Помимо общего факта, что иммиграция была чрезвычайно тяжелой, была ещё одна, более специфическая особенность: не менее 1 200 000 иммигрантов 1845–1854 годов прибыли из одной страны — Ирландии. Только в 1851 году из Ирландии прибыло в общей сложности 221 000 зарегистрированных иммигрантов, что означает, что только ирландские иммигранты за один год составили более 1% населения. В отличие от этого, массовые миграции 1905–1914 годов никогда не показывали притока из одной страны в один год даже в два раза меньше в пропорциональном отношении.[415]

Такой большой наплыв чужаков, особенно часто обедневших, мог бы вызвать напряженность при самых благоприятных обстоятельствах. Но в данном случае антагонизм был гораздо более острым из-за того, что лишь небольшая часть новоприбывших была протестантами из Ольстера, в то время как подавляющее большинство, прибывшее из западных и южных графств Ирландии, было римскими католиками. Многие американцы в ту эпоху враждебно относились к католицизму, отчасти потому, что отождествляли его с монархизмом и реакцией в мире, где республика была ещё несколько одинока, а ещё больше из-за пуританского наследия вражды к «папству» — вражды, восходящей к Кровавой Мэри, Армаде, Пороховому заговору и революции 1688 года, когда с английского трона был свергнут король-католик. Благодаря этому наследию во многих американских домах до сих пор хранятся экземпляры «Книги мучеников» Фокса, а в Бостоне ещё в 1775 году было санкционировано проведение ежегодного Дня Папы как повода для антикатолических демонстраций. В середине XIX века католики по-прежнему жестоко обращались с протестантами в странах, где они занимали господствующее положение, а протестанты по-прежнему налагали на католиков ограничения. Американские протестанты и католики терпимо относились друг к другу, но их «терпимость» была в прямом смысле, а не в современном смысле уважения к верованиям друг друга. Священнослужители и церковные периодические издания протестантских церквей часто осуждали католицизм как папизм, идолопоклонство или «зверя», и даже такие уважаемые и влиятельные фигуры, как преподобный Лайман Бичер, участвовали в этой травле католиков. Католические священники и католические периодические издания оказались вполне способны ответить добром на добро.[416]

В 1850-х годах религиозная терпимость рассматривалась скорее как договоренность между протестантскими сектами, чем как универсальный принцип. На фоне религиозного антагонизма, этноцентризма с обеих сторон и экономического соперничества между коренными жителями и иммигрантами в борьбе за рабочие места трения между коренными протестантами и иммигрантами-католиками стали почти неизбежными. При высокой степени социального разделения — возможно, даже сегрегации — они воспринимали друг друга на расстоянии с недоверием и враждебностью. Многие местные жители считали ирландцев незваными гостями и относились к ним как к нижестоящим. Ирландцы, в свою очередь, возмущались дискриминацией и даже преследованиями, которым они подвергались со стороны янки. Недоброжелательность приводила к враждебным действиям, которые, конечно же, усиливали недоброжелательность в замкнутом круге. И хотя сегодня об этом почти забыли, а в американской истории это постоянно преуменьшается, тем не менее верно, что на протяжении значительной части девятнадцатого века католическая церковь постоянно находилась под обстрелом. Её верования осуждались, её лидеры подвергались нападкам, на её монастыри клеветали, а её собственность подвергалась угрозам и даже нападениям. Как протестантская, так и светская пресса поддерживала постоянный шквал оскорблений, что иногда приводило к самосуду. С 1834 года до конца пятидесятых годов серьёзные беспорядки с человеческими жертвами произошли в Чарльзтауне, штат Массачусетс, в Филадельфии, в Луисвилле и других местах. Нападениям подвергались монастыри, один из которых в Чарльзтауне был сожжен дотла, а в городах и поселках от Мэна до Техаса было сожжено, вероятно, до двадцати католических церквей.[417]

Поэтому именно в условиях серьёзной напряженности ирландцы-иммигранты начали участвовать в политической жизни Америки. Одним из самых ранних шагов в этом участии был выбор между вигами и демократами. Если бы этот выбор был чисто интеллектуальным, предполагающим решение между формалистическими «принципами» двух партий, реакция ирландцев могла бы быть довольно равномерной. Но на самом деле традиции двух партий делали почти неизбежным то, что ирландцы должны были предпочесть демократическую партию. С самого своего джефферсоновского начала Демократическая партия была несколько более космополитичной, менее сектантской и более озабоченной благосостоянием простых людей, чем оппозиционная партия. Федералисты, а за ними и виги, с другой стороны, были носителями политической традиции, отражавшей консервативное пуританство Новой Англии XVIII века. Они склонялись к вере в учреждение «церкви и государства», в котором доминируют духовно и временно избранные. По сравнению с демократами, они отличались аристократическим тоном, почтительным отношением к собственности и стойкой верностью пуританским ценностям. Они ненавидели Джефферсона за его деизм, галлицизм и симпатии к революции, и многие из них были узко протестантскими, подозрительными ко всему экзотическому и нетерпимыми к любым отклонениям от принятых ценностей янки.

Конечно, все пуритане не были вигами; и уж тем более не все виги были пуританами. Но корреляция существовала, и она была достаточно сильной, чтобы быть хорошо заметной для ирландских избирателей. По данным Ли Бенсона, изучавшего политику штата Нью-Йорк, избиратели из Новой Англии были склонны голосовать за вигов в соотношении 55:45. Иммигранты из Англии, по мнению Бенсона, голосовали за вигов в соотношении 75:25, а за выходцев из Шотландии, Ольстера и Уэльса — в соотношении 90:10. Немецкие иммигранты, напротив, обычно были демократами в соотношении 80:20.[418]

Ирландцы, как можно предположить, взглянули, увидели англичан и пуритан с одной стороны и поняли, что их место — на другой. Что бы ни побудило их к этому, они в подавляющем большинстве перешли на сторону демократов. Бенсон утверждает, что к 1844 году ирландцы-католики Нью-Йорка были демократами в соотношении 95 к 5. И как только первые ирландские иммигранты вступили в Демократическую партию, процесс стал самоподдерживающимся. Новые ирландские иммигранты, ориентируясь на предыдущих ирландских предшественников, приняли как факт жизни, что Демократическая партия — это партия ирландцев. Демократы в целом, радуясь новым союзникам, приняли ирландцев как друзей, в то время как виги отнеслись к пополнению демократов с осуждением и заговорили о том, что для натурализации необходимо прожить двадцать один год.

Некоторые виги, конечно, считали необходимым конкурировать с демократами за поддержку ирландцев. Например, Уильям Х. Сьюард, будучи губернатором Нью-Йорка от вигов, выступал за выделение государственных средств на поддержку католических школ.[419] Но лишь немногие виги выступали за конкретные меры, привлекательные для ирландцев, а большинство из них делали не более того, что пытались задобрить ирландских избирателей. Яркий пример тому — 1852 год, когда Уинфилд Скотт с элегантной неуклюжестью обхаживал этих избирателей. Подсаживая ирландских сторонников в свои аудитории, он приветствовал их заранее подготовленные перебивки заверениями, что ему «нравится слушать этот богатый ирландский говор». Но его уловки были столь же безуспешны, сколь и прозрачны, и после выборов Том Корвин написал в крайне унылом тоне: «Мы знаем, что все они голосовали за другой билет».[420]

Жерновом на шее северных вигов в 1852 году стала не потеря южного крыла их партии, а объем иммиграции, который за четыре года превысил общее количество голосов, поданных за Скотта. Виги знали, что этот резервуар потенциальных новых голосов вскоре переполнит их. Если бы этот зловещий фактор не омрачал будущее организации вигов, вполне вероятно, что антирабовладельческие виги начали бы борьбу за превращение партии вигов в антирабовладельческую партию, а нативистские виги приступили бы к работе по превращению её в нативистскую партию. Но обстоятельства сложились так, что и антирабовладельцы, и нативисты имели основания сомневаться в том, что они смогут добиться своих целей внутри партии так же хорошо, как и вне её. Борцы с рабством находились в плену неловкой принадлежности к хлопковым вигам и, таким образом, были отделены от борцов с рабством в Демократической партии и Партии свободной почвы, которые были их естественными союзниками. Нативисты были связаны с партией, в которой было много людей, которые либо решительно осуждали нативизм, как Уильям Х. Сьюард,[421] либо, по крайней мере, избегали его, поскольку считали его дискредитирующим. Таким образом, нативисты оказались отделены от тех демократов, которые разделяли их враждебное отношение к иммигрантам или католикам. Многие антирабовладельцы хотели избавиться от проблемы нативизма, а многие нативисты хотели уйти от проблемы рабства и подчеркнуть идею Союза. Партия вигов, с её странными соратниками, двусмысленностями и поражениями, расстраивала все эти порывы, не предлагая никаких существенных политических преимуществ, которые могли бы компенсировать эти разочарования.