Однако требование возобновить торговлю и отказ Юга поддержать это требование многое говорят о проблемах, которые занимали регион на этом заключительном этапе междоусобной борьбы. Возможность возобновления торговли, на первый взгляд, обещала решить определенные проблемы Юга, но при дальнейшем рассмотрении она также представляла серьёзные трудности в связи с большинством этих проблем.

Прежде всего, она удовлетворяла психологическую потребность, предоставляя возможность драматизировать интеллектуальную защиту рабства. Если рабство, как утверждал Кэлхун, было положительным благом, то почему привоз рабов из Африки был положительным злом, подлежащим наказанию как пиратство? «Если правильно, — спрашивал Уильям Л. Янси, — покупать рабов в Вирджинии и везти их в Новый Орлеан, то почему нельзя покупать их в Африке и везти туда?»[748] Янси мог бы заметить, что покупка рабов в Вирджинии не увеличивает их число и никого не переводит из состояния свободы в состояние рабства; он мог бы даже перевернуть свой вопрос и спросить, что если неправильно покупать рабов в Африке, то почему нельзя покупать их в Вирджинии. Но в утверждении, что нельзя осуждать этику работорговли и при этом поддерживать этику рабства, была определенная логика.[749]

Ещё одно соображение совершенно иного рода касалось тревоги, которую так искусно затронул Хинтон Хелпер, — вопроса, почему белые, не владеющие рабами, должны поддерживать систему, в которой они лично не заинтересованы, и, более того, будут ли они продолжать поддерживать её. Поскольку цена на рабов неуклонно росла, как это происходило с начала века, лучший полевой рабочий, которого можно было купить менее чем за 400 долларов в 1800 году, стоил 1500 долларов в 1857. Столько могли платить только люди с собственностью; бедняки были вытеснены с рынка. Если владение рабами станет слишком концентрированным, слишком прерогативой богатых, не владеющие рабами белые могут отказаться от своей поддержки, которая была жизненно необходима для защиты плантаторского режима от врагов Севера. Но рабы из Африки были бы дешевыми, и их низкая цена могла бы позволить Югу расширить основы рабовладения — «демократизировать» практику рабовладения. Так, дельта Нового Орлеана утверждала: «Мы вновь откроем торговлю африканскими рабами, чтобы каждый белый мог получить шанс стать владельцем одного или нескольких негров». Губернатор Адамс заявил: «Наша истинная цель — как можно больше распространить рабовладельческое население и тем самым обеспечить всему обществу корыстные мотивы для его поддержки».[750]

Помимо мотивации нерабовладельцев, высокая цена на рабов означала высокую цену на рабочую силу. В то время как растущий объем иммиграции из Европы обеспечивал северную промышленность большим количеством рабочих, которых можно было нанять, рост цен на рабов на Юге отражал нехватку рабочей силы и рост производственных затрат. Возобновление африканской торговли помогло бы обеспечить достаточное количество рабочей силы по разумной цене.

Наконец, сторонники возобновления торговли надеялись, что этот вопрос поможет консолидировать мнение южан против Севера. Вместо того чтобы продолжать обещанную проигрышную борьбу за контроль над Канзасом, почему бы Югу не занять позицию «активной агрессии»? Почему бы не проявить «некую злобу к северянам и пренебрежение к их мнению»? Это воодушевило бы южан, которые слишком долго находились в обороне.[751]

Однако по мере развития дискуссии стало очевидно, что каждое из этих позитивных предложений имело негативное следствие. Вместо того чтобы укрепить солидарность южан, сам вопрос о возобновлении торговли оказался раскольническим по целому ряду причин. Он представлял собой угрозу для верхнего Юга, который находил рынок сбыта для своих избыточных рабов в хлопковых штатах. Как убедительно заявил У. Э. Б. Дю Буа, «все движение представляло собой экономический бунт рабовладельческого хлопкового пояса против своей базы поставок рабочей силы».[752] Газета Richmond Enquirer выразила ту же мысль более деликатно, но с ещё более резким предупреждением для хлопковых штатов: «Если за распадом Союза последует возрождение работорговли, Вирджинии лучше подумать, не будет ли Юг Северной конфедерации для неё гораздо предпочтительнее, чем Север Южной конфедерации».[753]

Возобновление торговли не только озлобило бы весь верхний Юг, но и создало бы серьёзную экономическую угрозу как для рабовладельцев, несмотря на заявления о том, что им нужно больше рабочей силы, так и для нерабовладельцев, несмотря на заявления о том, что снижение цен позволит им иметь рабов. Для рабовладельцев возобновление торговли означало снижение цен на рабов, что, в свою очередь, означало ошеломляющую потерю стоимости уже имеющейся у них собственности на рабов. Для нерабовладельцев рабы из Африки означали бы конкуренцию с дешевой рабочей силой на их собственном рынке труда, и вместо возможности владеть рабами это могло означать обнищание. Один нерабовладелец, написавший в газету Edgefield Advertiser в Южной Каролине, спрашивал: «Если у нас будет в изобилии негритянский труд, откуда возьмется моя поддержка? Если мой труд будет вытеснен трудом негров, как я смогу жить?»[754]

Но самое главное, пожалуй, заключалось в том, что значительная часть южной общественности имела реальные моральные возражения против торговли. Сейчас может показаться сложным поверить, что люди на Юге могли осуждать торговлю как морально неправильную и в то же время считать само рабство морально правильным; но это, пожалуй, не более аномально, чем тот факт, что люди на Севере осуждали рабство как морально неправильное и считали расовую дискриминацию морально правильной. Дело в том, что Юг думал о рабстве и работорговле не логически, а в виде наборов образов. Его образ рабства был несколько идеализирован, и он был готов защищать этот идеал. Образ работорговли был одиозным, и логика Леонида Спратта его не трогала. Мысли южан о рабстве имели свои тёмные стороны, но в целом их можно было выразить такими словами Бенджамина Ф. Перри: «В настоящее время у нас в Южной Каролине двести пятьдесят тысяч мирных и цивилизованных рабов, счастливых и довольных своим рабством».[755] Это была слишком привлекательная и идиллическая картина, чтобы омрачать её введением тех, кого Роджер А. Прайор называл «каннибалами», «похищенными из Африки». Идея привезти таких дикарей с тёмного континента, по словам Прайора, была «противна инстинктам южного рыцарства».[756] Вот вам и Леонидас Спратт со своими мучительными рассуждениями. По всей видимости, Прайор правильно оценил мнение южан, поскольку, по оценкам Джеймса Х. Хэммонда, девять десятых жителей Юга выступали против возобновления торговли. Александр Х. Стивенс, который лично выступал за возобновление торговли, тем не менее советовал не делать из этого проблему, потому что, по его словам, «люди здесь [в Джорджии] в настоящее время, я полагаю, так же настроены против этого, как и на Севере».[757]

Через некоторое время южные правые поняли, что ухватились не за тот вопрос. Роберт Барнуэлл Ретт, который ранее поддержал Спратта с помощью газеты Charleston Mercury, к 1858 году увидел, что вопрос о работорговле серьёзно расколол демократов в Южной Каролине и что он мешает делу прав Юга даже внутри страны. В итоге он стал очень враждебно относиться к тому, за что недавно выступал. Уильям Л. Янси, который ещё в 1858 году красноречиво выступал за возобновление торговли, в 1860 году был готов признать, что общественное мнение Юга никогда не было за это.[758]