Поначалу бои шли достаточно успешно. X корпус продвигался на восток, а Восьмая армия — на запад Северной Кореи, и силы ООН продвигались вперёд большими темпами. Бомбардировки продолжали уничтожать вражеские армии и разрушать гражданскую жизнь на Севере. К концу октября несколько частей РК уже находились у реки Ялу. Хотя китайское правительство угрожало вмешаться в ситуацию, военная разведка и ЦРУ получили мало свидетельств о крупных передвижениях китайских войск в сторону Кореи.
Тем не менее Трумэн решил лично обсудить ситуацию с МакАртуром, и в середине октября он вместе с главными помощниками пролетел 14 425 миль до острова Уэйк в Тихом океане. МакАртур, как вспоминал позднее Трумэн, вел себя на Уэйке высокомерно и снисходительно. Тем не менее, двум мужчинам и их помощникам удалось прийти к консенсусу всего за полтора часа. МакАртур обнадежил, предсказав, что Восьмая армия может покинуть Корею к Рождеству.[535] Когда Трумэн спросил о возможности китайского вмешательства, генерал ответил: «Очень мало». Он добавил: «Мы больше не опасаемся их вмешательства… У китайцев 300 000 человек в Маньчжурии. Из них, вероятно, не более 100 000 – 125 000 человек распределены вдоль реки Ялу. Только 50 000 – 60 000 могут быть переправлены через реку Ялу. У них нет военно-воздушных сил… Если бы китайцы попытались дойти до Пхеньяна [столица Северной Кореи], то там была бы величайшая бойня».[536] Когда конференция закончилась, Трумэн похвалил МакАртура и вручил ему медаль «За выдающиеся заслуги».
Однако через две недели после конференции на Уэйк-Айленде подразделения РК начали захватывать солдат, которые были китайцами. Допрос показал, что захватчики прибывают в полном составе. Почему они вмешались — ещё один спорный вопрос о войне. Одним из мотивов могла быть китайская благодарность северокорейцам за то, что они прислали более 100 000 «добровольцев» для помощи против Чана в конце 1940-х годов. Несомненно, более важными были опасения китайцев по поводу безопасности, которые значительно усилились, когда МакАртур, нарушив приказ, направил американские (в отличие от РК) войска близко к Ялу в конце октября.[537] Какими бы ни были китайские мотивы, они были достаточно убедительными для Мао, чтобы упорствовать даже тогда, когда Советы задерживались с выполнением ранее данных обещаний о воздушном прикрытии для поддержания китайской интервенции.[538]
МакАртур был относительно спокоен, даже когда 1 ноября китайцы атаковали большими силами. Он был просто самолюбив. Уверив себя, что китайцы не посмеют вмешаться, он отказывался верить, что они могут одержать верх. Когда он вернулся в Токио (где находилась его штаб-квартира) после визита в Корею 24 ноября, он уверенно объявил о последнем наступлении ООН. «В случае успеха, — провозгласил он, — это должно на практике положить конец войне».[539] Это было на следующий день после Дня благодарения.
Поначалу наступление МакАртура не встретило особого сопротивления. Но уже через два дня крепкие, закаленные в боях люди Мао ринулись в бой во всеоружии. Они надевали теплые куртки, чтобы защититься от лютого холода, когда температура воздуха достигала двадцати-тридцати градусов ниже нуля, а завывающие ветры замораживали оружие и батареи защитников. Китайцы, происходившие из бедных крестьян, были привычны к лишениям. Они несли на себе всего восемь-десять фунтов снаряжения — против шестидесяти фунтов у многих солдат ООН — и передвигались очень быстро. Привыкшие к отсутствию воздушного прикрытия, они умели замирать, когда над головой пролетали самолеты. Когда самолеты улетали, они подбирались как можно ближе к врагу, открывали автоматный огонь и вступали в ужасающие рукопашные схватки. Часто сражаясь ночью, они настигали солдат ООН, сгрудившихся на мерзлой земле, и протыкали их ножами через спальные мешки. Китайцев было невообразимо много, и они казались бесстрашными. Силы ООН сравнивали их с бесконечной волной человечества, которое, казалось, не замечает ни опасности, ни смерти.
Бои, продолжавшиеся в течение нескольких недель, стали одними из самых кровопролитных в анналах американской военной истории. Часть этой бойни была вызвана ошибками генералитета. В своей самоуверенности МакАртур оставил разрыв между своими войсками на востоке и на западе, тем самым поставив под угрозу их фланги. Торопясь добраться до Ялу, он растянул линии снабжения и проредил свои силы. Солдатам ООН было холодно, их все хуже кормили и снабжали, и во многих случаях они были отрезаны от подкреплений. Ошеломленные внезапностью и неожиданностью китайского нападения, они отчаянно бежали в укрытия. Местами отступление превращалось в бегство, поскольку силы ООН загромождали дороги в низинах и подвергались изнурительному обстрелу со стороны китайцев на склонах холмов.
Храбрость этих осажденных войск вошла в легенды. Одной из них стало эпическое «боевое отступление» американской Первой дивизии морской пехоты от Чосинского водохранилища, где они оказались в ловушке, до порта Хуннам в сорока милях от него, откуда их эвакуировали. Морские пехотинцы понесли 4418 боевых потерь, включая 718 погибших, и (вместе с воздушной поддержкой) нанесли противнику примерно 37 500 потерь, две трети из которых были смертельными. Ещё более кровавой была участь бойцов Седьмой пехотной дивизии армии США, которые отступали на протяжении примерно шестидесяти миль по извилистым горным дорогам. Самым тяжелым испытанием для них стал шестимильный участок, где китайцы занимали высокие позиции с обеих сторон и обстреливали американских солдат из минометов, пулеметов и стрелкового оружия. В один день около 3000 американских солдат были убиты, ранены или потеряны. В целом за последние три дня ноября 7-я дивизия понесла 5000 потерь (треть всех сил).[540]
Такой неожиданный поворот событий ошеломил МакАртура, чья чрезмерная самоуверенность исчезла в одночасье. «Мы столкнулись с совершенно новой войной», — сетовал он. После этого он начал писать простецкие, самодовольные послания, в которых обвинял Вашингтон в том, что тот оказывает ему скудную поддержку. Он требовал «развязать руки» армии Чана, чтобы сражаться вместе с ООН в Корее, блокировать Китай и бомбить китайские промышленные объекты, если потребуется, атомным оружием. «Эта группа еврофилов, — жаловался он советникам Трумэна, — просто не хочет признать, что именно Азия была выбрана для испытания коммунистической мощи и что если вся Азия падет, у Европы не будет ни единого шанса — ни с американской помощью, ни без неё».[541]
Трумэн делал все возможное, чтобы держать свои эмоции под контролем в течение этих отчаянных недель. Но напряжение было серьёзным, а внутренние провокации уже усугубили его проблемы. Не по сезону жарким днём 1 ноября, когда он дремал в Блэр-Хаусе, два фанатичных пуэрториканских националиста открыли огонь по охранникам у входа в дом. Полиция Белого дома бросилась в бой, и на ступеньках и тротуаре завязалась дикая перестрелка. Когда перестрелка закончилась, один из потенциальных убийц был мертв, другой ранен. Один полицейский был застрелен с близкого расстояния, двое ранены. Трумэн продолжал выполнять свой график, как будто ничего не произошло. Но покушение резко ограничило его свободу. Больше не было прогулок через дорогу на работу в Белый дом — вместо этого он ездил в пуленепробиваемом автомобиле. Он признался в своём дневнике: «Быть президентом — это ад». Биограф Дэвид Маккалоу считает, что месяцы ноябрь и декабрь 1950 года были «ужасным периодом для Трумэна… самым сложным периодом его президентства».[542]
