Некоторые города при поддержке федеральных фондов возводили новые великолепные районы, которые, казалось, оживляли центральные районы: «Золотой треугольник» в Питтсбурге, Правительственный центр в Бостоне. Однако в плане обеспечения жильем городское обновление имело весьма неровный послужной список. Процесс редевелопмента — определение участков, покупка земли, переселение жильцов, снос бульдозером, продажа застройщикам, возведение новых домов — зачастую шёл медленно, иногда наталкиваясь на сопротивление пострадавших жителей. В некоторых местах старые здания были снесены, а новые не возводились годами. Один из таких районов, в Сент-Луисе, был осмеян как «квартиры Хиросимы». В Детройте были свои «Амброзийные акры». Что ещё более серьёзно, «обновление городов» часто означало «удаление бедных» или «удаление негров». Чиновники сносили кварталы с низкими доходами, чтобы потом продать освободившуюся землю застройщикам, которые возводили более дорогое жилье. Бедняки, которых переселяли, пока строители разрушали их дома, не могли позволить себе переехать обратно. Слишком часто реконструкция городов делала две вещи: перемещала дешевое жилье, включая расовые гетто, из одной части города в другую и обогащала строителей и домовладельцев.[843]

В то же время большинство городов, в том числе Питтсбург и Бостон, продолжали, уезжая в пригороды. На их место стекались толпы бедных чернокожих (и белых). Не имея возможности поселиться в пригородах (а в случае с чернокожими — будучи расово исключенными из них), эти люди селились в самых разрушенных районах городских центров. Большинство этих людей бежали с ферм и из маленьких городков. Депопуляция сельских районов Америки того времени, ускоренная технологической революцией, сделавшей труд на фермах ненужным, стала одним из самых страшных и масштабных демографических событий 1940-х, 1950-х и 1960х годов. Поскольку в 1950-е годы лишь немногие американские чиновники обращали внимание на проблемы этих людей, массовые миграции заложили основу для социального и расового динамита, который взорвался в городах после 1965 года.[844]

Если бы государственное жилье выполнило свои обещания, этот кризис был бы менее тяжелым. Но этого не произошло. Финансирование было не щедрым. Белые часто оказывали ожесточенное сопротивление субсидированному жилью, в которое принимали чернокожих. Строители не проявляли особого интереса к подобным проектам, в основном потому, что государственное жилье было для них гораздо менее выгодным, чем коммерческое строительство, в основном в пригородах. К 1955 году было построено всего 200 000 единиц государственного жилья (вместо запланированных 810 000), а к 1965 году — только 325 203. Некоторые из них работали достаточно хорошо; неверно говорить, что государственное жилье всегда терпело неудачу. Но многие «проекты» потерпели крах, и последующая репутация государственного жилья, как и репутация программы обновления городов, резко упала.

Ни один проект общественного жилья не получил более разрушительной огласки, чем Пруитт-Игоу в Сент-Луисе. Архитекторы и планировщики приветствовали его дизайн, когда он разрабатывался в 1950-х годах. Тридцать три одиннадцатиэтажных многоквартирных дома, рассчитанных на 2800 квартир, имели открытые галереи, которые жильцы должны были использовать в качестве общих веранд, прачечных и игровых площадок. Между зданиями извивалась «река деревьев», затенявшая множество открытых зелёных зон. Однако к середине 1960х годов Пруитт-Игоу сильно обветшал. Открытые пространства заросли кустарником, покрылись мусором и битым стеклом. Грабежи и изнасилования в коридорах и лифтах (когда они работали) наводили на жителей ужас. Архитектор сетовал: «Я никогда не думал, что люди настолько разрушительны». Хотя реконструкция стоимостью 7 миллионов долларов пыталась вдохнуть в проект новую жизнь, это не помогло. В 1975 году жилищное управление снесло все здание.[845]

Критики высказывали самые разные мнения о том, что погубило Пруитт-Игоу и другие крупные городские проекты. Одни говорили, что проекты были слишком большими, слишком многоэтажными и слишком стерильными. Другие подчеркивали, что жилищным управлениям требовалось больше денег на содержание зданий и обеспечение надлежащей безопасности.[846] (Все эти недостатки преследовали Пруитт-Игоу). Другие винили расовую напряженность, которая часто процветала в тех местах, куда допускались чернокожие. Перед управляющими жилищным фондом часто вставала дилемма: требовать ли от жильцов с высокой мобильностью — людей, которым удавалось превысить лимит доходов, — съехать и найти жилье на частном рынке. Сказать таким людям, чтобы они уезжали, было логично: зачем субсидировать людей, которые больше не являются «бедными»? Но их уход лишил проекты значительного числа стабильных и законопослушных семей. Лишившись «образцов для подражания», многие проекты также снизили правила «отбора», которые не допускали преступников. К 1960-м и 1970-м годам многие проекты превратились в свалки для самых проблемных представителей городской американской бедноты.

Критики пригородов, возмущенные ухудшением состояния городов, на этом не остановились. Многие осуждали жизнь в самих пригородах. По их мнению, большинство пригородов — это «технобурбы» или «сларбы» — крупные антигородские конгломерации, существующие в основном в угоду строителям автострад и застройщикам пригородов.[847] Джон Китс написал сатиру «Щель в картинном окне», в которой сокрушался по поводу отсутствия уединения. В его пригороде жила семья Дронов, среди соседей которой были Фекунды и Амиаблы.[848] Другой критик сравнил жизнь в пригороде с «Дистурбией»,[849] местом, где бессмысленность существования порождает «изможденных» мужчин, «напряженных и озабоченных» женщин и «детей-отличников», которые, развернув последний рождественский подарок, «смотрят вверх и спрашивают, все ли это».[850]

Самая распространенная жалоба на пригороды — это «конформизм». Пригороды действительно стали символами того, что многие критики считали наиболее угнетающими аспектами жизни в 1950-х годах. Это не были экономические проблемы; за исключением Миллса и некоторых других, американские интеллектуалы были склонны оптимистично смотреть на экономику. Скорее, критиков волновали культурные проблемы. Их беспокоили всепроникающая одинаковость, безвкусица, неприключенчество, бездумность и угроза индивидуализму, которые, по их мнению, проистекали из нахлынувшего материализма жизни среднего класса в пригородах.

Из этого следовало, считали эти критики, что жители пригородов — самые настоящие «конформисты». Все там, отмечал один недоброжелательный наблюдатель, «покупают правильные машины, содержат газон, как у соседа, едят хрустящие хлопья для завтрака и голосуют за республиканцев».[851] Дэвид Рисман и Натан Глейзер, влиятельные социальные мыслители, сделали многое для поощрения такой критики в широко обсуждаемой книге «Одинокая толпа», которую они написали в соавторстве в 1950 году.[852] В книге утверждалось, что «американский характер» меняется. Люди теряют индивидуалистическую «внутреннюю направленность», которая существовала в прошлом, и становятся более «направленными на других», ориентируясь на мнения и поведение сверстников. Считалось, что пригороды стимулируют это развитие. «Пригород, — писал Рисман в другом месте, — это как братство в маленьком колледже, где единомышленники отражаются друг на друге».[853]