— Он реально разобрался. Он мне в кабинете так спокойно сказал: «Фактически дела нет». А я... я даже не сразу поверил. До сих пор не верю, если честно.

— Я тебе говорила, что всё обойдётся, — мягко сказала Настя, и провела пальцами по моей щеке. — У тебя вид, как у человека, который уснул в такси, а проснулся в могиле.

— Очень точное сравнение. И да — в могиле спится лучше, чем в «Батырке».

— Там всё было так плохо?

Я вздохнул.

— Не столько плохо, сколько тесно. В голове. Но присутствовали и странные моменты. Камера у меня была своеобразная. Как и соседи. Один считал, что он перст Одина. Второй — авторитет без татуировок. А третий, — я замолчал, — третий бормотал ночью про огонь. Про кого-то по имени Азар. И звал его обратно.

Настя нахмурилась.

— Ты думаешь, это как-то связано?

— Всё связано, — сказал я, глядя ей в глаза. — Просто мы это понимаем не сразу.

— Ну, сегодня ты хотя бы не в тюрьме. Это уже хорошее начало.

— Начало, — повторил я. — И очень хочется, чтобы ты в этом новом начале была рядом.

Настя ласково улыбнулась, без намёков и осторожностей.

— Я уже рядом.

Мы спустились со ступенек, и я впервые за два дня почувствовал землю под ногами. Она не качалась. Не трещала. Она просто была.

Идя мимо припаркованной машины, я увидел в зеркале заднего вида движение, и на секунду мне вновь показалось, будто за моей спиной кто-то стоит. Я быстро оглянулся. Пусто. Никого. Только мы с Настей и весенний ветер, гоняющий по асфальту пыль и солнечных зайчиков.

Стоянка, с которой нужно было забрать мою многострадальную «Калину», была недалеко от ОВД. Настя подвезла меня туда на своей машине. Почти всю дорогу мы молчали. Обычные слова после моей ночи в СИЗО казались какими-то фальшивыми. Наверное, нужно было немного времени, чтобы снова начать говорить свободно, а не как на допросе, обдумывая каждое слово и каждую фразу.

Когда мы свернули во двор с ржавыми воротами и табличкой «Штрафная стоянка», сердце немного ёкнуло. Моя машина стояла у самого забора.

— Подождёшь? — спросил я, уже открывая дверь.

— Конечно, — кивнула Настя. — Только если она заглохнет, я тебя на буксир не возьму.

— Будет время завтра с утра? — спросил я у неё.— Стас, для тебя — всегда! — ответила она. — Созвонимся.

Я усмехнулся, кивнул и пошёл к машине. Замок щёлкнул туго. Дверь открылась с хрустом, будто изнутри её держали. Запах — не тот, что я оставлял. Бензин, пыль, и слабый привкус чужих рук.

Внутри был хаос. Всё, что лежало в бардачке — раскидано. Кресла определённо поднимали. Коврик сдвинут, задний диван наполовину вывернут. Сразу видно — люди хорошо выполняли свою работу, копались на совесть, и с аккуратностью не заморачивались.

Я сел за руль, положил руки на него. Мгновение посидел в тишине, потом вздохнул.

— Ну, привет, старая. Жива?

Ключ в замке провернулся с трудом, но мотор загудел с первого раза. Машина встряхнулась, проснувшись от тревожного сна. Я медленно выехал со стоянки и остановился на соседней улице. Махнул по дороге Насте, показал ей большой палец. Она кивнула и покатила куда-то по своим делам. Я заглушил мотор. Навёл порядок. Вернул всё на места, вытряхнул коврик, поправил все сиденья. Телефон поставил на зарядку. Он моргнул и начал загружаться.

Вышел из машины, прошёлся по улице. Нашёл сетевую кофейню, взял стакан американо. Пока ждал, смотрел на небо. Оно было серым, но не угрюмым — скорее спокойным, как старый лен. Вернувшись к машине, поставил кофе в подстаканник, сел, закрыл дверь. В салоне было тихо.

Посмотрел направо — на переднее пассажирское сиденье. Оно было пустым.

— Ну что, Никак, — грустно пробормотал я. — Ты же лежал тут… всегда. Голова на лапах. Уши торчком. Смотрел в окно. Помнишь, как лаял на ту женщину в халате, которая переходила дорогу не по правилам?

Ответить было некому. Был только запах кофе и звуки города снаружи.

Я дотронулся до сиденья пальцами, потому что там была шерстинка. Но, нет, показалось. Только лёгкая вмятина на ткани, которую мог оставить кто угодно. Или никто. Сделал глоток. Напиток был горьким и крепким. Именно то, что сейчас мне было нужно. И всё-таки правильно люди говорят, что кофе — вода жизни, особенно после плохой ночи.

Посидев ещё немного, завёл двигатель и неспешно тронулся с места. Сомнений, куда ехать, не было — в квартиру деда. Подъезд встретил меня глухим звуком шагов по бетонным плитам и запахом жареной картошки. Всё как всегда. Дверь в квартиру открылась с первого раза. Замок не заедал, как будто ждал. Я вошёл и замер. В квартире было тихо. Всё, как и прежде, лежало и стояло на своих местах. Ботинки деда у двери. Книга на подлокотнике кресла. Тот же, родной, до боли знакомый запах — чуть-чуть табака, капля корвалола и немного старой древесины, которой пахнут антресоли.

Я прошёл по коридору. Заглянул в кухню. На столе — пустая кружка. В раковине — сухая ложка. Холодильник гудел, словно в обиде, что его забыли выключить. А потом двинулся в комнату деда. Остановился на пороге, не решаясь войти.

На стене у окна всё ещё виднелся черноватый след — пятно гари или копоти, которое не получилось оттереть до конца. Следствие тогда описало это как «повреждение от непотушенной свечи», но я знал, что здесь была схватка. Здесь дед встретил тех, кто хотел вытянуть из него нужную информацию.

На полке — старые книги. Некоторые в обложках из ткани, с непонятными надписями, похожими на старомонгольский язык. Были и книги без названий, с обугленными уголками страниц.

На полках между фолиантов — незнакомые фигурки. Одна — крошечный человек с длинными руками и вытянутым черепом. Другая — ящерица с человеческим лицом. На них лежал тонкий слой пыли, как на музейных экспонатах.

Я аккуратно снял с полки одну из тяжёлых резных шкатулок. Внутри оказалась связка сухих трав, перо и кусочек мела. Закрыл. Протёр пальцем пыль со статуэтки, сходил в кухню, вернулся с тряпкой и начал аккуратно, один за другим, вытирать каждый предмет.

И тут моё внимание привлекла старая толстая тетрадь, которая торчала в щели между книгами. Я протянул руку и вынул её. Она была потёртой, с обложкой цвета глины. Открыв свою находку, узнал почерк деда — размашистый и неразборчивый. Перед глазами заплясали какие-то странные схемы, какие-то строки, похожие на стихи. Или на заклинания. Пытался разобраться, но через пять минут понял, что это не так то просто. Слишком сложный текст, слишком много незнакомых слов.

— Ладно, потом разберусь, — сказал я сам себе вслух. — На это нужно время.

Оставил тетрадь на столе и решил сделать уборку. Вытер пыль с подоконников, перемыл посуду, разложил книги аккуратно. Разобрал завалы на комоде. В какой-то момент комната стала походить не на квартиру после разгрома, а на жилище, ждущее хозяина.

Подошёл к письменному столу. Старый дедовский стол был тяжёлым, с потёртой столешницей. Сел за него. Провёл рукой по поверхности. В углу царапина, оставленная когда-то моим ботинком. Тогда мне было лет восемь.

Открыл верхний ящик. Там оказались письма, маленькие свёртки, перочинный нож, какой-то высохший корень, запечатанный в целлофан. В другом ящике — ключ, чёрный камень с дыркой, монета с неизвестными символами.

Я не стал рыться. Просто закрыл всё обратно и подумал:

— Потом. Обязательно займусь. Но не сейчас.

Встал, обвёл взглядом комнату. Здесь было всё. Память. Боль. Сила. Я чувствовал это физически, словно вокруг замерли тени предков, наблюдая, как я делаю первый настоящий шаг. И мне показалось, будто комната одобрительно скрипнула паркетной доской.

***

Город жил своей жизнью, как будто ничего и не произошло. Начало лета в Москове — это особенное время. Асфальт горячий, как сковорода, уже ранним утром. Тротуары пестреют — кто-то в майке, кто-то в пальто — как всегда люди не могут определиться с погодой. Воздух вперемешку с бензином и запахом липы. Где-то за углом ремонтируют балкон, через дорогу — грузовик с фруктами, продавец кричит что-то в мегафон. Метро выплёвывает из своих недр людей десятками. Машины сигналят, словно спорят, кто главный на этой полосе.