Основа для нападок, по сути, была заложена ещё до дня вынесения решения. Ещё в апреле 1856 года республиканские газеты начали узнавать, вероятно, от судьи Маклина, какие разногласия складываются среди судей, и, зная, что решение, будь оно широким или узким, будет не в пользу Скотта, они начали заранее сбрасывать его со счетов. Газета «Нью-Йорк курьер» заявила: «Суд, рассматривая это дело, сам себя судит». Джеймс Э. Харви, друг Маклейна, писал в газете «Трибьюн»: «Актуальность проблемы рабовладельческой власти велика… наши судебные решения по конституционным вопросам, касающимся рабства, быстро превращаются в изложение простых партийных догм».[489] Республиканцы призывали суд рассмотреть территориальный вопрос, но чередовали эти требования с предупреждениями о том, что решение против Скотта не будет принято. За два месяца до вынесения решения газета Tribune, комментируя слухи о том, что решение будет отрицать право Конгресса ограничивать рабство на территориях, заявила: «Судебной тирании достаточно трудно противостоять при любых обстоятельствах, поскольку она выступает под видом беспристрастности и с престижем справедливости. Если суд должен придерживаться политических взглядов и выносить политические решения, то давайте, во что бы то ни стало, озвучим их четко и прямо сейчас. Общественное мнение в состоянии принять его с тем презрением, которого оно заслуживает».[490]

Как только решение было принято, началась ожесточенная атака, которая продолжалась несколько дней, причём ведущую роль сыграла газета «Нью-Йорк трибюн», а хором выступили «Индепендент», «Ивнинг пост» и другие газеты, выступающие против рабства. В этих нападках особенно сильно осуждался Тейни. Председатель Верховного суда, выходец из старинной католической семьи плантаторов из Мэриленда, был человеком честным и совестливым. Много лет назад он освободил своих собственных рабов. Но антирабовладельческая пресса, постоянно говоря о нём как о рабовладельце, обвиняла его в «грубой исторической неправде» и в «иезуитском решении», бесконечно повторяя, что он отрицал наличие у негра каких-либо прав, которые белый человек обязан уважать. Что касается самого решения, то оно было «нечестивым и ложным суждением»… «зверская доктрина»… «преднамеренное беззаконие»… «умышленное извращение»… «Если народ подчинится этому решению, он ослушается Бога». Один из корреспондентов заметил: «Если бы эпитеты и обличения могли потопить судебный орган, о Верховном суде Соединенных Штатов больше никогда бы не услышали».[491]

Эпитеты и обличения служили для разжигания эмоций, но по мере развития аргументации против решения, она приняла форму, прежде всего, развития утверждения в диссенте судьи Кертиса, что, рассматривая конституционность Миссурийского компромисса, суд занялся вопросом, который не был надлежащим образом поставлен перед ним. Возмущение против этого диктума сопровождалось возмущенными протестами против «политического решения». Эти обвинения приобрели силу благодаря уверенности, с которой Кертис первоначально изложил свою точку зрения, и были широко подхвачены. Томас Харт Бентон, почти находясь на смертном одре, написал длинную и полемическую атаку на это решение, в которой заявил, что Скотт «был отброшен от двери за неимением права войти в зал суда, лишён возможности подать иск из-за отсутствия гражданства; после этого представляется серьёзным судебным эксцессом продолжать судить человека, когда он не был в суде». Джордж Тикнор Кертис, брат судьи Кертиса и адвокат Скотта вместе с Монтгомери Блэром, позже писал с олимпийским авторитетом: «Дело Дреда Скотта не является судебным прецедентом или судебным решением».[492]

Эти догматические утверждения завоевали доверие тем больше, что существовала правдоподобная точка зрения, согласно которой Тейни принял отрицательное решение по заявлению Скотта после того, как сначала постановил, что это заявление не должно рассматриваться. Если Скотт не был гражданином, он не мог возбудить дело, а если он не мог возбудить дело, то суду, очевидно, не было никакого дела до того, какое влияние оказал на него Закон 1820 года, пока он жил на территории Висконсина. Поэтому любые замечания, сделанные им по этому поводу, были бы просто побочными комментариями или obiter dicta, не имеющими силы закона.

Такая точка зрения на дело быстро получила признание, и на протяжении более полувека отказ от наиболее важной части решения как dicta повторялся практически всеми историческими или юридическими авторитетами. Однако последовательность рассуждений была чрезвычайно запутанной, поскольку действие Закона 1820 года в отношении Скотта, когда он проживал на территории Висконсина, влияло не только на суть претензий Скотта, но и на его право на подачу иска. Это касалось не только существа иска, который он хотел предъявить в качестве истца, но и его права выступать в качестве истца. Если Закон 1820 года был недействительным, то он не только противоречил свободе, на которую претендовал Скотт, но и гражданству, с помощью которого он хотел её получить. Поскольку суд не мог в полной мере рассмотреть вопрос о том, является ли Скотт гражданином, не определив, освободил ли его Акт 1820 года, он оказался в парадоксальном положении, когда ему пришлось решать, был ли Миссурийский компромисс конституционным, прежде чем он смог полностью решить, имел ли Дред Скотт законное право возбуждать дело о его конституционности. Суд решил, что акт неконституционен, и что по этой причине, помимо прочего, Скотт не свободен; а раз не свободен, то, конечно, не гражданин, которым, возможно, он не был бы, даже если бы был свободен; а раз не гражданин, то не имеет права возбуждать дело, касающееся вопроса конституционности. Короче говоря, суд должен был ответить на вопрос о конституционности для себя, прежде чем он мог быть уверен, что ему не придётся отвечать на этот вопрос для Дреда Скотта.

Эти тонкие взаимосвязи в любом случае сбивают с толку, и нет ничего странного в том, что осуждение решения как диктума получило широкое признание, особенно среди тех, кто хотел отвергнуть его в любом случае. Но нет более убедительного доказательства ошеломляющего успеха рекламной кампании против этого решения, чем тот факт, что в течение полувека ни один квалифицированный авторитет не осмеливался утверждать, что заявления Суда относительно Миссурийского компромисса были совершенно обычным и законным судебным заключением — независимо от того, правильно оно было обосновано или нет — и вовсе не являлись диктой. Когда Эдвард С. Корвин занял эту позицию в своём важном исследовании в 1911 году, он нашел основание для своих рассуждений в мнении Тейни от 1857 года. Оно было там все время.[493]

Настоящая проблема для историков, которую часто упускают из виду, заключается не в том, было ли мнение Тейни диктумом, а в том, почему вопрос о диктуме был раздут до таких огромных масштабов и затмил обсуждение всех остальных аспектов дела. В этой ситуации главный судья выдвинул весьма уязвимые аргументы о гражданстве негров и о власти Конгресса над территориями. Но на протяжении десятилетий историки обходили эти недостатки стороной, уделяя минимум внимания утверждениям о том, что Тейни не имел права выносить решение по вопросу, по которому они, несомненно, были бы рады, если бы он принял иное решение. Такое пристальное внимание к техническому и юридическому вопросу о диктуме в ущерб заботе о существенном вопросе о силе Акта 1820 года само по себе является аномалией, требующей объяснения. Эта аномалия, в свою очередь, может быть объяснена путем изучения целей тех, кто выступал против решения.

Лидеры антирабовладельческого движения находились в положении, когда они хотели бы бросить вызов суду, но не хотели открыто пренебрегать законом. Газета «Нью-Йорк Индепендент», крупное конгрегациональное периодическое издание, заявила в заголовке: «Решение Верховного суда — это моральное убийство расы, и ему нельзя подчиниться». Газета New York Tribune заявила, что ни один человек, действительно желающий победы свободы над рабством на территориях, не подчинится решению суда, в котором заседают «пять рабовладельцев и два бабника».[494] Таким образом, оппозиция была настроена не подчиниться решению суда. Поскольку в американской системе решение Верховного суда, вынесенное должным образом, является законом, даже если оно ошибочно, неповиновение решению суда означает неповиновение закону. Однако существуют строгие запреты на открытое неповиновение закону, даже если закон считается неправильным. Поэтому, если бы люди хотели оспаривать решение по делу «Скотт против Сэндфорда», не нарушая своих запретов в отношении закона, они должны были бы найти способ рассматривать это решение как не имеющее обычной судебной силы. Сделать это можно было, только классифицировав решение как диктум. Такая категоризация стала для них психологической находкой; она избавила их от невыносимой дилеммы.