Второй был жестоким. Он шёл на меня, поигрывая ножом:— А я бы мог. Я бы легко вскрыл ту тварь. Я бы сжёг всё, чтобы вернуть девушку. Ты просто жалок. Третий был молчаливым. Он стоял не шевелясь. Я подумал, что именно он моё будущее. Если я что-то сегодня сделаю не так, то лишусь всего человеческого и останется только он.Я сделал ещё один шаг назад. Дыхание сбилось. Пространство дрожало, как вода над кипящим котлом. И тут земля зашевелилась.Из зеркальных луж, которых я раньше не замечал, начали вылезать руки. Маленькие. Детские. С бледными пальцами, как у кукол. Они хватались за гальку, тянулись вверх. Один. Второй. Пятый... Дети. Их лица были расплывчаты, стёрты. Их чёрные, как у рыб глаза, смотрели на меня, а губы изгибались в немом крике.Я шагнул вбок, но одна из рук схватила меня за лодыжку.Сила была нечеловеческой. Я махнул костяным ножом и не почувствовал сопротивления. Послышался плеск и рука исчезла где-то под водой.В голове мелькнула мысль и я тут же воплотил её — сделал костяным ножом надрез точно по шраму на левой ладони. Потом присел на корточки и с размаху ударил окровавленной ладонью по ближайшей зеркальной луже. Неожиданный громкий сухой щелчок ударил по ушам после соприкосновения ладони с водой. По всем зеркальным лужам одновременно прошла волна. Дети мгновенно исчезли и лишь мокрые следы остались на гальке.Я выпрямился. А на меня уже шёл Жестокий Я. Его нож был гораздо длиннее моего. Я уклонился от его прямого выпада. Он ловко перекинул нож в левую руку обратным хватом и приготовился. Когда я увидел начало режущего удара, блокировал его и перехватил запястье.— Я не отказываюсь от тебя. Но ты не управляешь мной.Он злобно зашипел и распался, как пар. После него в воздухе остался запах крови.Слабый всё ещё стоял на месте и не нападал. Он дрожал.— Ты знаешь, что я останусь. Даже если ты победишь. Я приду, когда у тебя не будет сил. Когда умрёт ещё кто-то. Когда ты снова будешь в одиночестве.— Я знаю, — сказал я.— И что?— И всё равно, я принимаю тебя. Но ты не управляешь мной.Он шагнул ближе. И вдруг стал ребёнком. Таким, как я когда-то, в синей школьной форме. Маленький. На похоронах. Мама держит за руку. Я не понимаю, почему все плачут. Только чувствую, что внутри пусто.— Ты не плакал тогда. Потому что не знал, как.— Я учился. До сих пор.— А если снова всё потеряешь?— Значит, снова научусь.У него по лицу потекли слёзы. Он медленно растворился в воздухе. А у меня в голове что-то щёлкнуло, и кажется, наконец понял, что нужно сделать. Я упал на колени. Костяным ножом перед собой начал быстро рисовать угловатые знаки. Моё сердце гулко колотилось в груди. Было страшно. Её имя — это приговор. Для неё. Но, вполне возможно, и для меня.— Шелест, ты тут?Долгая пауза. Потом вздох: «Начинай. Уже поздно бояться. Говори.»Я кивнул сам себе.— Три имени ты носила: для людей ты была Лоскотуха, для богов — Велеслава, а для себя — Топя́ница. Кончилось теперь твоё время. Быстро надрезал свою левую многострадальную ладонь и брызнул кровью на выведенные на земле символы. Смочил кончик ножа в своей крови и с размаху воткнул в центр надписи.Мне показалось или мир и правда дёрнулся? Лоскотуха громко и страшно закричала. Её голос был женским, человеческим, настоящим. На бледном водянистом лице проступили черты. И оно на миг стало красивым, даже смутно знакомым. А через мгновение рассыпалось каплями. Место, где она стояла, начало затягиваться водой. Всё, что было вокруг — зеркальные лужи, отражения, всё утекало в центр.Вскоре всё исчезло. Но Лоскотуха частично всё ещё была здесь. Полупрозрачный силуэт, висящий над зеркальной гладью. Она была похожа на симпатичную женщину средних лет с невероятно ясным взглядом.— Ты назвал моё имя, — шёпотом сказала она. — Да, — кивнул я. — Иначе ты бы не ушла.— Я бы осталась. Но ты понял меня.

На миг мне показалось, что она улыбается. Очень даже по-человечески.— Он тоже когда-то назвал меня, — сказала она. — Седой старик. Он шёл по берегу с палкой. Но был уже сломан внутри. Он не знал, что я тогда была рядом, но у меня ещё не было сил говорить.— Ты про моего деда? — Я шагнул ближе.— Да. Он знал, что я пришла в Явь. Искал, но не нашёл. Ни меня, ни себя.

Она исчезла не сразу. Медленно. Как будто не хотела уходить. Мир вокруг меня закружился. Вода стянулась в узел, отразив в себе луну, которой в небе не было.Потом раздался громкий всплеск, а через мгновение всё стихло.

Я всё ещё сидел на коленях. Шрама на ладони почему-то не было. Не было порезов и боли. Кожа вообще казалась какой-то не родной.

Я вытер руки о мокрые джинсы. Вокруг была полная тишина, нарушал которую звук моего собственного дыхания и лёгкое жужжание в ушах. Сегодняшний бой закончился.

— Ну что, живы? — пробормотал я.В ответ — ничего. Я нахмурился.

— Шелест?

Сначала он молчал. Потом, где-то под грудиной, у диафрагмы, послышался шорох.

— Слушай, парнишка, тут такое дело… — голос звучал лениво, но с едва уловимой нотой беспокойства.

— Ты как будто извиняться собрался.

— Да нет. Я бы, может, и извинился, но у меня принципов нет никаких особо. Тем более в отношении людей. Хочу сказать, что мне теперь с тобой некомфортно.

— Что мешает?

— Ну, во-первых, камень. Этот, встроенный. Он постоянно звенит, как дверной звонок в хостеле. Не даёт спокойно проводить время. А во-вторых, появилось что-то новое. Не моё. Не твоё. Оно уже внутри, но пришло не так давно снаружи. Оно как будто прижилось без спроса.

Я замер.— То есть? Это ты про Лоскотуху?

— Не знаю. Может, она подсадила что-то. Может, это элемент воды. Может, ты сам изменился. Не могу разобраться, да и не хочу. Мне некомфортно. А я, как ты знаешь, люблю находиться только в приятных для себя условиях.

— То есть ты уходишь?

— Ага. Надоело мне быть в твоей голове. Слишком мокро стало. И шумно. Я подумываю перебраться куда-нибудь… Но ещё не придумал, куда. Я хмыкнул.

— А как же я? Так просто меня оставишь?

— Без моей болтовни ты легко проживёшь. У тебя и так теперь в голове полно всякого мусора.

— Я думал, тебе со мной интересно, — сказал я. — А ты сбегаешь.

— Интересно, — голос стал почти шепчущим, — страшно интересно.Причём страшно здесь как раз ключевое слово. Поэтому и ухожу. Я слишком ленив, чтобы развлекаться собственным страхом.

— Ты же дух. Ты не должен бояться.

— Не должен — не значит не умею.

Потом он помолчал. И вдруг добавил, почти неразборчиво:

— А вообще, ты стал другим, парнишка. Сидеть у тебя внутри, как отдыхать в пещере с водоворотом. Мне нужен покой. А у тебя штормит.

С этими словами он исчез. Без театральных прощаний и спецэффектов.Просто внутри стало тихо. И немного пусто.

Я медленно встал. Плечи вдруг стали тяжелее. И впервые за долгое время я почувствовал одиночество. Не то, что тянет, а то, что звенит пустотой. Сел на гальку. Прикрыл глаза и пытался услышать самого себя. Тишина. Только вода. Только шорох капель внутри черепа.

Я вспомнил Настю. Дашу. Вспомнил, как Никак совал свой мокрый нос мне в ладонь. Как дед молчал. И своим молчанием говорил.

— Что теперь? — спросил я вслух.И вдруг услышал: «Ты идёшь. Но не туда, где был. И не туда, где будешь.»

Я выдохнул. Не потому что понял, а потому что услышал.

Небо над головой дёрнулось, как будто стекло пошло трещиной. Я, пошатываясь, встал. Позади был запечатанный проход в Навь. Вода осела, камни вновь стали тёмными и сухими. Впереди был мост, ночь и город.

Я был уверен, что в этом городе уже не буду чувствовать себя как дома.

Телефон зазвонил в тот момент, как только я перелил заваренный кофе из турки в чашку. Не успел даже сделать первый глоток: Настя.

В ответ моё сердце ёкнуло и на душе стало тепло и радостно. Словно проснулся не я, а само утро.

— Алло? — ответил я почти шёпотом.