— Ты права, Виктория, времени у нас в обрез, — пробормотал я, сам поражаясь тем словам, что собирался произнести далее: — Улетай с миром. И молись своему богу, чтобы наши пути никогда больше не пересеклись на поле брани.

— Что?! — изумлённо вскинула аккуратные брови архангел Виктория.

— Что?! — не веря своим ушам, вопросил Эквион.

— Что?! — прокатился изумлённый шёпот по толпе демонов. — Слыхали, что молвил великий архонт? Да разве такое возможно…

Архангел Виктория, глядя на меня с неприкрытым недоверием, явно подозревая изощрённую ловушку, неуверенно отступила от стены. Под потрясёнными взглядами воинов Тьмы она осторожно расправила некогда белоснежные крылья, которые после моего заклятия покрылись чёрными пятнами, обуглились по краям и потеряли множество перьев. Каждое движение крыльев причиняло ей острую боль — это было видно по тому, как она стиснула зубы и исказила лицо. Оставалось лишь надеяться, что она сумеет подняться в воздух и потихоньку добраться до своих.

Глядя на мучения девы Света, я вдруг подумал о том, что если бы обладал совершенно никчёмной способностью испытывать сочувствие, то мне, пожалуй, стало бы в этот момент её искренне жаль.

* * *

— Ох, дружище Нокс, как же ты так оплошал, — вполголоса ворчал Эквион, восседая верхом на тенегриве. — Прямо обгадился по полной и всех вокруг себя заляпал! Я-то тебя никогда не предам, но очевидцев твоей глупости слишком много. Да поди тут и блуждающие души вокруг, которые докладывают обо всём… — агонист вдруг заговорил очень громко: — нашей горячо обожаемой, справедливой и непостижимо праведной богине Деворе Асура Анимас, чья божественная красота ослепляет даже солнце!

Мы двигались походным строем по извилистым дорогам Южной Империи, петлявшим меж золотых пшеничных полей, изумрудных холмов и густых сумрачных лесов, направляясь к побережью Серебряного моря во главе войска Тьмы. Путь наш освещала холодная луна — творение Деворы, которая, по мнению многих жителей Тенебриса, помогала богине шпионить за своими подданными и врагами. Её призрачный свет заливал дорогу впереди нас, отбрасывая причудливые тени на доспехи воинов.

Позади нас, насколько хватало глаз, тянулась нескончаемая колонна — десять вёрст конных и пеших воинов, скрипучих обозов, гружёных награбленным добром, и верениц рабов, которых бесы подгоняли хлёсткими ударами хлыстов. Оставалось лишь надеяться, что мы успеем добраться до кораблей, погрузиться и выйти в открытое море прежде, чем нас настигнут основные силы войска Света.

— Ответь, во имя девяти глубин Бездны, на кой ляд ты отпустил эту обгорелую лярву? — продолжал бурчать агонист, не обращая внимания на моё красноречивое молчание. — Архангелы — опаснейшие твари, за голову каждого обещана пристойная награда. К тому же это та самая мерзость, что посмела унизить наше славное воинство, обратив в пепел Девятый легион. Что с тобой станется, когда об этом прознает лунная богиня? Может, соберём всех свидетелей на одном корабле, а потом он вдруг совершенно случайным образом потонет? Бескрайний Океан таит в себе множество опасностей, такой исход не вызовет лишних подозрений.

Я отрицательно покачал головой, чувствуя, как тяжесть решения непосильно давит на плечи. В то же время налетевший северный ветер поднял с дороги пыль, смешанную с пеплом сожжённых деревень.

— Вот упрямец! Или хотя бы заяви, что она тебя околдовала! Таким образом кары ты не избежишь, но хотя бы, может, останешься жив? Ну чего ты опять молчишь, Нокс?

— Нет, Вилл, — выдержав паузу, мрачно ответил я. — Отпустить Викторию было моим осознанным решением, и я должен понести за него ответственность, — и тут я на всякий случай тоже заговорил как можно громче: — Теперь остаётся лишь уповать на милость нашей горячо обожаемой, справедливой и непостижимо праведной богине Деворе Асура Анимас!

— Но почему ты это сделал? Только не говори, что она показалась тебе такой милой очаровашкой, что дрогнула рука? Всё равно ж улетела и вряд ли когда-нибудь вернётся, чтобы отблагодарить тебя страстным лобызанием в сахарные уста.

— Я не знаю, Вилл, ясно? Мне почудилось, будто я её уже когда-то встречал. И я отчего-то не желал, чтобы она погибла.

— Почудилось? — недоверчиво переспросил агонист. — Я верно тебя расслышал? То есть ты рискнул милостью богини, своим высоким положением, а заодно жизнью только из-за того, что тебе что-то там «почудилось»?! Нокс, уж не захворал ли ты, часом? Демоны вообще могут болеть? Нигде не саднит, не тошнит, голова не кружится, крылья не чешутся, рога не ломит, хвост не отваливается? А может, тебе во время небесной схватки прилетел по маковке кусок шального железа, и ты на время повредился умом? Настоятельно рекомендую придерживаться хотя бы этой версии.

— Думаешь, богиня не заметит, если я ей солгу?

— Тут ты прав. Ещё как заметит и покарает куда суровее. Что же ты будешь делать?

— Приду и во всём повинюсь, уповая на её милость.

— Ага, звучит как надёжный план, — хмыкнул Эквион, покачивая головой. — Знаешь, дружище, если гнев богини обратится и на меня, как на твоего ближайшего соратника и самого надёжного советника, всего одним бочонком виртузского вина ты уже не отделаешься!

— С каких это пор ты стал моим советником? — усмехнулся я.

— Действительно, ведь ты меня никогда не слушаешь, а очень зря. В моих жилах течёт кровь и мудрость древних поколений великого дома Ларион-Анимас!

— Несомненно. Именно поэтому тебя считают сумасбродом и отщепенцем в собственной семье, а родной отец избегает встретиться с тобой взглядом.

— А вот это было низко, Нокс, — с обидой пробурчал Эквион. — Даже для тебя.

* * *

Грохот врывается в мой сон, словно удар молота о наковальню. Я различаю топот десятков копыт, ржание лошадей, лязг оружия и дикие крики, от которых стынет кровь в жилах. Что-то с оглушительным треском ударяется о плотно затворенные ставни, и одновременно с этим острый запах горящей соломы касается моих ноздрей.

— Тьмота басурманская! — доносится с улицы приглушенный крик. — Спасайтеся, православные!

Этот возглас вырывает меня из объятий сна. Я едва не слетаю кубарем с остывающей печи, приземляюсь на земляной пол и бросаюсь к углу избы, где под лавкой хранится мой верный топор — самый ценный инструмент в хозяйстве, единственный защитник в минуту беды. Но путь мне преграждает старушка, упавшая на колени перед потемневшим от времени образком и бормочущая дрожащим голосом:

— Владыко Вседержителю, и святии угодницы Твоя, услыши молитву мою. Защити, Господи Боже, нас от ворогов зримых и незримых, сохрани от всякого зла…

— Отойди, мать! — рычу я, грубо отталкивая старушку и протягивая руку к топору.

Мои ладони взмокают от страха, в жилах стынет кровь. Но ужас отступает перед яростью, и я выбегаю из избы навстречу неминуемой опасности.

Первые лучи солнца, прорезающиеся сквозь кромку леса, окрашивают деревню в зловещие багряные тона, отражаясь от поверхности реки кровавыми бликами. Вокруг бушует настоящий ад: избы пылают, словно факелы, огонь жадно пожирает соломенные кровли, клубы черного дыма заволакивают небо. По улице в панике мечутся односельчане — кто прямо в исподнем, кто в окровавленных рубахах. Несколько соседских мужиков, пытавшихся отбиться от чужаков вилами и косами, лежат на земле. Их утыканные стрелами бездыханные тела безжалостно втаптывают в грязь копыта лошадей страшных вторженцев.

Наше тихое мирное селение заполняют десятки всадников на низкорослых мускулистых конях. Облачённые в тканевые доспехи, укреплённые металлическими пластинами, с островерхими шлемами, надвинутыми на самые брови, они кружат меж полыхающих строений и пытающихся спастись людей, выкрикивая что-то на своём жутком басурманском наречии — гортанные звуки, больше похожие на рычание зверей, чем на человеческую речь, перемежаются грубым смехом. Одни, вооружённые короткими луками, пускают зажигательные стрелы в крыши домов, другие, угрожая копьями и саблями, сгоняют жителей в центр деревни, где набрасывают на их шеи арканы и связывают за спиной руки.