Трудовые договоры военных лет, конца 1940-х и 1950-х годов также предоставляли постепенно растущему числу членов профсоюзов лучшие льготы: медицинское страхование, страхование жизни, оплачиваемые отпуска и пенсии по старости. Взносы работодателей в эти планы перекладывались на плечи потребителей в виде повышения цен. Это были важные преимущества для тех американских рабочих, в основном мужчин, занятых в крупных отраслях обрабатывающей промышленности, таких как производство стали, резины и автомобилей, которые их получили. Однако улучшение льгот могло быть и смешанным благословением: некоторые работники чувствовали себя «запертыми» и поэтому боялись искать работу в других местах. Кроме того, небольшие корпорации обычно не имели ресурсов для предоставления таких льгот своим работникам, а работники, не состоящие в профсоюзе, не обладали достаточным влиянием, чтобы требовать их. Пропасти, которые исторически разделяли американских рабочих — профсоюзных и невоенных, антикоммунистов дома и в одном профсоюзе, квалифицированных и неквалифицированных, работающих полный и неполный рабочий день, мужчин и женщин, производственников и непроизводственников, белых и чёрных, — если и расширялись, то с течением времени.

Кроме того, становилось все более очевидным, что эти достижения, как и положения о COLA, были достигнуты ценой более масштабных идей. В 1945 году многие американские либералы надеялись, что окончание войны приведет к расширению социальных программ «Нового курса», включая распространение социального обеспечения на миллионы работников без покрытия, таких как официантки, домашняя прислуга и сельскохозяйственные рабочие. Либералы также поддерживали федеральную помощь образованию, повышение минимальной заработной платы и даже некоторую форму медицинского страхования, предоставляемого государством. Некоторые проявляли интерес к защите гражданских прав меньшинств.[107] Многие лидеры профсоюзов оставались официально приверженными этим либеральным программам, а рабочие-«синие воротнички» продолжали активно голосовать за либеральных кандидатов-демократов; было бы неверно утверждать (как делали некоторые), что «труд» отказался от своей политической программы. Но видение становилось все более тусклым. Все больше и больше профсоюзные лидеры концентрировались на обеспечении лучших частных льгот. 1940-е годы, время значительного расширения государственного социального обеспечения во многих западноевропейских странах, фактически закрепили приватизацию социального обеспечения в Соединенных Штатах. В 1948 году почти половина американских рабочих все ещё не имела федерального пенсионного обеспечения. А те, кто имел, сильно переживали, что инфляция может снизить покупательную способность их пенсий.[108]

Кроме того, после Второй мировой войны профсоюзы развивались очень медленно. Такие лидеры, как Ройтер и глава Американской федерации труда (АФТ) Джордж Мени, не вдохновляющий, но проницательный и трудолюбивый бюрократ, как могли эффективно маневрировали как за столами переговоров, так и в качестве лоббистов, добиваясь улучшения трудового законодательства. Но профсоюзное движение не поспевало за ростом рабочей силы. В 1950 году в профсоюзах состояло 15 миллионов человек, что лишь немногим больше, чем в 1945 году. В профсоюзах тогда состояло лишь 31,5% работников несельскохозяйственного сектора, что на 4% меньше, чем в 1945 году. К 1960 году в профсоюзах состояло 17 миллионов членов, но только 31,4 процента от более многочисленной несельскохозяйственной рабочей силы.

Основными причинами этого срыва и последующего стремительного сокращения профсоюзов были структурные и политические. Вторая мировая война, способствовавшая огромному росту производства, увеличила занятость и, соответственно, рост членства в профсоюзах в тяжелых отраслях, которые начали объединяться в профсоюзы ещё в 1930-х годах. Однако в конце 1940-х и в 1950-е годы эти отрасли экономики развивались лишь медленно. После 1945 года рост все больше происходил в сфере труда белых воротничков и услуг. Работники этих профессий были разбросаны, часто в относительно небольших компаниях. Многие из них работали неполный рабочий день. Тысячи трудноорганизованных замужних женщин среднего возраста то входили в состав рабочей силы, то выходили из неё. Все больший процент американцев трудился в быстро развивающихся южных и западных районах, многие из которых были враждебны к организаторам профсоюзов. Добавьте ко всем этим структурным реалиям традиционные проблемы, с которыми сталкивались профсоюзные активисты, — расовую и сексуальную дискриминацию в профсоюзах, межэтническую вражду, сопротивление многих белых воротничков американцам в организации труда, решительность антипрофсоюзных бизнес-групп и политиков, раскалывающее влияние антикоммунизма времен холодной войны внутри страны — и вы начнёте понимать, в каком тупике оказались профсоюзные организации, а также либеральная политика в Соединенных Штатах после 1945 года.

Четыре конфликта конца 1940-х годов высветили проблемы, с которыми сталкивался организованный труд в то время. В первом из них несколько профсоюзных лидеров столкнулись с разгневанным президентом Трумэном. Президент, либеральный «новый курсовик», обычно поддерживал требования «синих воротничков» о переменах. Но его огорчили забастовки в январе 1946 года, которые, по его мнению, угрожали его усилиям по реконверсии, и он встревожился, столкнувшись с забастовками шахтеров два месяца спустя и железнодорожников в мае.[109] Трумэн не смог предотвратить забастовку шахтеров, но он был полон решимости остановить железнодорожников. Поезда, в конце концов, были жизненно важны для американской экономики, как для пассажирских, так и для грузовых перевозок, в те дни, когда ещё не было широко распространено движение по супермагистралям.

После нескольких недель препирательств с перевозчиками и двадцатью профсоюзами железнодорожников Трумэн думал, что ему удалось достичь соглашения. Но лидеры двух крупнейших профсоюзов, А. Ф. Уитни из Братства железнодорожных машинистов и Алванли Джонстон из Братства машинистов локомотивов, отказались подчиниться. Оба они были старыми друзьями президента, который привел их в Овальный кабинет за три дня до окончания забастовки и прочел им лекцию: «Если вы думаете, что я буду сидеть здесь и позволю вам связать всю страну, то вы чертовски сумасшедшие». Уитни извинился: «Мы должны пройти через это, господин президент. Наши люди требуют этого». В ответ Трумэн дал им сорок восемь часов на достижение соглашения. «Если вы этого не сделаете, я возьму железные дороги под контроль от имени прав ительства».[110]

Когда рабочие все же вышли на забастовку, Трумэн, пожалуй, разозлился так, как ни один американский президент последнего времени. В пятницу, 24 мая, он ворвался на заседание кабинета министров и объявил, что отправится на Капитолийский холм и будет добиваться принятия чрезвычайно драконовского закона. Этот закон позволил бы ему призывать забастовщиков в армию, не обращая внимания на возраст и количество иждивенцев, если забастовка грозила создать чрезвычайную ситуацию в стране. Трумэн даже поручил помощникам подготовить речь, которая должна была прозвучать по радио вечером того же дня. Речь была практически иррациональной, в ней он порицал патриотизм «эгоистичных профсоюзных лидеров», таких как Уитни, Джонстон, Мюррей и другие, которых он также связывал с коммунизмом. «Все до единого забастовщики и их демигог [sic] лидеры жили в роскоши, работали, когда им заблагорассудится, и получали зарплату в четыре – сорок раз больше, чем солдаты, участвующие в боевых действиях». Проект Трумэна завершался словами: «Давайте вернём страну народу. Давайте вернём транспорт и производство на рабочие места, повесим несколько предателей и сделаем нашу страну безопасной для демократии». Чарльз Росс, старый друг и пресс-секретарь Трумэна, был «в ужасе» от этой тирады. Кларк Клиффорд, главный советник Трумэна по вопросам политики, вспоминал, что это был «несомненно, один из самых экспрессивных документов, когда-либо написанных президентом».[111]