

   — Царь Фарзой! — заговорил оборванец. — Я, вор, пытался ограбить могилу Атея, самого могущественного из царей Скифии, но был завален землёй вместе с полным ведром золота. С тех пор мои кости лежат там, глубоко внизу, а дух стережёт курган и даже не получает жертв. Я знаю, ты тоже ищешь золото под землёй, царское золото... Не ищи там, где не положил, если только сами боги не дадут!

Не удостаивая могильного вора ответом, Фарзой сделал плетью знак Огня и Солнца — косой крест, и призрак пропал. Умабий и Инисмей лишь презрительно сплюнули.

И тут в бледном свете луны показался отряд в полсотни всадников. Одетые по-скифски, длинноволосые, молодые, сильные — на подбор. Все в добротных панцирях, на породистых конях. Впереди ехал седой как лунь, но ещё крепкий старик. Его красный кафтан и башлык были усыпаны золотыми бляшками. Золотом сияла сбруя рыжего, почти красного коня. Чеканное золото покрывало ножны и рукоять меча, горит и даже рукояти точила и плети. Кони тихо ржали, но снег не скрипел под копытами.

Два царя и царевич невольно подняли первыми руки в степном приветствии. Старик ответил тем же и заговорил:

   — Я — Атей, царь всех скифов. Половиной моей страны ныне владеете вы, аорсы и аланы...

   — Мы отвоевали её у сарматов царских, погубивших твоё царство, — не отводя взгляда, сказал Фарзой.

Старик покачал головой:

   — Великую Скифию погубил я. Девяносто лет я прожил, шестьдесят лет правил, и не было у скифов царя богаче и могущественней меня. Мы, скифы царские, купались в золоте, плавали в дорогом вине, но алчность наша только росла. И я тогда был не умнее своего племени. В Скифии все знали своё место и своё дело, и тем она была сильна. Скифы царские правили и защищали всех, скифы-пахари и скифы-кочевники всех кормили, герры и алазоны, хранители Экзампея, служили богам. Но мы стали требовать с пахарей всё большей дани, пока они не отказались её давать и не сказали, что я — хищный волк, а не царь. Тогда я повёл орду на север и разорил их великие города.

   — Правильно сделал. Наглые рабы! — хищно осклабился Умабий.

   — Я тоже так думал. Мы ведь привыкли мнить всех остальных скифов своими рабами. Пахари смирились. Их стало меньше, они обеднели и не могли выставить много воинов, особенно всадников в доспехах. «Тем лучше: не взбунтуются», — думалось мне. Я одержал ещё много побед. Фракийцы и греки трепетали предо мной. Осталось победить царя македонян Филиппа, отца Александра. Но в битве на Дунае самыми слабыми и нестойкими оказались пахари. Пока мои всадники бились с фалангой, пахари побежали от македонской конницы. В том бою я потерял войско и жизнь, а семена раздора между племенами, посеянные мною, взошли почти через век. Тогда одной неудачной битвы с сарматами хватило, чтобы все племена перессорились и были потом разбиты по одному.

   — Надо было не давать этим землероям строить города, а золотые дары у них забрать. Тогда бы они не возомнили о себе, — сказал Умабий.

   — Великая Скифия началась не с меня. Отыскал Колаксаевы дары и начал строить города Лют, первый царь пахарей, который брал Ниневию вместе с Мадаем, царём всех скифов. Пахари владели небесным золотом, но оно давало благоденствие всей Скифии. Пока я не попрал в ней справедливость, — горько вздохнул Атей. — Не ссорься с пахарями, Фарзой, и не шути с огненным золотом! Оставь его им, если того хотят боги.

   — Но ты ведь не отдал бы пахарям верховную власть в Скифии? — взглянул прямо в глаза призрака Фарзой.

   — Они и не хотели её. И не хотят.

   — Пока что... Да, твоё царство началось не с тебя. Но моё создал я сам! Вот этим мечом. — Фарзой положил руку на обложенную золотом рукоять. — И меч Грозы в нём будет выше золота Солнца, а степняки — выше пахарей!

   — Верно, сват! А если росы сами сделались вроде венедов, значит, им тоже место ниже нас, — поддержал великого царя Умабий.

Атей с сожалением взглянул на Фарзоя:

   — Когда-то и я так думал. Сколько степных родов осело среди пахарей, слилось с ними... А мы глядели на них всех свысока. Тогда я был глуп, а теперь ты.

Призрак махнул рукой, повернул коня к кургану и беззвучно исчез в заснеженной насыпи вместе с несколькими дружинниками. Остальные стали вокруг подножия кургана и застыли недвижно — так же, как четыре века назад, когда их мёртвые тела вместе с телами коней, насаженные на колья, были поставлены охранять царскую могилу. Все они, лучшие дружинники царя, избранные от всех родов и племён Великой Скифии, умерли добровольно на годовых поминках по Атею.

Луна скрылась за тучей, и призрачные всадники снова стали незримыми. Живые воины молчали, подавленные величием вдруг открывшегося им прошлого. Молчание нарушил Умабий:

   — Хороши тут покойники, сват. Один обозвал тебя могильным вором, другой дураком.

Фарзой обвёл взглядом притихших дружинников:

   — Они мертвецы, но мы-то с вами ещё живые. Аланы! Мы не боялись ни сарматов царских, ни скифов, ни даков, ни легионеров, так неужто повернём назад от ночных призраков? Моя держава ещё станет не меньше Великой Скифии, и вы насыплете мне курган не ниже этого. Только не нужно умирать ради меня иначе, как в славной битве, а их будет много, клянусь Мечом Ортагна!

Он поднял меч, и следом две сотни клинков блеснули в свете костров. Инисмей глядел в суровые, бесстрашные лица дружинников. И вдруг все они показались наследнику Аорсии похожими на стремящихся пожрать Солнце и Месяц небесных волколаков, о которых со страхом рассказывала ему Миловида. Но и он поднял меч вместе со всеми.

А за спиной царя, почти невидимый в своём чёрном плаще, стоял некромант. На его руке горели глазами хищника два камня: красный рубин в железном перстне и жёлтый топаз — в оловянном. Камни Марса и Юпитера, Войны и Власти. Рука Братства Тьмы направляла лучших воинов степи.