Источники этих тенденций, которые (наряду с быстро растущим уровнем насильственной преступности) развивались внезапно и практически в одно и то же время, были сложными. Одним из них, однако, было вступление в возраст «бэби-бумеров», многие из которых стали относиться к сексу, незаконнорожденности и разводам более снисходительно: молодые люди во многом ускорили продолжающуюся сексуальную революцию, которая в то время вырвалась наружу.[1669] Другим источником стала миграция миллионов молодых людей из сельской местности или небольших городков, где доминировали соседские санкции, в относительную свободу и анонимность городов. Одним из источников роста числа разводов стал постоянно увеличивающийся процент работающих женщин: теперь все больше женщин имели средства, пусть и скудные, чтобы разорвать несчастливый брак и начать самостоятельную жизнь. В основе всех этих изменений лежал одновременно пик Zeitgeist свободы, ожиданий и прав. Все это, дополненное несравненным изобилием 1960-х годов, бросило вызов традиционным нравам.

Фильм «Выпускник» (The Graduate), получивший премию «Оскар» в конце 1967 года, драматизировал эти изменения. В нём рассказывалось о молодом человеке (Дастин Хоффман), который ни в коем случае не был хиппи, потребителем наркотиков или политическим радикалом. Но он казался непричастным к традиционным ценностям. Отчужденный от многих вещей, он не чувствовал родства ни с членами братства в своём университете, ни с материалистичными взрослыми из старшего поколения. Звуковая дорожка, включающая песню «Звуки тишины» Пола Саймона и Арта Гарфанкела, подчеркивает расколы (молчание), которые отделяют людей друг от друга. Как и Джеймс Дин в фильме «Бунтарь без причины» двенадцатью годами ранее, персонаж Хоффмана стал олицетворением тех молодых американцев, которые чувствовали себя отрезанными от традиционной американской цивилизации.

Семейная дезорганизация вызвала особое смятение и тревогу у людей среднего и старшего возраста. Некоторым казалось, что весь мир крутится у них под ногами, унося в чёрную дыру их заветные ценности. Они со страхом и отвращением говорили об отсутствии «семьи» среди молодого поколения, особенно среди чернокожих. «Понимаете, мы были бедны», — объяснял один из родителей, итало-американец, интервьюеру. «Но мы помогали друг другу. Но у цветных нет такой семейной жизни, как у нас. Я не знаю, что с ними происходит. Я не могу понять этих людей». Родитель-еврей добавил: «В Восточном Нью-Йорке еврейские ценности передавались из поколения в поколение. Мы никогда не мечтали о том, чтобы поступать иначе, чем в соответствии с этими ценностями, и возмущались, когда люди поступали не так, как положено. Мы до сих пор говорим об этих вещах. Девушка, родившая незаконнорожденного ребёнка, или девушка, получившая развод, — это было неслыханно, такого просто не было. Вы знали всех в квартале, улица была как маленький город; вы знали, кто делает то, кто делает это».[1670] Многие из тех, кто выступал против распада семей, осуждали рост социального обеспечения, особенно программу Aid to Families of Dependent Children (AFDC), которая в основном помогала малообеспеченным разведенным, разлученным или одиноким женщинам и их детям. Число участников программы AFDC, как и число разводов и незаконнорожденных, быстро росло в 1960-е годы: с 3,1 миллиона получателей в 1960 году, 4,4 миллиона в 1965-м и 6,1 миллиона в 1968-м. Расходы на программу, которая поддерживалась как федеральным правительством, так и правительствами штатов, выросли за те же восемь лет с 3,8 до 9,8 миллиардов долларов. Как и рост числа разводов и незаконнорожденных, рост числа получателей социального обеспечения был стремительным и эскалаторным: к 1970 году число получателей выросло до 9,7 миллиона человек, а расходы — до 14,5 миллиарда долларов.[1671]

Источники этого всплеска социального иждивенчества, хотя и были частично связаны с ростом числа распадов семей, коренились, прежде всего, в правосознании той эпохи. Распространение бедности, которое снижалось на протяжении 1960-х годов, не было главной причиной. Скорее, списки росли потому, что гораздо больший процент людей, имеющих право на получение помощи, требовал её. Они расширялись также потому, что активисты, работающие в программах общественных действий, информировали потенциальных получателей помощи об их правах и предлагали им юридическую помощь; это была одна из областей, где война с бедностью имела значительные (хотя и непреднамеренные) последствия. Некоторые получатели, увлёкшись поиском прав, не только настаивали на помощи от AFDC, но и присоединялись к NWRO и требовали более щедрого и менее навязчивого управления пособиями. В частности, они заявляли, что у них и их детей есть «право» на достойную жизнь. Их поведение свидетельствовало о том, что клеймо принадлежности к социальному обеспечению, которое было сильным на протяжении всей американской истории — даже во времена Депрессии, — утратило свою силу. Так же как и тенденция бедных людей подчиняться авторитетным людям. Это были одни из самых глубоких и долговременных событий 1960-х годов.[1672]

Даже в конце 1960-х годов расходы на поддержку этого всплеска получателей никогда не были очень высокими: федеральные расходы на AFDC обычно составляли примерно одну девятую часть федеральных расходов на социальное обеспечение и около 2–3 процентов всех федеральных расходов. Жизнь на пособия не была очень заманчивой для бедных людей: средняя помощь на семью по программе AFDC выросла со 108 долларов в месяц в 1960 году до 168 долларов в 1968 году — суммы, которые оставляли получателей намного ниже официальной черты бедности, установленной правительством. Более того, эти черты не были высокими. Хотя они и повышались, отражая рост расходов на жизнь (в 1967 году черта для семьи из четырех человек достигла 3350 долларов), они оставались гораздо ниже, чем хотели активисты. Тем не менее, расходы на социальное обеспечение, поддерживаемые налогоплательщиками, росли. К 1970 году увеличились и расходы на программу продовольственных талонов, которая ещё в 1966 году была незначительным федеральным мероприятием. И хотя чернокожие никогда не составляли большинства получателей пособий, их было непропорционально много, поскольку среди них был особенно высок уровень бедности и распада семей. К концу 1960-х гг. в стране разгорелась ожесточенная борьба с AFDC, в основном на расовой почве.[1673]

Противники социального обеспечения, кроме того, обращали внимание не только на расходы. Они выражали свои чувства по этому поводу, возмущенно жалуясь на «пиявок», «обманщиков» и «бездельников». Почитая трудовую этику, они приходили в ярость при мысли о чернокожих и других «бездельниках», получающих пособие. Один из городских рабочих позже взорвался: «Эти люди, получающие пособие, получают столько же, сколько и я, а я вкалываю до упаду и прихожу домой смертельно уставшим. Они встают поздно и могут целыми днями сидеть в хижине и смотреть телевизор… Я хожу с женой за покупками и вижу, как они со своими сорока долларами продовольственных талонов в супермаркете живут и питаются лучше, чем я……Пусть затягивают пояса, как мы».[1674]

Подобные эмоции охватили миллионы американцев, большинство из которых были готовы поддержать государственную помощь только для «достойных» людей, таких как вдовы, сироты, пожилые бедняки и инвалиды. Однако к середине 1960-х годов относительно небольшое число матерей, получавших помощь по программе AFDC, были вдовами; большинство из них были молодыми женщинами, чьи браки распались или у которых родились внебрачные дети. Они вовсе не выглядели «заслуживающими». Люди из рабочего класса, многие из которых были бедны, казались особенно расстроенными социальным обеспечением. Многие из них, конечно, сами пользовались пособием в 1930-е годы или когда в их семьях случилась трагедия, например, потеря основного кормильца. Но они стоически пытались справиться с этим, терпя назойливость социальных работников и ограничения на имущество — ни телефонов, ни линолеума, — которых требовала жестко управляемая система. Как только им удавалось найти работу, они её находили; молодые часто бросали школу в раннем подростковом возрасте, чтобы содержать свои семьи. «Велфэр помогал нам, и это было правильно и справедливо», — вспоминал один житель Нью-Йорка. Но «потом мы могли сами за себя постоять».[1675]