И хотя Эйзенхауэр пытался умерить беспокойство по поводу Спутника и расходов на оборону, в остальном он проводил политику, которая поддерживала и в некоторых отношениях обостряла холодную войну во время его второго срока. В своей ближневосточной политике, использовании ЦРУ и, прежде всего, в отношениях с Кубой и Вьетнамом, ему удалось (при провокационной помощи Хрущева) оставить необычайно напряженную ситуацию в мире своим преемникам. Его внимание к проблемам Ближнего Востока усилилось в начале 1958 года после кровавого переворота, свергнувшего королевскую семью в Ираке. Близлежащие страны, включая Иорданию, Саудовскую Аравию и Ливан, стали беспокоиться, что регион может охватить национализм в стиле Насера. Эйзенхауэр охотно прислушался к их опасениям, поскольку его беспокоили советские шаги в этом регионе, а также потому, что он был полон решимости защитить западные нефтяные интересы. Он также приветствовал возможность предпринять решительные действия.
Все эти опасения привели его к решению — единственный раз за время восьмилетнего президентства — отправить американские войска в то, что может стать боевыми действиями за рубежом. 15 июля 1958 года морские пехотинцы высадились на пляжи Ливана. Двумя днями позже, что, очевидно, было скоординировано, британские десантники высадились в Иордании. К счастью для всех заинтересованных сторон, боевые действия оказались ненужными, и к концу октября морская пехота была выведена. Вторжение ничего не дало, поскольку Ливан не столкнулся с реальной угрозой. Стремясь продемонстрировать решимость Соединенных Штатов, Эйзенхауэр прибег к такой форме дипломатии, которая не сделала чести ни нации, ни его президентству.[1070]
Аналогичной критике можно подвергнуть и его постоянную опору на ЦРУ. Во время своего второго срока он предоставил ему ещё большую свободу действий, чем раньше, когда оно пособничало переворотам в Иране и Гватемале. В 1958 году ЦРУ безуспешно пыталось свергнуть правительство Индонезии, а в 1959 году помогло установить прозападное правительство в Лаосе. Эйзенхауэр знал о таких попытках и одобрял их. Чего он, по-видимому, не знал, но чему способствовала его некритичная поддержка агентства, так это того, что оперативники ЦРУ также вынашивали планы убийства конголезского лидера Патриса Лумумбы и нового главы Кубы в 1959 году Фиделя Кастро.[1071] ЦРУ превращалось в слона-изгоя.
В отношениях с Хрущевым после 1957 года Эйзенхауэр время от времени пытался наладить более дружественные отношения. Вряд ли это происходило потому, что он доверял Советам или считал, что примирение может привести к разрядке. Скорее, он становился все более уверенным, отчасти благодаря полетам U–2, что американское военное превосходство делает переговоры все более безопасным и желательным вариантом. В 1958 году Даллес, которого многие считают окончательным сторонником жесткой линии, добавил свой вес к такому подходу, призвав к сокращению расходов на оборону. «В области военного потенциала, — советовал Даллес, — достаточно».[1072]
Эйзенхауэр и Даллес особенно настаивали на советско-американском запрете на ядерные испытания в атмосфере. Их поддержка таких усилий отчасти опиралась на советы ученых, которые к 1958 году стали более уверенными в своей способности отличить далёкое ядерное испытание от сейсмического события. По их мнению, возможно, больше нет необходимости требовать частых проверок русских объектов на месте — требование, которое в прошлом пугало крайне скрытное советское руководство и помогало затормозить усилия по контролю над испытаниями. Руководители администрации также все больше беспокоились по поводу доказательств, связывающих атмосферные испытания с радиоактивными выпадениями на большие расстояния. Не желая рисковать, Соединенные Штаты провели ещё одну полную серию испытаний в октябре 1958 года, а затем, будучи уверенными в американском превосходстве, прекратили атмосферные испытания 31 октября. Через несколько дней Советский Союз (который провел свою серию испытаний в октябре) тоже прекратил их. Хотя обе стороны продолжали создавать бомбы, шансы на заключение какого-либо ядерного соглашения казались более многообещающими, чем когда-либо в истории холодной войны.[1073]
Так и случилось, обе стороны прекратили атмосферные испытания на следующие три года.[1074] Однако Эйзенхауэр потерпел неудачу в своём стремлении достичь соглашения и возглавил советско-американские отношения, которые сильно ухудшились к лету 1960 года. Это произошло в основном по вине Хрущева, который оказался непостоянным, конфронтационным, а иногда и грандиозным противником. В ноябре 1958 года советский лидер резко обострил напряженность в связи с Берлином, который оставался изолированным в рамках государства-сателлита коммунистической Восточной Германии. Если американские войска не покинут Западный Берлин к 27 мая 1959 года, предупредил Хрущев, Советский Союз подпишет договор с Восточной Германией, тем самым дав восточным немцам зелёный свет на отказ американским войскам в наземном доступе в Берлин. У Соединенных Штатов, не признавших Восточную Германию, не останется другого выхода, кроме как стрелять в город.
Первые месяцы 1959 года были трудными для выработки внешней политики в администрации Эйзенхауэра, поскольку Даллес находился в больнице с раком (он умер 24 мая). Однако Эйзенхауэр взял бразды правления в свои руки и дал понять, что Соединенные Штаты будут поддерживать Западный Берлин. Но он постарался не ставить Хрущева в неловкое положение, публично называя его блефом. Вместо этого он решил продолжать говорить о Берлине и о запрете на испытания. Когда критики потребовали от него увеличить расходы на оборону, чтобы подготовиться к кризису в Берлине, он рассердился и обвинил в этой шумихе эгоистические интересы. «Меня ужасно достали лоббисты из военного ведомства», — сказал он лидерам республиканцев. «Начинаешь понимать, что это не совсем оборона страны, а лишь дополнительные деньги для тех, кто и так жирный кот».[1075] Терпение Эйзенхауэра оправдалось, по крайней мере временно. Крайний срок заключения договора между Восточной Германией и Советским Союзом прошел без договоров, инцидентов и американских уступок. Хрущев ещё не раз поднимал этот вопрос, а в 1961 году возвел Берлинскую стену. Но на данный момент он отказался от своих требований. Переговоры даже привели к соглашению о том, что Хрущев и Эйзенхауэр обменяются визитами. В сентябре 1959 года Хрущев приехал в Соединенные Штаты с вихревым турне. Как всегда, он призывал к советско-американской дружбе, но при этом хвастался: «Мы вас похороним». В конце своего визита он провел три дня с Эйзенхауэром в Кэмп-Дэвиде, президентской резиденции в Мэриленде. Там он договорился о встрече на высшем уровне в Париже в мае 1960 года с Эйзенхауэром и лидерами Франции и Великобритании.
«Дух Кэмп-Дэвида» напомнил людям о «духе Женевы» и способствовал появлению большого количества журналистских разговоров о «мирном сосуществовании».
Так продолжалось до 1 мая 1960 года, когда разведывательный самолет U–2 пилота Фрэнсиса Гэри Пауэрса, летевший из Пакистана в Норвегию, был сбит советским ракетным огнём под Свердловском, в 1300 милях от русских границ. ЦРУ, которое отвечало за полеты, снабдило Пауэрса иглой со смертельным ядом кураре, чтобы он мог покончить с собой до того, как его схватят. Но Пауэрс спасся и выжил. Его самолет был найден, а сам он был схвачен и допрошен. Это произошло за шестнадцать дней до открытия конференции на высшем уровне в Париже.
Инцидент с U–2, как его называли, не обязательно должен был торпедировать конференцию. Хрущев, хотя и был разгневан и смущен полетами U–2, мог сразу же объявить, что Пауэрс захвачен, и тогда Эйзенхауэр мог бы ответить, что чрезмерная советская секретность сделала полеты необходимыми. Тогда он мог бы отменить их, по крайней мере на время. Однако Хрущев решил показать всему миру (возможно, в первую очередь китайцам, отношения с которыми стали опасными), что он жесткий. Поэтому он объявил лишь о том, что на советской территории был сбит американский самолет, ничего не сказав ни об U–2, ни о пилоте. Он надеялся, что Соединенные Штаты раскрутят целую сеть лжи, и тогда Советский Союз сможет унизить Эйзенхауэра и одержать большую пропагандистскую победу.