После Полка виги снова позволили Судьбе Манифеста утихнуть. Клейтон, будучи государственным секретарем при Тейлоре, заключил с Великобританией договор Клейтона-Булвера, по которому Соединенные Штаты отказались от претензий на исключительный контроль над любым будущим истмийским каналом, а также разрешил британцам оккупировать Москитовое побережье.[290]

Уэбстер, будучи государственным секретарем при Филлморе, не смог настоять на наиболее благоприятной линии, когда проводилась мексиканская граница.[291] Сам Филлмор не выразил никакого протеста в 1851 году, когда кубинское правительство предало смерти американских членов разбитой экспедиции филистеров, возглавляемой кубинским революционером Нар-чисо Лопесом (среди погибших был племянник генерального прокурора Криттендена).[292] Не оказал Филлмор никакого сопротивления и в 1852 году, когда генерал-капитан Кубы отказался разрешить пароходу «Кресент-Сити» Почтовой компании Соединенных Штатов высадиться в Гаване, пока на борту находился некий кошелек, писавший о генерал-капитане пренебрежительные отзывы.[293] Но Филлмор дорого заплатил за свою политику потерей популярности, и помощник редактора газеты «Вашингтон Юнион» написал: «По общему мнению, Куба убила Филлмора».[294]

Демократы 1852 года намеревались продолжить начатое Полком дело и отвергнуть программу вигов как неспособную защитить национальную честь. Они не скрывали своего экспансионизма. Напротив, они превозносили его. Пирс был избран на платформе, которая восхваляла Мексиканскую войну как «справедливую и необходимую» и «поздравляла американский народ с результатами этой войны».[295] Его инаугурационная речь, посвященная в основном общим словам и негативным обещаниям, таким как обещание «жесткой экономии», включала два позитивных утверждения: что меры 1850 года должны быть «безоговорочно приведены в действие» и что «моя администрация не будет управляться никакими робкими предчувствиями зла от расширения. Действительно, не стоит скрывать, что наше отношение как нации и наше положение на земном шаре делают приобретение некоторых владений, не входящих в нашу юрисдикцию, чрезвычайно важным для нашей защиты».[296]

Назначения Пирса отражали его приверженность этой политике. На пост главы Государственного департамента он выбрал Уильяма Л. Марси из Нью-Йорка, который при Полке занимал должность военного министра. На иностранные посты он назначил непропорционально большое количество южан и членов того, что называют «мексиканской бандой». Некоторые из мелких назначений были особенно показательны: в их число входили Эдвин де Леон, автор названия «Молодая Америка», и Джон Л. О’Салливан, редактор Democratic Review и создатель термина «Manifest Destiny» — человек, дважды обвинявшийся в нарушении законов о нейтралитете. Джеймс Бьюкенен, занимавший пост министра в Лондоне, был единственным северянином, назначенным на важный пост. Во Францию Пирс отправил Джона Й. Мейсона из Виргинии, в Испанию — Пьера Суле из Луизианы, в Мексику — Джеймса Гадсдена из Южной Каролины.[297]

Гадсден был одновременно южанином и президентом железной дороги, и он неустанно выступал за строительство трансконтинентальной железной дороги по южному маршруту. Он был направлен в Мексику для приобретения территории, необходимой для проведения железной дороги через район реки Гила, и его инструкции уполномочили его вести переговоры об уступке. По возможности он должен был приобрести северную часть Тамаулипаса, Нуэво-Леона, Коауилы, Чиуауа и Соноры, а также всю Нижнюю Калифорнию, за которую он мог предложить до 50 миллионов долларов. Как минимум, он должен был найти линию, которая обеспечила бы необходимый железнодорожный маршрут, а также порт на берегу Калифорнийского залива. Однако, несмотря на самые энергичные уговоры, Гадсден не смог убедить Санта-Анну уступить что-то большее, чем район реки Гила, даже без порта. Он согласился на этот минимум и в январе 1854 года привёз договор. Пирс, хотя и был разочарован тем, что Гадсден не приобрел больше, все же представил договор в Сенат.[298]

Действия Сената быстро показали, что нежелание Мексики уступить территорию больше не было главным препятствием для американской экспансии, так как сенаторы жестко отнеслись к небольшому триумфу Гадсдена. Некоторые выступали против договора, потому что он приобретал недостаточно земли; другие — потому что он принимал на себя американскую ответственность за претензии сторон, имевших мексиканские франшизы, от которых Мексика теперь отказалась, на строительство железной дороги через Техуантепекский перешеек (этот фактор был осложнен соперничеством двух отдельных групп претендентов на Техуантепек); но основная оппозиция исходила от сенаторов свободных штатов, которые просто не хотели приобретать больше территории, которая могла бы расширить зону рабства. В своё время эта оппозиция фактически сорвала ратификацию, когда двенадцать сенаторов, выступавших против рабства, объединились с тремя сторонниками более широкого приобретения и тремя защитниками претендентов на Техуантепек. Двадцать семь голосов «за» не обеспечили необходимых двух третей против этих восемнадцати, и казалось, что договор погиб. Друзьям удалось возродить его, но они добились этого, лишь приняв поправку, которая сокращала площадь, полученную Гадсденом, на 9000 квадратных миль. Но даже в этом случае двенадцать северных противников договора уравновешивали двенадцать северных сторонников, и только поддержка солидного блока из двадцати одного южного сенатора предотвратила поражение. Южный маршрут Тихоокеанской железной дороги удалось протащить, но впервые в истории Сенат отказался принять земли, уступленные Соединенным Штатам.[299]

Если Пирс плохо справился с попыткой приобрести мексиканские территории, то со второй главной целью — Кубой — дела обстояли ещё хуже. Здесь безрассудство его тактики проявилось с самого начала, когда он назначил Пьера Суле из Луизианы министром по делам Испании. В целом Суле не подходил для этой цели из-за мелодраматического темперамента и склонности к излишествам во всём, что он делал. Уроженец Франции и изгнанник из Европы из-за своей революционной деятельности, Суле странным образом сочетал в себе красную республиканскую идентификацию с революционными делами в Европе, с одной стороны, и горячую поддержку рабства в Америке — с другой. Таким образом, и у европейских консерваторов, и у американских либералов были причины не доверять ему. В частности, Мадрид был худшим местом в мире для его отправки, поскольку он отличился в Сенате своими цветистыми восхвалениями Лопеса и кубинских филистеров, а также утверждением, что военное завоевание Кубы соответствует духу Молодой Америки. В ночь перед отплытием в Испанию этому невероятному посланнику исполнили серенаду кубинские хунты в Нью-Йорке. Он стоял на балконе отеля и благодушно слушал, как представитель хунты в присутствии нескольких тысяч человек призывает его привезти «новую звезду», чтобы она «сияла на небосклоне Молодой Америки». В ответ он сказал, что Америка будет говорить «огромные истины тиранам старого континента». На следующий день он отплыл ко двору одного из тиранов.[300]

Суле пробыл в Испании пятнадцать месяцев, в течение которых было мало скучных моментов. Со своим гипертиреозом и склонностью к пиротехнике он большую часть времени держал Мадрид в напряжении. Через два месяца после приезда он ранил на дуэли французского посла за то, что кто-то — не посол — слишком вольно отозвался о декольте миссис Суле. Два месяца спустя, когда секретарь Марси поручил ему опротестовать захват в Гаване американского парохода Black Warrior, Соул усовершенствовал свои инструкции, предъявив сорокавосьмичасовой ультиматум; министр иностранных дел Испании проницательно заподозрил, что это требование не было санкционировано в Вашингтоне, и отказался его выполнять. Спустя ещё два месяца испанские республиканцы предприняли попытку революции; Соул уже был в контакте с ними, и считалось, что он субсидировал их; он публично приветствовал революцию «со всем пылом святого энтузиазма»; и он сообщил Марси, что добился от революционеров обещания отдать Кубу Соединенным Штатам, если Марси выплатит им 300 000 долларов. До окончания своей миссии он связался с международной сетью революционеров, включая, возможно, одного рецидивиста, и ему был временно запрещен въезд во Францию.[301]