Она вдруг взревела и холодная волна ударила меня в грудь. Меня швырнуло на землю. Нож выпал из руки, но я успел схватить его снова.

Вода в круге поднялась и стала обретать форму: головы, руки, глаза, подёрнутые мутной плёнкой. Они смотрели на меня. Просили освобождения.

Я встал, шатаясь.

— Я не спаситель, — сказал громко и твёрдо. — Но отвечаю за то, что нашёл.

Я сжал нож. Он будто запел на древнем языке, на языке боли и памяти. А я шагнул в воду.

Когда шагнул в круг, вода не обожгла меня. Она приняла, потому что ждала меня. Нож в руке дрожал. Кикимора поднялась. Водяная тень, исполинская, с вытянутыми руками и слепыми глазами. Она смотрела в меня и сквозь меня.

— Последний раз предлагаю, — её голос раздался у меня в голове. — Отдай то, что у тебя внутри. Не противься, и тогда я верну тебе всё. Настоящего тебя. И покой.

— Я и так настоящий, — выдохнул я. — Слишком настоящий, чтобы тебе верить.

И тогда я повторил то, что в эти мгновения говорил мне Шелест. Кикимора Кука, дух ночной,Убирайся в Навь домой!Не в подполье, не в тени —Там, где тени всех дней!

Там тебя уж Мара ждёт,В царстве мрака, в вечный холод.Там твой трон костей скрипучих,Средь болот безлунных, жгучих!

Ножом предков прогоняем,В Навь дорогу открываем!Коль назад явишься снова—Станешь прахом у порога!В Навь ушла — так будь там вечно,Сгинь во тьме, уйди навечно!

После этих слов мир треснул. Это было наяву: я увидел, что воздух вокруг дал трещину, как лёд весной. Вода с шипением расступилась. Кикимора дёрнулась, как от удара. Повалил пар. В её лице проявились тысячи лиц — жертв, матерей, детей, унесённых в Навь.

Она протянула ко мне руку. Я занёс нож.

— Вернись туда, откуда пришла, — сказал я. — Сколько бы ты ни кормила тьму, она тебя не насытит.

— Не ты должен говорить это… — прошептала она. — Но ты сказал. Ладно… пусть будет так.

В этот момент на поверхности водной глади появились размытые, полутонкие силуэты. Это были не дети. Это были фрагменты наших страхов: моей матери, потерянной в роддоме, моей собственной уязвимости. В каждой капле, казалось, я вижу отражение самого себя — потерянного, не принявшего, забывшего. Это было тяжелее ножа. И в сердце защемило.

Она улыбнулась. Почти по-человечески. И исчезла. Растворилась в каплях, которые медленно опали вниз, и погасли, будто свечи.Наступила полнейшая тишина.

Я стоял в центре круга. Дышал так, будто пробежал марафон в костюме водолаза. Под ногами грязь, нож в руке почему-то дымится. Вода исчезла. Просто исчезла. Всё вокруг было сухо. И пусто.

А потом раздался лёгкий звук, будто капля упала в колодец, только внутри меня. По венам пробежал холодок. Я поднял руку и почувствовал, как воздух вокруг неё сгустился, уплотнился и стал влажным. Меня наполнило непонятной пока силой.

— Вот и всё, — произнёс Шелест. — Мастер ты, конечно, так себе, но живучий. А это дорогого стоит.

— Что со мной? — прошептал я.

— Ещё одна метка. Связь. Река теперь не просто под ногами — она в тебе.

— Это пройдёт? — спросил я.

— Нет. И ты уже не тот, кем был до этого.

Я кивнул, убрал нож в сумку и поднялся. Сделал шаг. И услышал, не в голове, не ушами, а всем собой, как где-то далеко-далеко, из этого мира уходит жажда тьмы. Одной дочерью Нави здесь стало меньше. На сегодня достаточно.

Я стоял и устало смотрел на место прошедшего изгнания. Хотелось верить, что всё закончилось. Однако вместо облегчения чувствовал только пустоту. Оглядевшись вокруг, увидел на земле какой-то странный чёрный камень. Сам не знаю почему, но захотел взять его с собой. Сунул в рюкзак.

По дороге к машине, заметил: небо над Московом потемнело. Как-то внезапно, словно сдвинулся невидимый обычному человеку занавес. С юга шёл странный белёсый и низкий туман. Мне показалось, что над улицами пронёсся гул. Очень было похоже на то, что под землёй заговорил старый Царь-барабан.

Шелест снова заговорил:

— Думаешь, ты её прогнал?

— А разве нет?

— Прогнал. Одну. Одним именем. — Он помолчал. — А в Нави имён много. Не забывай, что все они там родственники.

Я молча сел в машину. Руки подрагивали. Мотор с первого раза не завёлся. Когда я всё же поехал, город за окном казался другим. Дворы — чуть тише, фонари — чуть тусклее. На переходе стоял ребёнок — мокрый, босой, в капюшоне. Я моргнул, и его не стало.

Добрался до дома Насти поздно вечером. Она открыла дверь в халате, с кружкой чая, и внимательно меня рассмотрела:

— У тебя глаза как у выжатой тряпки.

— У меня всё нормально, — соврал я.

— Ты весь мокрый. Попал под дождь?

— Кажется, да.

Она прижалась ко мне, но я едва чувствовал тепло.

— Стас, — прошептала она. — С тобой точно всё хорошо?

— Лучше не бывает, — снова соврал я.

Сомнений в том, что это только начало изменений, не было.

Кухня у Насти была маленькая, но уютная. Я грел ладони о чашку, слушая, как за окном дождь капает по карнизу.

— Как прошёл твой день? — спросил, глядя на плечо девушки. Это было безопаснее, чем взгляд прямо в глаза.

— Да всё как всегда. Шерстяная суета. С утра женщина пришла. Говорит, у кота стресс. Ты понимаешь? У кота. От нового шампуня. Я ей отвечаю: у вашего кота стресс не от шампуня, а от хозяйки. — Она хмыкнула. — Еле уговорила её не стричь животное под ноль. А у тебя как?

— Ну так. Насыщенно. — Я сделал глоток. Чай был мятный, немного сладковатый. — Немного ездил, много думал.

— Ты сегодня на удивление тихий и молчаливый, — она присела напротив. — Всё хорошо?

Шелест в голове громко фыркнул и рассмеялся.

— Скажи ей, что ты только что разорвал завесу между мирами и пообщался с давно умершей ведьмой. Отличная тема для беседы за кружкой чая, так сказать.

Я мысленно отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

— Просто день такой, — сказал я. — В голове каша. Бывает.

Настя вздохнула. Её тёплый взгляд тревожно скользнул по мне.

— Я подумала, может, возьму отпуск. На недельку хотя бы. Мама давно зовёт, надо бы сгонять к ней в Завидково. Воздух, грибы, тишина.

Я кивнул.

— Звучит неплохо. Тебе бы это пошло на пользу.

— Но в тоже время, какой мне отпуск, — вдруг резко сказала. — Пока Дашу не нашли, как-то не до отдыха совсем.

Она опустила глаза. Лицо стало хрупким, как фарфор. Вот в такие моменты мне особенно хотелось, чтобы её ничего из этого не касалось.

Потянувшись, накрыл её руку своей.

— Я кажется, знаю, как её найти, — сказал тихо.

— Правда? — Она вскинула взгляд. — Стас... А как? Тебе нужна помощь?

Я не ответил. Просто наклонился и поцеловал её. В этот миг хотелось только одного — тишины. Чтобы Настя не спрашивала, не отвечала и, чтобы не видела того, что вижу я.

Шелест отозвался в голове насмешкой:

— А вот и момент, когда герой выбирает, кого спасти. Как красиво! Классика. Трогательно. Надеюсь, ты не облажаешься.

Я не ответил ни ему, ни Насте. Только прижался лбом к её виску. Чай остывал, но руки оставались тёплыми. Завтра я пойду до конца. А сегодня?... пусть хотя бы этот вечер будет только нашим.

— Стас… Ста-ас, проснись…Я почувствовал, как кто-то касается моего плеча. Открыл глаза. Надо мной стояла Настя в футболке, с мокрыми волосами, без макияжа. У неё было такое тревожное выражение лица, которое врезается в память даже после яркого сна и остаётся перед глазами на целый день.

— Вода, — тихо сказала она. — Посмотри, что с водой.

Я сел на кровати, растёр руками лицо.

— Что с водой?

— Она… не знаю. Кран не до конца закрыт, хотя я точно закручивала. А струйка идёт почему-то мутная. И зеркало в ванной всё в разводах, словно на него кто-то дышал, причём изнутри. Я… мне приснилось… — она запнулась, — странное.

Я поднялся, всё ещё приходя в себя после сна и прогоняя глухой звон в голове. — Что именно снилось, Насть?