НЕ СМОТРЯ НА ТО, что первые месяцы 1946 года стали поворотным пунктом в отношении официальной Америки к Советскому Союзу, они не привели Соединенные Штаты к абсолютно последовательной, открыто антисоветской политике. Трумэн дал это понять в частном порядке, написав матери и сестре после ораторского выступления по поводу «железного занавеса»: «Я ещё не готов поддержать речь мистера Черчилля».[286] До начала 1947 года он был более твёрд, чем раньше, но оставался несколько нерешительным, отчасти потому, что все ещё учился на работе, и не решался на резкие изменения в политике, которые могли бы значительно усилить напряженность в отношениях с Советским Союзом.
Европа в 1946–1989 гг.
Некоторые из этих колебаний были обусловлены общественным мнением внутри страны. На самом деле об этом было трудно судить на протяжении почти всего 1946 года, но большинство американцев, вероятно, были менее обеспокоены поведением СССР в то время, чем высшие должностные лица Трумэна. Конечно, были признаки того, что некоторые люди жаждали политики жесткости, если это принесёт порядок в международные отношения. Ведущие радиокомментаторы, включая Г. В. Кальтенборна и Эдварда Р. Марроу, с пониманием относились к такому подходу, особенно в отношении Западной Европы, которую практически все оттенки американского мнения считали наиболее стратегически важным регионом мира.[287] Издания Люса, «Лайф» и «Тайм», предлагали крайне тенденциозные отчеты о вероломной деятельности коммунистов, особенно в Азии. Люс отказывался печатать нелестные для Чан Кайши репортажи, в результате чего один из ведущих репортеров, Теодор Уайт, с отвращением подал в отставку.[288] Другие, менее пристрастные авторы также опубликовали в 1946 году работы, которые, возможно, укрепили мнение начитанных американцев. Брукс Аткинсон, ведущий культурный критик, и Джон Фишер, известный редактор журнала, по отдельности отправились в Советский Союз в 1946 году и написали статьи и книги со своими выводами. Фишер давно изучал Россию; ни он, ни Аткинсон не были настроены антисоветски. Тем не менее оба они пришли к выводу, что Советский Союз — это полностью закрытое общество. Книга Фишера «Почему они ведут себя как русские» (1946) была выбрана клубом «Книга месяца» и разошлась тиражом в сотни тысяч экземпляров.[289]
Однако многие либералы противились ужесточению политики. Три либеральных сенатора, Клод Пеппер из Флориды, Глен Тейлор из Айдахо и Харли Килгор из Западной Вирджинии, выступили с совместным заявлением после речи о «железном занавесе»: «Предложение мистера Черчилля перережет горло „большой тройке“, без которой война не была бы выиграна и без которой мир не может быть сохранен». Некоторые либералы действительно опасались, что антисоветская политика приведет к войне. «Если кто-то не остановится», — заметил в частном порядке репортер Томас Стоукс, — «интересы этой страны, которые, похоже, одержимы войной с Россией — и скоро — добьются своего. Многие люди, похоже, окончательно сошли с ума».[290]
Многие из этих либералов не верили в добрые намерения советского руководства. Они были настроены резко антикоммунистически и выступали против любого распространения советского влияния в Западной Европе. Но они считали глупым бросать деньги Чану и, похоже, были готовы принять как необратимое советскую сферу влияния в Восточной Европе. Одним из таких писателей был теолог и интеллектуал Райнхольд Нибур, который в конце 1940-х годов пользовался наибольшим авторитетом среди антикоммунистических либералов. В своих многочисленных работах того времени Нибур пробудил поколение молодых либералов — историк Артур Шлезингер-младший был самым известным из них — к более глубокому осознанию советской угрозы. Но Нибуру было неприятно то, что он считал чрезмерно морализаторскими ответами из Вашингтона. В сентябре 1946 года он написал в газете Nation, что Соединенные Штаты должны прекратить свои «тщетные попытки изменить то, что нельзя изменить в Восточной Европе, рассматриваемой Россией как стратегический пояс безопасности».
Попытки Запада изменить условия в Польше или, например, в Болгарии в любом случае окажутся тщетными, отчасти потому, что русские там есть, а нас нет, а отчасти потому, что такие лозунги, как «свободные выборы» и «свободное предпринимательство», в этой части мира не имеют никакого значения. Наши копировальные версии демократии зачастую столь же тупы, как и русский догматизм. Если бы мы оставили Россию в покое в той части мира, которую она отвоевала, мы могли бы на самом деле помочь, а не помешать местным силам, которые сопротивляются её тяжелой руке.[291]
В 1946 году интеллектуалы вроде Нибура не слишком влияли на политиков; однако осторожность Конгресса нельзя было игнорировать. Эта осторожность отражала нежелание избирателей выпрыгивать из огня Второй мировой войны в новое пламя, а также решимость Конгресса сократить расходы на оборону. В 1945 и 1946 годах Конгресс резко сократил военные расходы всех видов. Военно-морскому флоту пришлось продать 4000 кораблей, законсервировать ещё 2000 и закрыть восемьдесят четыре верфи. В начале 1946 года в армии начались мятежи — некоторые ветераны даже давали платные объявления, требуя освобождения, — что ускорило демобилизацию солдат. В апреле 1946 года Конгресс продлил срок действия призыва до марта 1947 года, но призвал к добровольному набору в период с апреля 1947 по август 1948 года. Тогда и позже он отклонил попытки Трумэна ввести всеобщую военную подготовку. Некоторые противники считали такую систему «неамериканской». По всем этим причинам расходы на оборону сократились с 81,6 миллиарда долларов в 1945 финансовом году (закончившемся 30 июня того же года) до 44,7 миллиарда долларов в 1946 году и 13,1 миллиарда долларов в 1947 году, оставаясь на этом низком уровне до финансового года, закончившегося в июне 1950 года. Благодаря таким сокращениям федеральное правительство в 1947–1949 годах имело небольшой профицит.
Все эти действия истощили военное ведомство, начав один за другим раунды ожесточенной и утомительной межведомственной борьбы за скудные ресурсы. К середине 1947 года вооруженные силы Соединенных Штатов насчитывали всего 1,5 миллиона человек, большинство из которых были нужны для укомплектования баз внутри страны или для выполнения оккупационных обязанностей в Европе и Японии. Хотя Америка сохранила крупнейший в мире военно-морской флот и военно-воздушные силы, у неё не было сухопутных войск, как заметил один историк, «чтобы вмешаться во что-то большее, чем незначительный конфликт, такой как территориальный спор между Италией и Югославией за Венецию-Джулию».[292]
Даже атомная монополия страны в эти годы имела сомнительную военную ценность. До середины 1950 года Соединенные Штаты в значительной степени полагались на старинные B–29S времен Второй мировой войны, которые базировались в Луизиане, Калифорнии или Техасе — слишком далеко, чтобы безопасно долететь до Советского Союза. По частным оценкам военных экспертов, в условиях войны на сброс атомной бомбы на СССР могло уйти две недели, и к этому времени крупные русские армии могли бы дойти до Парижа. Только после начала Корейской войны в июне 1950 года Соединенные Штаты получили новые, более дальнобойные бомбардировщики В–36, полностью оборудованные для действий над СССР.[293]
