Работа комитета Криттендена началась 22 декабря и завершилась всего через шесть дней. Некоторую надежду на успех внушало то, что Уид вновь выступил за компромисс, но вскоре стало ясно, что он не говорил от имени Сьюарда. Последний присоединился к остальным четырем членам-республиканцам, проголосовав против самой важной части плана Криттендена — предложения продлить линию Миссурийского компромисса. Это само по себе означало поражение из-за специального правила, требующего двойного большинства. Тем не менее, два сенатора от глубокого Юга, Джефферсон Дэвис и Роберт Тумбс, сделали это вдвойне очевидным, присоединившись к голосованию против, хотя ранее они заявили о готовности поддержать меру, если республиканцы сделают то же самое. Другие предложения, включая предложение Дугласа, были не более успешными. Республиканцы все же более или менее поддержали два пункта плана Криттендена — против федерального вмешательства в рабство в южных штатах и призыв к северным штатам пересмотреть свои законы о личной свободе. Но это были незначительные уступки, и в канун Нового года Сенату было сообщено, что комитет не смог согласовать «какой-либо общий план урегулирования». Это, конечно, не означало конец всех попыток компромисса в Сенате. Однако ещё одна дверь, очевидно, была закрыта. «День для корректировки прошел», — заявил Джуда П. Бенджамин из Луизианы в тот же день после полудня. «Если вы хотите сделать это сейчас, вы опоздали…В течение нескольких недель нам предстоит встретиться в качестве сенаторов в одной общей палате совета нации и больше никогда не встречаться. Мы хотим, мы умоляем вас, пусть это расставание будет мирным».[1011]
Республиканцы составляли меньшинство из пяти человек в Комитете тринадцати, и они держались вместе, играя, по сути, отрицательную роль в его обсуждениях. Однако в Комитете тридцати трех республиканцы составляли виртуальное большинство, которое, как группа, проявляло меньше единства и больше заинтересованности в том, чтобы избежать видимости простого обструкционизма. Например, при принятии предварительной резолюции, в которой квалифицированно одобрялся общий принцип примирения, члены-республиканцы разделились поровну и тем самым внесли значительный вклад в голосование «за» — 22 против 8.[1012] Конечно, они сомкнули ряды по важнейшему вопросу о рабстве на территориях, единогласно проголосовав против предложения продлить линию Миссурийского компромисса. Но в отличие от сенатских республиканцев, они хотя бы предложили альтернативную уступку — немедленное принятие Нью-Мексико, предположительно в качестве рабовладельческого штата. Это была новая версия знакомой схемы обхода территориального вопроса, предложенной в данном случае Генри Уинтером Дэвисом из Мэриленда с конкретной целью. Будучи «Незнайкой», который только начинал становиться республиканцем, Дэвис объяснил Чарльзу Фрэнсису Адамсу, что предложение Нью-Мексико было разработано, чтобы угодить пограничным штатам и отделить их от глубокого Юга, представители которого, несомненно, выступили бы против. Адамс счел эти доводы убедительными и согласился выступить спонсором предложения вместе с резолюцией в пользу поправки к конституции, защищающей рабство в штатах. Последняя была одобрена комитетом 28 декабря 21 голосом против 3 (республиканцы голосовали 11 голосами против 3). Днём позже комитет одобрил меру Нью-Мексико — 13 против 11, при этом республиканцы высказались 9 против 6, а южане — 5 против 2.[1013]
И тут произошли любопытные события. Палата представителей всегда была менее склонна к компромиссам, чем Сенат, и республиканцы в обеих палатах никогда не колебались в своей враждебности к расширению линии Миссурийского компромисса. Однако теперь большинство республиканцев в комитете Палаты представителей одобряли принятие штата в Союз при молчаливом понимании того, что это будет рабовладельческий штат, и зная, что его граница будет проходить далеко к северу от 36°30′. А большинство южан, в свою очередь, отказались принять это, казалось бы, щедрое предложение в качестве замены формулы Миссури. Однако эта аномалия не является необъяснимой. Признание Нью-Мексико, в отличие от разрешения рабства на федеральной территории, не имело бы для Юга особой символической ценности, и оно не обеспечило бы безопасность этого института на любой территории, приобретенной впоследствии. Кроме того, обе стороны были согласны с тем, что рабство никогда не будет процветать в Нью-Мексико. Адамс и его единомышленники получили заверения в этом от бывшего федерального судьи, работавшего на этой территории.[1014] Таким образом, республиканцы в действительности уступали меньше, а рабовладельцы выигрывали меньше, чем казалось на первый взгляд.
Стратегия Адамса-Дэвиса, тем не менее, начала работать, поскольку южане в комитете оказались в роли маневра, препятствующего предлагаемому компромиссу. Очевидно, что был достигнут определенный прогресс в отделении пограничных штатов от глубокого Юга. Позже Адамс расширил брешь, заручившись поддержкой четырех членов комитета от приграничных штатов в принятии резолюции, провозглашающей, что «высоким и непреложным долгом каждого добропорядочного гражданина» является согласие с избранием президента.[1015] Элементы развивающегося quid pro quo казались достаточно простыми — ограниченные уступки рабству в обмен на воздержание от отделения некоторых рабовладельческих штатов. Однако дальше стратегии дело не пошло, и вскоре она начала распадаться. Сам Адамс впоследствии голосовал против своей же резолюции, приводя неубедительные доводы. В некоторых республиканских кругах его упрекали в заигрывании с компромиссом, но в результате он, очевидно, стал более осторожным. На самом деле стало до боли ясно, что любая стратегия, достаточно мощная, чтобы расколоть Юг, вероятно, расколет и Республиканскую партию. Поэтому заседания Комитета Тридцати Трех потихоньку сходили на нет, и в середине января он закончил свою работу весьма любопытно, представив Палате представителей ряд предложений, которые он не одобрил в явной форме.[1016]
Выйдя из своих непродуктивных комитетов, Корвин и Криттенден перенесли борьбу за компромисс на полы Палаты представителей и Сената. В январе и феврале законодательное собрание страны продолжало пытаться преодолеть кризис сецессии, добившись какого-то прорыва в споре о рабстве. Тем временем исполнительная власть должна была непосредственно реагировать на проблему сецессии. Следует добавить, что в это время президент и Конгресс не слишком сотрудничали друг с другом. Они шли каждый своим путем, не оказывая друг другу особой помощи.
Уже 11 декабря, когда законодательное собрание Луизианы распорядилось провести съезд штатов, стало ясно, что в ближайшие два месяца по меньшей мере шесть штатов глубокого Юга, скорее всего, выйдут из состава Союза. Оставалось выяснить, смогут ли они сделать это, не спровоцировав гражданскую войну, и сколько других штатов последуют их примеру. Эти два вопроса были тесно связаны между собой, поскольку любое напоминание о попытке военного принуждения со стороны Севера почти наверняка подтолкнет ряд все ещё не решившихся южных штатов (например, Вирджинию) к отделению. Ответ на оба вопроса, как оказалось, во многом зависел от того, что президент решит предпринять в отношении небольшого армейского гарнизона, удерживающего форт у входа в гавань Чарльстона.
Однако при Бьюкенене принятие президентских решений обычно было совместной деятельностью. Чаще всего он позволял себе руководствоваться коллективной волей своего кабинета, в котором, как правило, преобладали южные взгляды. Но кабинет был первым органом в Вашингтоне, который ощутил на себе сокрушительный эффект кризиса. В течение чуть более месяца четверо из семи его членов подали в отставку, а двое перешли на другие должности. Лишь министр военно-морского флота Айзек Тоуси остался на прежнем месте. Учитывая характер президентства Бьюкенена и тип решений, с которыми он сталкивался, эта быстрая реорганизация кабинета, вероятно, была гораздо более важным событием, чем все, что происходило в Конгрессе.
