— Иногда. Когда не спится.

— А что вы ищете в этих поездках?

Я усмехнулся.

— Не я ищу. Пассажиры ищут. Я просто вожу.

Она наклонилась ближе к спинке кресла.

— А если кто-то сядет и не выйдет?

— Было и такое. Дедуля однажды забыл, где живёт. Мы катались два часа.

— Я не об этом, — сказала она спокойно. — Я про тех, кто выходит… но остаётся.

Я сжал руль чуть крепче.

— А такое разве бывает?

Она улыбнулась. Я не видел, но почувствовал: воздух стал теплее на пару градусов.

— Я ездила как-то. В чёрной машине, где не было зеркал. Ни одного. Даже боковых. Только тёмное стекло. А потом водитель сказал: "не бойся, мы уже там". Но мы даже ещё не доехали.

Я краем глаза глянул в зеркало. Отражения нет. Она продолжала:

— А знаете, что самое страшное? Не то, что в зеркале ты не видишь себя. А то, что оно само на тебя смотрит.

Я сглотнул. Шелест внутри головы оживился.

— Ты это чувствуешь? — прошептал он. — Она не тень. И не человек. Она… как отголосок. Какой-то старый след.

— Вы часто смотрите в зеркало? — спросила она.

— Каждый день.

— Перестаньте. Некоторым вещам не нужно знать, что вы на них смотрите.

Я повернул за мост.

— Мы подъезжаем к Яузе. Где вас оставить?

— Тут. Вон у тех деревьев. Дальше я пешком.

Остановился. Она открыла дверь. Снова без звука. Вышла. Когда я глянул в зеркало заднего вида —на улице было тихо и пусто. Ни звука шагов. Ни удаляющейся фигуры. Только лужа на асфальте, в которой отражалась моя машина. Однако задняя дверь машины была открыта, хотя в реальности — закрыта.

— Забудь это. Поезжай к реке. Там будет твой след. — прошелестело в голове.

Я вздохнул и выехал обратно на дорогу. Через некоторое время свернул, как подсказывала карта, и поехал по грунтовке. Здесь когда-то был парк, потом стройка, теперь, похоже, ничего. Заброшенные тропинки, вывороченные плиты, граффити, запах мокрой пыли и прелых листьев. Подъехал к ограде. Дальше — только пешком.

Выключил фары, заглушил двигатель. Осталась только тишина. Та самая, глухая, как бывает в квартире после того, как выключишь из розетки холодильник. Вроде всё нормально, но что-то не так.

— Ты чувствуешь? — прошептал Шелест. — Здесь не просто вода. Здесь вода, которую никто не зовёт по имени.

Я вышел. Ветер шевелил осоку. Воздух был влажный, тяжёлый. Яуза — чуть дальше. Между деревьями — ржавая лестница вниз. Похожая на ту, с видео. Позади — старый бетонный парапет, на котором кто-то написал баллончиком: «Здесь нельзя оборачиваться». Стёрто, но читается. Я спустился по ступеням.

Они были скользкими и мокрыми, однако в городе дождя не было.

Вышел на бетонную площадку. Слева — металлическая труба, из которой сочится вода. Сток. Именно он гудит. Звук... да, похож на голос. Не слова. Интонация. Как будто кто-то читает молитву под водой. Я приблизился.

На стене рядом с трубой — пятно, похожее на след от руки, только немного вытянутое. Слишком тонкое. Пальцев — шесть? Или это просто потёк? Я присел. Посмотрел на воду.

Она вела себя… не так. Не просто текла. Она как будто смотрела на меня. Блики на поверхности пульсировали синхронно с моим дыханием.

— Даша? — сказал я. Сам не понял, зачем.

— Глупо. Но искренне. Она не здесь. Но была тут. И оставила кое-что. Смотри под ногой. — раздался шёпот в голове

Я опустил взгляд. У ног лежал раздавленный мокрый телефон. На корпусе — наклейка с надписью: «Улыбайся, даже если никто не смотрит». Стиль, предположительно, Дашин.

Я присел. Взял его в руку. В этот момент в трубе изменилась частота звуков — гул стал глубже. И где-то внутри звука я услышал имя.

«…Станислав…» Тихо. Почти неразличимо. Но не послышалось. Я поднялся.

— Я здесь, — сказал я. Голос дрожал, но был твёрдым.

Тишина. Гул снова стал обычным.

— Они знают, что ты рядом. Кто-то шевелится под руслом реки.

Я постоял у трубы ещё минут пять. Дождался, пока гул снова стал ровным. Потом повернулся и пошёл назад. Ветер усилился. Где-то вдали раздался звук металла. Я не обернулся. На всякий случай.

Остановился, держа в руке раздавленный телефон. Пальцы подрагивали — не от страха, а от непонятной дрожи внутри, будто где-то под кожей включился моторчик. Вода текла ровно. Гул ушёл вглубь. Показалось или в бликах на поверхности мелькнули буквы?

— Занятно. Она оставила след. Но не только она. Ты тоже не пустой пришёл.

— О чём ты? — спросил я в вслух.

— Ты таскаешь с собой камень. Не в кармане, а внутри. Небесный камень. Кто-то заботливый встроил его в тебя.

Я замер.

— Нурия… — прошептал я.

— Ага. Не такой ты уж беспомощный, как думаешь. Этот камень — не просто броня или усилитель воли, как тебе казалось. Он пророс в тебе.

— Пророс?

— Ты не заметил? Ты начинаешь чувствовать чужие вибрации. Не мысли, а нечто, что находится глубже. Оттенки эмоций. Тень намерений. Вот, например, Настя. Ты ведь понимаешь, когда она говорит не правду. Даже если она сама не знает, что врёт.

Я открыл рот, но не нашёл, что ответить.

— Это эмпатия, дружок. Начальная. Сырая. Многих она сводит с ума. Имей в виду, что она может стать как твоим щитом, так и твоей ловушкой.

— Почему ты не сказал раньше?

— А ты бы послушал? А ещё я был немного зол. Из-за камня я не смог подчинить тебя своей воле и сделать марионеткой. Это было немного обидно. Но интересно.

— И что теперь?

— Наблюдай. Не глуши это чувство. Привыкай. Иногда ты будешь слышать... больше, чем хочешь. А иногда ровно то, что нужно. Особенно рядом с теми, у кого осталась только тень от души.

Я сжал кулак, всё ещё держа мокрый телефон.

— Спасибо, что предупредил.

— Это не ради тебя. Я хочу немного пожить в тебе, устроить себе отпуск среди людишек. Знаешь, как тяжело и утомительно общаться только с такими, как я? Вот и хочу устроить всё так, чтобы ты не треснул пополам раньше времени от моего присутствия.

От этого объяснения легче не стало. Я выдохнул, поднялся по лестнице обратно наверх. Надо было ехать. Камень в груди не был тяжёлый, но теперь, когда мне напомнили о нём, чувствовался. Как якорь.

Я добрался до дома ближе к полуночи. Улица была на удивление пустая: ни машин, ни собак, ни случайных прохожих. Только лампы фонарей висят как жёлтые пятна, растворённые во влажной темноте.

В квартире всё было как я оставил: тетрадь деда открыта на краю стола, шкатулка с непонятными знаками — под ней. Я прошёл, не включая свет. Только тусклое дыхание настольной лампы у кровати отгоняло мрак. Скинул куртку, обувь, штаны. Упал на кровать. Голова коснулась подушки — и мир выключился.

Мне снился сон. Не помню ни образов, ни слов. Только послевкусие. Как будто кто-то говорил со мной, показывал что-то. И это было важно. Но как с радио — ты повернул ручку громкости влево, и осталась только тишина.

Я открыл глаза. Комната была серой и тяжёлой. Тени лежали ровно. На подоконнике — чайная ложка, забытая вчера. От неё — блик на стене, в форме стрелы.

Телефон. Я потянулся, включил экран. 11:36. Один пропущенный вызов. Я перезвонил. Гудок. Второй. Пауза. Тишина. Звонок сбросили.

— Настя, — сказал я, почти шёпотом. — Что за игры?

Я провёл ладонью по лицу. Кожа была такой тёплой, как будто внутри меня кто-то топил печь.

Поднялся. Прошёл в ванную. В зеркале был я. Но будто слегка не совпадающий. Лицо не изменилось, но глаза какие-то потухшие. Шелест, наверное, хмыкнул бы: «Вот и смотри на него, если не боишься». Умылся. Холодная вода обжигала. Ладони дрожали. Вода стекала по подбородку, и казалось, что её больше, чем я налил.

На кухне — привычный ритуал. Турка. Два ложки кофе. Немного воды. Отличный горький запах, который бодрит ещё до первого глотка. Вскипело. Убрал с огня. Пена осела. Налил. Сел у окна, сделал первый утренний глоток. Горько. Горячо. Именно то, что нужно.