Что можно было бы предсказать более четко, так это ограничения избирательных прав, даже в такой демократической стране, как Соединенные Штаты. Право голоса имело особое значение в американской истории, начиная с восемнадцатого века. Оно было чудесным магнитом для угнетенных людей во всём мире. Но, как поняли женщины после получения избирательного права в 1920 году, право голоса не может творить чудеса. Джонсон преувеличивал, утверждая, что избирательное право — это «самый мощный инструмент, когда-либо придуманный человеком для устранения несправедливости». Произнося эти слова, он понимал, что право голоса, каким бы фундаментальным оно ни было, может сделать лишь очень многое для чернокожего населения, которое сталкивалось с глубокими социальноэкономическими проблемами, корни которых лежали в расизме и дискриминации. Будущее подтвердило этот тезис. Спустя почти тридцать лет после принятия закона об избирательных правах средний доход домохозяйств чернокожих жителей Сельмы составлял 9615 долларов по сравнению с 25 580 долларами у белых. В 1994 году более половины чернокожих в этом районе жили в бедности.[1465]
Дэниел Мойнихан, помощник министра труда в администрации Джонсона, уже определил эти экономические недостатки в докладе «Негритянская семья: The Case for National Action», который он завершил в апреле 1965 года. Доклад Мойнихэна, как он стал известен, указывал на быстро растущий уровень безработицы, распада семей и зависимости от социального обеспечения среди чернокожего населения Соединенных Штатов.[1466] ЛБДж опирался на этот доклад как на основу своей большой речи о расовых проблемах в Университете Говарда в начале июня. Джонсон подчеркнул, что чернокожим в Соединенных Штатах необходимо не только равенство возможностей, но и «равенство как факт и равенство как результат». Выходя за рамки либеральных поисков возможностей, он пообещал в конце года значительную деятельность по улучшению социально-экономического положения чернокожих — следующий рубеж для гражданских прав.[1467]
Это было необычное обещание. Однако к тому времени опубликованный и широко обсуждавшийся доклад Мойнихэна втянул администрацию в яростную полемику. По замыслу Мойнихэна, его выводы должны были стать «аргументом в пользу национальных действий». Его статистические данные о росте распада семей среди чернокожих были точными и заслуживали обсуждения. Но в отчете проблемы негритянских семей связывались с наследием рабства, тем самым подразумевалось, что проблемы носят как исторический, так и культурный характер и что негры, выхолощенные рабством, не могут взять на себя ответственность за свою судьбу. Мойнихан также использовал такие фразы, как «клубок патологий», чтобы описать трудности современной чёрной семьи. Когда чёрные боевики (и белые радикалы) узнали об этом докладе, они отреагировали на него с возмущением.[1468] Лидер CORE Джеймс Фармер назвал его «массовым академическим отступлением перед белой совестью». Он добавил: «Нам до смерти надоело, что нас анализируют, завораживают, покупают, продают и поносят, в то время как те же самые пороки, которые являются составляющими нашего угнетения, остаются без внимания».[1469]
То, что большинство белых либералов в 1965 году в смущенном молчании слушали ярость таких активистов, как Фармер, показывает, насколько далеко продвинулась нация с конца 1950-х годов. В то время мало кто из чернокожих лидеров решился бы так оскорбительно высказаться о белых либеральных союзниках, и мало кто из белых послушал бы их, если бы они это сделали. Однако к середине 1965 года чернокожие активисты движения за гражданские права приобрели большой моральный авторитет среди американских либералов. Прогрессивно настроенные белые в большинстве своём не осмеливались бросать им вызов. Реакция Фармера особенно ярко показала, с каким недоверием воинствующие чернокожие в 1965 году относились к белым либералам. Разрыв между двумя лагерями привел доклад Мойнихэна в полное забвение и разрушил все надежды Джонсона в середине 1965 года или позже выйти за рамки избирательных прав и серьёзно заняться социально-экономическими проблемами чернокожих в американских городах. Либерализм, как и в прошлом, сосредоточился бы на расширении возможностей, а не на борьбе с социальным неравенством.
Несмотря на эти события, расстроившие Джонсона и его окружение, нельзя отрицать, что Закон об избирательных правах 1965 года, как и Закон о гражданских правах 1964 года, был великим достижением: это были самые значительные из многих законов «Великого общества», которые расширили правосознание в Америке. Если большая часть заслуг в принятии закона об избирательном праве принадлежит активистам движения за гражданские права, то Джонсон и его коллеги-либералы также заслужили определенную похвалу. В конце концов, целью закона было гарантировать чернокожим американцам, долгое время лишённым избирательных прав, право зарегистрироваться и голосовать. С этой задачей закон справился блестяще, во многом благодаря энергичному и непреклонному федеральному надзору в последующие годы. К 1967 году более 50 процентов чернокожих, достигших избирательного возраста, имели право голоса в шести наиболее дискриминированных южных штатах. В 1968 году чернокожие входили в делегацию Миссисипи на Демократическом национальном съезде. К середине 1970-х годов южные чернокожие начали побеждать на выборах, даже в Конгресс. Рост регистрации чернокожих был настолько значительным, что белые политики юга, в том числе и Уоллес, к тому времени начали смягчать свою расистскую риторику, чтобы перехватить часть голосов чернокожих. Закон об избирательных правах в значительной степени уничтожил пятно на американской демократии и изменил характер южной политики в США.[1470]
АМЕРИКАНСКИЕ ЛИБЕРАЛЫ с пониманием отнеслись к достижениям Джонсона и сессии Конгресса 1965 года. «Это Конгресс сбывшихся надежд», — сказал спикер Маккормак. «Это Конгресс реализованных мечтаний».[1471] Ни один президент не заботился так сильно, как Джонсон, о внутренней политике и гражданских правах, и ни один президент со времен Рузвельта в 1930-х годах не смог добиться принятия такого количества законов, многие из которых давно ожидались реформаторами. Это был прилив американского либерализма в послевоенную эпоху.
К середине 1965 года, однако, появились признаки того, что прилив скоро пойдёт на убыль. Ничто не продемонстрировало это более наглядно, чем беспорядки, вспыхнувшие в Уоттсе, преимущественно чёрном районе Лос-Анджелеса, всего через пять дней после подписания 6 августа закона о праве голоса. Хотя Уоттс казался менее убогим районом, чем многие чёрные городские кварталы, в нём были серьёзные социально-экономические проблемы: три четверти проживавших там взрослых чернокожих мужчин были безработными. Бунт начался после стычки между полицией и чернокожим мужчиной, который оказал сопротивление при аресте за вождение в нетрезвом виде.[1472] В истории отношений между полицией и цветными меньшинствами (включая мексикано-американцев) подобные разборки не были чем-то новым. Но городские чернокожие, как и чернокожие Юга, возгордились и возмутились. Обвиняя полицию в жестокости, они встали на сторону мужчины. Затем последовали пять дней беспорядков, стрельбы, грабежей и поджогов, в основном магазинов и зданий, принадлежащих белым. В результате беспорядков, прекратившихся только после того, как 13 900 национальных гвардейцев прибыли для восстановления порядка, погибли тридцать четыре человека и более тысячи получили ранения, причём подавляющее большинство из них были чернокожими.[1473] Ущерб, нанесенный имуществу, оценивается более чем в 35 миллионов долларов. Около 4000 человек были арестованы. Хотя консерваторы утверждали, что беспорядки вызвала лишь горстка «отщепенцев», было очевидно, что восстание получило широкую поддержку в Уоттсе. Около 30 000 человек приняли участие в беспорядках, а ещё 60 000 поддержали их. Разбуженные надеждами и ожиданиями, они обрушились на белый мир. Когда Кинг ходил по улицам, проповедуя ненасилие, они его игнорировали. Очевидно, что законы о гражданских правах 1964 и 1965 годов не смягчили социальное и экономическое недовольство чёрных масс. Возможно, никакое либеральное законодательство не смогло бы этого сделать.[1474]