— Да ну…

— Он пробовал игнорировать. Занавеску повесил. Но всё равно — чувствовал взгляд. Как будто зеркало запоминает, даже если не смотришь.

— И что с ним стало?

— Ночью услышал смех. Из ванной. Подошёл — зеркало было запотевшее. На нём было написано пальцем: «Уже не ты».

— Чёртовщина какая-то... Он не прибухивал? Может на веществах сидел?

— Дальше слушай, Семёнов! Он свалил. Вещи бросил. Дверь открыл — а в подъезде женщина стоит. В точности как та из зеркала. Та же поза. Но лицо… как будто какое-то слишком правильное. И смотрела так, как будто они знакомы.

— Ну так она что, на него напала? Люблю женское насилие!

— Это потому, что ты подкаблучник, Семёнов. Нет. Просто смотрела. И исчезла. А в квартире потом нашли второе зеркало, которого раньше не было. Внутри — только она. Стоит. Ждёт.

— И что теперь?

— У арендатора крышу сорвало окончательно. Соседи успели у окна поймать — активно наружу собирался с пятнадцатого этажа. Вызвали кого надо. Увезли куда положено, а там привязали, потому как неожиданно буйный. Никакие пилюльки не помогают, даже максимально тяжёлые. Квартиру опечатали, потому что хозяев не нашли. Ну они как бы есть — всё оформлено как надо, но найти не можем. Но я вас шутников знаю — с проверкой туда никого не посылать, понятно? Не надо никому на это смотреть, слышишь?

— Эх, товарищ начальник, любите вы к концу своего рабочего дня страху нагнать!— А доказуха есть какая-нибудь? Кроме зеркала? — спросил второй голос.

— Ну как сказать. Участковый оттуда, который описывал происшествие, сильно загрустил после этого и на стакан плотно присел. На службу забил. Всё идёт к тому, что увольнять будут по статье. А ведь до пенсии год мужику оставался! Жена ушла — невозможен, говорит, в общении стал. А ещё — у того болезного психа последнее сообщение в телефоне — его имя, написанное вверх ногами и наоборот.

— Вот вы навертели, товарищ начальник!.

— Поаккуратнее с зеркалами, Семёнов. Они, возможно, не для тебя. Они могут оказаться для кого-то, кто с другой стороны.

— Как же теперь мне бриться, товарищ начальник? После ваших страшилок-то?— Наощупь, Семёнов. Хороший полицейский должен обладать фотографической памятью. Да, я чего приходил-то? Совсем меня заболтали! Этого вашего Каримова — если он ещё тут — ведите к Максимову. Сейчас он его красиво колоть будет за убийство.

Не то, чтобы я не был морально к этому готов, но всё равно сердце пропустило в груди один удар. Снаружи зашаркали ноги, захлопали двери и послышались удаляющиеся голоса. Кто-то загремел, судя по звуку, связкой ключей. — Каримов, ты ещё там? Давай на выход. Судя по голосу, это был тот самый Семёнов, у который теперь будут сложности с бритьём. Я подошёл к зарешёченной двери. Он открыл её, выпустил меня, буркнул «Жди». Зачем-то закрыл пустую камеру на замок и повёл меня по коридорам куда-то вглубь здания. Не могу сказать, что страдаю географическим кретинизмом, но почему-то в таких заведениях сразу путаюсь. Если бы действительно сейчас нужно было совершать дерзкий побег, кажется, начал бы бестолково метаться по этажам и в результате застрял где-нибудь в тупике. Компас тут однозначно не помог бы. Семёнов шёл чуть позади меня и регулировал движение словами: «налево», «направо», «прямо». Перед одной из одинаковых, на мой взгляд, крашеных светлых дверей он сказал: «стой». Открыл дверь, заглянул в неё не заходя, спросил у кого-то внутри: «Каримова заказывали?» и ухмыльнулся. Кивком указал мне внутрь. Я сделал шаг вперёд и услышал сзади характерный звук щелчка. На меня из глубины комнаты внимательно смотрели шесть глаз. Самым добрым из них был взгляд самого Базилевса с большого портрета над столом. Он смотрел на меня ласково, тепло, возможно, с некоторой укоризной, как бы говоря: «Эх, Стас, ну как же ты сюда попал?». Второй парой глаз, опять же с портрета, на меня целился градоначальник Москова. Суровый седой мужчина с осуждающим выражением лица хмурился, глядя на меня. За широким письменным столом, выглядывая из-за широкого монитора, меня изучали глаза старшего следователя Максимова Дмитрия Владимировича. — Ну что, Каримов, проходи, рассаживайся. — широко улыбнулся он, сделав приглашающий жест, указывающий в сторону одного из трёх стульев, стоящих слева от него, у стены. Я неспешно прошёл и сел на средний.— Станислав Маратович, сообщаю вам, что вы задержаны по делу об убийстве Никоновой Екатерины Даниловны. Сейчас мы с вами побеседуем, заполним бумаги, подпишем и разойдёмся. Я, например, пойду домой к жене, а вы, Каримов, навстречу своей судьбе. А чтобы ваша судьба стала более лёгкой, настоятельно рекомендую вам написать чистосердечное признание. Оно, как вам наверняка известно, очень сильно облегчает наказание. Приступим? — спросил Максимов с лёгкой ядовитой улыбкой.— Я не против. — ответил я.— И это просто замечательно! Сейчас я вам дам лист бумаги — признание у нас положено писать от руки. — Он повозился в столе и вынул стандартный лист. Положил его на край стола, сверху примостил шариковую ручку. — Подвигайте стул ближе, Станислав Маратович, вот здесь вам будет удобно писать. Хотите чаю? — он как-то весь оживился в предвкушении.— Чаю хочу. — ответил я. — А писать ничего не буду. Каяться мне перед вами не в чем. — Вот ты как заговорил, Каримов! Ну тогда не будет тебе никакого чаю! А знаешь, что тебе будет? Чифирь тебе будет, потому, что пойдёшь ты теперь по этапу на основании статьи сто пятой! Хорошая статья, надёжная, вернёшься из тайги — если вернёшься — старым и больным. Но я думаю, не вернёшься. За погубленную тобой молодую девичью жизнь сгинешь на зоне особого режима! Наверное, события последних дней вогнали меня в некоторую апатию, потому, что гневные пафосные тирады старшего следователя Максимова меня не сильно цепляли. Я принялся следить за траекторией движения наглой мухи, выбиравшей место для приземления на портрете градоначальника. Мне даже показалось — буквально на несколько секунд — что я перестал слышать увещевания полицейского. Наконец муха нашла себе место на углу рамы портрета. А меня из медитативного созерцания вырвали слова: «..с особой жестокостью...либо пожизненным лишением свободы!». Я перевёл взгляд на Максимова. — Не будешь писать чистосердечное? — спросил он, кажется, слегка выдохшись. — Не буду.— ответил я. — Тебе же хуже. — злорадно сказал он и вставил чистый лист в принтер. — Займёмся протоколом. Фамилия, имя, отчество. Мне совершенно не хотелось препираться из-за очевидных вещей — мой паспорт лежал прямо перед ним. — Каримов Станислав Маратович. — Дата и место рождения? Я ответил. — Что вы можете сообщить следствию по факту предъявленных вам подозрений? — Пользуясь статьёй пятьдесят первой Основного Уложения отказываюсь от дачи показаний. — сказал я, внимательно глядя на Максимова. Его лицо исказила какая-то гримаса, которая, впрочем, быстро исчезла.

— Не хочешь по-хорошему, Каримов? Ну и не надо. Не сильно-то и хотелось. Продолжим потом как-нибудь. Когда остынешь в холодной камере. А пока что с удовольствием сообщаю что вы, Каримов Станислав Маратович, согласно части второй статьи девяносто первой Уголовно-Процессуального Кодекса задерживаетесь по подозрению в совершении преступления — убийства Никоновой Екатерины Даниловны. В связи с этим вы будете помещены в следственный изолятор номер два. Вам всё понятно? — с ехидной ухмылкой спросил следователь. — Да, понятно. — ответил я без энтузиазма. Никогда не хотел попасть в подобное заведение — но сегодня, видимо, судьба распорядилась именно так.— Подпишите вот здесь и здесь. Внимательно рассмотрев протоколы и прикинув расстояние, от конца напечатанного текста до той точки, где Максимов поставил галочку, я мысленно усмехнулся. Взял со стола ручку и написал сбоку: «От подписи отказываюсь». Поставил дату, расписался.— Ты об этом очень пожалеешь, Каримов! — прошипел следователь.— Наша встреча была ошибкой. — кивнул я в ответ и улыбнулся. Максимов помолчал. Потом заговорил иначе — тише, хрипло, с тяжестью в голосе: