Демократы после выборов 1952 года тоже казались усмиренными и остывшими. В Конгрессе доминирующая группа сосредоточилась вокруг двух умеренных техасцев, лидера Демократической палаты Сэма Рэйберна и сенатора Линдона Джонсона, который стал лидером большинства в 1955–1960 годах. В интеллектуальных кругах несколько демократических либералов, включая экономиста Джона Кеннета Гэлбрейта, отстаивали прогрессивные внутренние цели в рамках недавно созданного Демократического консультативного совета (ДКС), группы давления. Политические предложения КДС помогли сформировать либеральную внутреннюю повестку дня демократов на 1960-е годы, но до этого не привлекали особого внимания. Другие либералы, включая сенатора Хьюберта Хамфри из Миннесоты, прикрывали свои фланги от нападок консерваторов, выступая за жесткое законодательство по борьбе с коммунизмом. В 1954 году Конгресс подавляющим большинством голосов одобрил принятый Хамфри Закон о контроле над коммунистами, который определял коммунистическую партию как «явную, настоящую и постоянную опасность для безопасности Соединенных Штатов» и лишал партию «всех прав, привилегий и иммунитетов, присущих юридическим лицам».[648]
Как стало ясно из позиции Хамфри, антикоммунистический пыл в те годы казался политически неодолимым. Одним из проявлений этого рвения стала судьба Юлиуса Розенберга и его жены Этель. Обвиненные в том, что они входили в группу (включая Фукса), передававшую атомные секреты Советам в 1940-х годах, они были осуждены в марте 1951 года за сговор с целью шпионажа, и тогда же судья Ирвинг Кауфман приговорил их к смертной казни. Их преступление, заявил Кауфман со скамьи подсудимых, было «хуже убийства». Критики приговора утверждали, что Кауфман, Министерство юстиции и ФБР были виновны в неправомерных действиях во время судебного процесса. Другие критики справедливо утверждали, что наказание было суровым: Фукс, гораздо более важная фигура, чем Розенберги, был приговорен к четырнадцати годам тюремного заключения в Англии.[649] Однако кампании в защиту Розенбергов, которые были коммунистами, потерпели полный провал в условиях «красной угрозы» начала 1950-х годов. Когда приблизилась дата их казни, у Белого дома появились демонстранты. Один из них держал плакат с надписью ОБЖАРЬТЕ ИХ ДО ГОТОВНОСТИ. Другой держал плакат: ДАВАЙТЕ НЕ БИТЬ ИХ ТОКОМ, А ВЕШАТЬ. Эйзенхауэр отказался смягчить приговор, который, по его мнению, должен был отпугнуть других. 19 июня 1953 года, за месяц до прекращения огня в Корее, Розенберги молча пошли на смерть.[650]
Администрация Эйзенхауэра быстро продвигалась вперёд, чтобы подтвердить свою антикоммунистическую репутацию другими способами. В апреле президент издал указ № 10 450, который заменил сеть указов о лояльности, созданную Трумэном. Новая система была шире, чем трумэновская, и включала в себя не только лояльность и безопасность как критерии увольнения, но и «пригодность», расплывчатую и неопределенную категорию. Приказ расширил полномочия по упрощенному увольнению, до этого доступные только главам таких чувствительных департаментов, как государственный и оборонный, предоставив их руководителям всех федеральных департаментов и агентств.[651] Администрация Эйзенхауэра также продолжала борьбу с коммунизмом, включая чистку дипломатической службы, преследование коммунистов по Закону Смита, депортацию иностранцев-коммунистов и исключение предполагаемых диверсантов, желающих въехать в США. Президент поддержал усилия по легализации использования прослушки в делах, связанных с национальной безопасностью, и дал свободу действий ФБР, продолжавшему преследовать левых. В 1956 году ФБР создало COINTELPRO (контрразведывательную программу), главной целью которой была коммунистическая партия.[652]
Одной из самых известных жертв таких правительственных усилий стал Дж. Роберт Оппенгеймер, «отец атомной бомбы», которого Комиссия по атомной энергии лишила допуска в июне 1954 года. После этого его уволили с должности правительственного консультанта.[653] Это решение последовало за шестимесячным расследованием, в ходе которого выяснилось, что ФБР прослушивало его деятельность в течение четырнадцати лет. У Оппенгеймера было много друзей и родственников левого толка, в том числе жена, которая была коммунисткой; во время войны он лгал следователям об их связях, чтобы защитить их. Но это была старая, известная информация, и многие его научные коллеги, включая президента Гарварда Джеймса Конанта, были потрясены тем, что с ним происходит. Они поняли, что Оппенгеймера наказали в первую очередь за то, что он выступал против разработки водородной бомбы. И судьба Оппенгеймера была печальной. Он потерял доступ к научным достижениям — своей жизни и карьере — и оказался отрезанным от других ученых, многие из которых боялись с ним общаться.[654] Окончательной проверкой подхода Эйзенхауэра к лояльности и безопасности стал, конечно, вопрос о Маккарти. Как только партия вернула себе контроль над Сенатом, Маккарти оказался в своей стихии, ведь теперь он возглавлял Постоянный подкомитет по расследованиям, с которого он начинал расследования, раздражавшие новую администрацию. Помогали ему сотрудники подкомитета во главе с главным юрисконсультом Роем Коном, кислым, беспокойным и яростно антикоммунистическим адвокатом. В апреле 1953 года Кон и его близкий друг, Г. Дэвид Шайн, отправились в широко разрекламированное турне по Европе, в ходе которого они призывали к очистке правительственных библиотек от якобы подрывной литературы. Государственный департамент запаниковал и издал директиву, исключающую книги и произведения искусства «коммунистов, попутчиков и так далее» из информационных центров Соединенных Штатов за рубежом. Несколько книг было действительно сожжено. Эйзенхауэру никогда не нравился Маккарти, и он пришёл в ярость, когда сенатор решил оспорить утверждение Уолтера Беделла Смита, близкого друга, который был начальником штаба Айка в армии, на пост заместителя государственного секретаря в начале 1953 года. К тому времени Айк становился все более дружелюбным по отношению к Тафту, лидеру GOP в Сенате, и Тафту удалось добиться утверждения Смита. Тем временем президент тихо пытался подорвать Маккарти другими способами: поощрял сенаторов от партии выступать против него; уговаривал неохотно согласившегося вице-президента Никсона не допустить Маккарти на сетевое телевидение; пытался помешать Маккарти выступать на партийных собраниях; предлагал (очень косвенно) издателям и другим руководителям СМИ уделять буйному сенатору меньше времени и места. Фред Гринштейн, политолог, позже привел эти шаги в качестве доказательства того, что он назвал проницательным, тонким и эффективным «президентством скрытых рук» Эйзенхауэра.[655]
Эйзенхауэр, однако, отказался выйти за рамки косвенности и бросить Маккарти прямой вызов. У его нежелания вступать в борьбу было несколько причин. Во-первых, он был согласен со многими целями Маккарти. Как ясно из его политики, он был убежденным сторонником «холодной войны». Во-вторых, он опасался внутрипартийной драки, которая ещё больше подорвала бы его шаткое большинство в Конгрессе. Маккарти, в конце концов, был республиканцем, а президент был лидером партии. В-третьих, Эйзенхауэр понимал, что прямая конфронтация с Маккарти придаст буйному, часто неуправляемому сенатору ещё больше публичности, которой Маккарти так дорожил. Лучше, по его мнению, попытаться игнорировать его и надеяться, что, получив достаточно веревки, сенатор в конце концов повесится сам. Эйзенхауэр, наконец, боялся, что борьба с Маккарти умалит столь важное достоинство президентства. Зачем тратить жизненно важные президентские ресурсы на разборки с драчуном из переулка? «Я не стану ввязываться в драку с этим парнем», — сказал он в частном порядке. Позже в том же году он добавил — опять же в частном порядке — «Я просто не стану вступать в перепалку с этим скунсом».[656]
