— Не знаю. Никогда не ставили диагнозов. Работал на удалёнке, почти не общался с людьми. А потом — исчез. Оставил дверь открытой. Компьютер включён. Я когда приехал, на столе чай стоял ещё тёплый.

— Полиция что говорит?

— Ничего. Нет следов взлома. Камеры у подъезда сняли, как он выходил. Один. Но дальше следов нет. Никто его не видел. Нигде. И главное — я… я начал забывать, как он выглядел. Понимаете? Мой родной брат. На его фото смотрю, и не могу вспомнить голос. Смеялся ли он? Ел ли солёное? Фото есть, а образа нет. Понимаете?

— Жутковато.

— А потом я нашёл блокнот. В шкафу, за книгами. Он там, видимо, его хранил. Последняя запись была странной. Это даже не текст был, а рисунок. Если точнее, карта. Несколько точек в городе обведены. И одна подписана: «он ушёл тут». Это как раз контейнер, где вы меня забрали.

Я почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

— И вы…

— Я прихожу туда почти каждый день. Стою. Смотрю. Иногда кажется — что-то движется. Как будто мусорная крышка… дышит. Или асфальт вибрирует. Один раз видел собаку. Она лаяла на точку между стеной и баком. Потом завыла и убежала. А пару дней назад — парень исчез. Камеры запечатлели, как он шёл туда. А потом — пусто. Пропал.

— Может, это совпадение?

Он посмотрел в зеркало. В мои глаза. И я понял — он в это верит.

— Вы ведь слышали про места, где граница тоньше? Где что-то… проникает. Сначала вода. Потом тень. А потом — пустота.

Я молча кивнул. Он вздохнул.

— Я не жду, что вы поверите. Просто иногда надо кому-то рассказать. Чтобы всё это перестало вариться внутри.

Машина затормозила у промзоны. Он вышел, а вместо прощания бросил:

— Если услышите, как кто-то зовёт вас по имени — оглянитесь вокруг. Точно ли зовут вас.

Он ушёл, растворился между зданиями. Я ещё немного посидел и завёл машину.***

Я только припарковался у магазина, собираясь зайти и выбрать перекус, когда в кармане завибрировал телефон. Посмотрел на экран — Настя. Ответил сразу.

— Алло?

— Стас… — её голос был тихий, в нём звенело напряжение, как в натянутой струне. — Прости, что внезапно. У тебя есть минутка?

— Конечно. Что случилось?

— Даша пропала.

Я замер. Опёрся о капот.

— В смысле — пропала?

— Утром у неё была съёмка. Она подрабатывала фотосессиями на природе. Звонили какие-то ребята, кажется, блогеры. Хотели кадры на Яузе, у моста. Она взяла свой фотоаппарат и ушла. Сказала, что вернётся к обеду. Но до сих пор её нет.

— А телефон?

— Недоступен. Сначала звонок проходил, просто трубку не брали. А теперь выключен. Уже два часа.

— Кто конкретно с ней был? Адрес съёмки есть?

— Я не знаю точно. Она говорила: «Набережная, под железной аркой, где трещины на плитке». Я не поняла, что за арка. Там их много. Я… я туда ездила уже. Ничего. Никаких следов. Только рюкзак её нашла — он заметный, розовый, там мишка плюшевый на ручке висит. Рюкзак пустым оказался.

— Настя, спокойно. — Я включил зажигание. — Где ты сейчас?

— В нашем салоне. Но я не могу сидеть тут. Я просто чувствую, что что-то не так. Она не могла просто взять и уйти. Это не в её правилах. Раньше она всегда предупреждала, если задерживалась. Я уверена, что-то не так.

Она замолчала на секунду. А потом добавила:

— Стас, я никогда раньше не боялась так. Это не паника и даже не обычная тревога. А, знаешь, как бывает, когда в комнате кто-то есть, но ты его не видишь? Вот так. Только хуже.

— Я сейчас к тебе приеду. Жди меня. Никуда не уходи.

— Хорошо. Только если вдруг со мной тоже что-то… Ты ведь…

— Настя, — перебил я, — с тобой всё будет хорошо. Я уже в пути.

В ответ трубка выдала тихое «угу», и гудки. Я завёл двигатель и тронулся с места. Высоко в небе всё ещё светило солнце, но мне показалось, что свет его слегка померк, стал чуть выцветшим.

Подъехав к знакомому зданию, заглушил машину. В окне отражалось блекнущее небо, с запоздалым закатом. Свет стекал по фасадам, как выдох.

В голове крутились слова Насти: «это не похоже на обычную тревогу». Я слышал в её голосе не страх, а что-то хуже — узнавание. Те же нотки, что были у деда, когда он говорил про Переход. Словно где-то, между мирами, треснуло стекло и через него уже сочится нечто... что-то древнее.

Я закрыл глаза, глубоко вдохнул. Перед глазами — контейнер. Змеиные тени. Человек без лица. Выдохнул. Мир был прежним. А я — нет.

Я понял, что больше не могу нащупать твёрдую почву. Подо мной — зыбь. Рядом уже нет деда. Никака больше нет. Только Настя и шрам, который снова зудит, зовёт меня, как компас, ведущий в темноту.

Мне нужно идти.

Не домой. Не за кофе. А туда, где ничего нет, и где, возможно, впервые кто-то посмотрит на меня из этой тьмы и скажет: «Я тебя вижу».

Утисета. Время смотреть в бездну. Смотреть до тех пор, пока она не моргнёт в ответ.

Когда я вернулся в квартиру деда, была уже почти полночь. Дом стоял в тишине, которая буквально прилипала к коже. Такое бывает только глубокой ночью, когда город не просто спит, а перестаёт помнить, что он живой.

Я открыл дверь и прошёл в кухню. Кофе не хотелось. Плеснул воды из фильтра, выпил залпом. Жидкость в желудке не принесла облегчения. Мысли вертелись, как угольки в костре — вроде бы почти потухли, но вдруг лёгкое дуновение ветерка, и они снова разгорелись.

Я прошёл в комнату деда. Запах старых книг всё ещё держался в воздухе, как аромат застывшей памяти. Сел за его письменный стол. Выдвинул ящик. Потом второй. Папки. Записные книжки. Обрывки схем, пометки маркером, вырезки из газет. Всё это уже видел. Я искал нечто более конкретное. Возможно, какой-то намёк на утисету. Или сидение. Нужен был просто намёк на «тишину и зов». Ничего.

Пролистал одну из самых толстых тетрадей. Она была полна рукописных выкладок о снах, травах, временах дня, «линиях между собачьим часом и первым петухом». Несколько листов с загадочными кругами. Ни одного упоминания о сидении в тишине или духов, приходящих по зову. Пусто. Закрыл тетрадь. Провёл пальцами по корешку, как по шраму. В голове что-то шевельнулось. Мысль далёкая и в то же время близкая как будто ворочается где-то внутри, выплывает из подсознания, вспоминается.

«Ты уже знаешь,» — прошептало что-то во мне.

Я взял другую папку. Там были подробные описания камлания. Строго шаманская традиция. Я пролистал — пение, бубны, костры, призывы к духам. Всё с точными указаниями условий, даже фазы луны. Угол костра, где должен стоять камлающий. Всё — как положено. Но я точно знал, что этот обряд не подойдёт. Камлание — это путешествие, в котором шаман бродит по Верхнему или Нижнему миру. Там он и общается с духами, решая свои вопросы. Но мне нужен был совершенно другой вариант, когда мой помощник проявится в моём мире сам.

Пролистал ещё несколько страниц, понял, что всё это важно, просто сейчас ещё не пришло время для камлания. Просто потому, что не туда ведёт. Поэтому я отложил тетрадь и потёр лицо руками. Это потом. Когда стану сильнее. А сейчас, всё-таки утисета.

Я знал, как это делать не только со слов Эйнара в теле Альберта. Просто… знал. Кажется, моё тело знало. Словно я или не совсем я когда-то уже это проделывал, и тот опыт остался где-то глубоко внутри меня. Я зашёл в ванную. Умылся. Долго смотрел в зеркало. Не узнавал себя. Не потому что изменился. А потому что стал наблюдателем. Человек, которого я видел — был мною, но не полностью. Что-то, какой-то элемент в моём новом облике был с изнаночной стороны мира.

На полке у деда я нашёл старый кожаный рюкзак. Заварил крепкого дедовского чая, залил в термос. Положил его в рюкзак, бросил туда же фонарик и плед. Телефон решил оставить дома. Надел куртку потеплее и кроссовки. Перед выходом остановился у двери. Оглянулся на квартиру. Словно ждал, что она что-то скажет. Она молчала. Я прочёл в этом молчании согласие.