Неправильно создали мир.
Рассет первым отвернулся от него. Он оставил свой народ, приняв тот факт, что не сумел стать для них достаточно хорошим богом. Сколько бы люди ни взывали к нему, больше ответ не приходил. Несмотря на то, что дым жертвенных костров по-прежнему поднимался к небу, с той поры они могли рассчитывать только на себя. Точно так же поступили многие другие боги, навсегда замолчав для тех, кого однажды создали. Они решили попробовать ещё раз, учитывая ошибки, и отправились в другой конец пустоты, чтобы начать заново. Лишь Элмонт и Юнглин остались с людьми.
Они изо всех сил пытались поддержать разваливающийся мир, но вдвоем не могли охватить всё. Справившись с катаклизмом в одной части света, они не успевали помочь в другой. Люди плакали и молили о спасении, и всё, что мог Элмонт, — научить свой народ выживать. Преодолевать трудности, рассчитывая только на себя, и более не уповать на высшие силы, ведь не мог гарантировать, что успеет вовремя прийти на помощь. Юнглин поступила иначе. Она решила присматривать только за своими людьми, укрыв их от невзгод и лишений. Однако так не могло продолжаться вечно.
Элмонт и Юнглин тратили слишком много сил на поддержание мира, который и так стоял одной ногой в могиле. Они могли навредить себе, истратив божественную мощь, и это взволновало Рассета. Отвлекшись от создания новых людей, он вернулся к ним и предложил оставить первый мир. Дать ему умереть. Вот только Элмонт воспротивился, разозлился, и резко отмел идею, в сердцах бросив, что отдаст жизнь за свой народ, если придется. Он не мог оставить на смерть тех, кого создал своими руками, не мог обречь своих детей на гибель. Рассет вспыхнул от ярости, столкнувшись с упрямством друга и с его глупостью.
— Если вздумал отдать жизнь за горстку смертных, я сам их уничтожу. Они не стόят того, чтобы идти на такие жертвы.
— Как ты не понимаешь? Мы создали их и не можем бросить сейчас, когда больше всего нужны им.
— Глупости! Ты ослеп от любви к ним. Я не дам тебе умереть, Элмонт.
— Рассет, прекрати! Не разрушай то, что мы с таким трудом построили! Стой!
Но Рассет не послушал. Он обрушился на мир, толкая его к гибели, и наступило темное время: земля затряслась, не переставая, природа сошла с ума, обрушивая катаклизм за катаклизмом, и чудовища выползли изо всех щелей. Солнце погасло, и люди в ужасе попытались выстроить оборону, чтобы пережить напасть. От искренних, отчаянных молитв сердце Элмонта разрывалось на части. Он пытался защитить мир, но не был так силен, как могущественный и закаленный в боях Рассет. В последней попытке уберечь людей Элмонт бросился к миру, возжелав стать для него прочным щитом, который не смогут пробить даже самые мощные атаки друга.
Божественная сила отозвалась. Тело Элмонта осыпалось искрами и заключило мир в непроницаемую сферу, отрезав от черной пустоты. Что было с богами дальше, осталось загадкой. Мир успокоился и склеился в нечто целое, пусть и хрупкое. Немногие королевства пережили темные времена, и десятки сгинули, когда Рассет обрушился на них. Те, что выжили, попытались дозваться до богов-покровителей, однако столкнулись с молчанием. С той поры никто не отзывался: никто не посылал благословения, никто не приходил на помощь в момент нужды, никто не приглядывал за ними. Люди оказались предоставлены сами себе, и лишь народ, поклонявшийся Элмонту, быстро взял себя в руки. Они воздвигли империю, опираясь только на свои силы, и последующие триста лет наращивали мощь.
Щит Элмонта держался по сей день, но на нем стали появляться трещины от непрекращающихся попыток Рассета сломать его…
Узнав правду, Калеб не смог вымолвить ни слова. Сидя на ладонях бога, он глядел на него снизу вверх, чувствуя, как всё внутри замирает. Элмонт лишь грустно улыбнулся. Это была их первая и последняя встреча. Калеб чувствовал, что больше никогда не увидит его — бога-покровителя империи — и от этого становилось больно. Знать, что лишь благодаря ему мир не сгинул триста лет назад, было странно. И страшно. Но ещё хуже было понимать, какая угроза нависла над ними теперь, когда силы бога иссякли и он больше не мог поддерживать защиту. Калеб не мог придумать, что делать, а беспокойная искорка, разделяя его чувства, заметалась. Элмонт взглянул на неё в последний раз с такой щемящей нежностью, что та замерла на миг, пораженная. Затем он прикрыл глаза.
Калеб порывисто вдохнул, когда Элмонт осыпался золотыми искрами, исчезая навсегда, и искорка метнулась вперед, точно пытаясь ухватиться за него.
Вокруг Калеба снова сомкнулась темнота, но страшно не было, ведь больше она не могла ему навредить. Остаточная божественная сила должна была продержать мир ещё какое-то время, однако оставалось лишь лет двадцать до того, как снова наступят темные времена. Было очевидно, что на сей раз Элмонт и Юнглин не смогут помочь, а потому нужно было придумать, как спастись. Вот только куда бежать, когда мир разваливался на части, оставалось непонятным. Покорно принимать смерть Калеб не собирался. Бог-покровитель не зря использовал последние силы, чтобы предупредить, а потому нужно было что-то придумать.
Тьма расползлась в стороны, и искорка замерла, чуть подрагивая. Она выглядела печально. Одиноко. Однако Калеб не успел понять, как умудрился считать эмоции существа, лишенного тела, ведь что-то потянуло его вверх. Перед глазами завертелось, закружилось, а затем со всех сторон навалилась тяжесть. Всё наполнилось звуками, запахами и ощущениями. Калеб осознал, что лежал на мягких перинах и нежная ткань неприятно липла к разгоряченному телу. Вокруг слышались приглушенные голоса, шаги, перезвон склянок и журчание воды. Остро пахло травами. Кто-то стирал ему пот со лба прохладной влажной тканью, а другой человек крепко держал его за руку.
Калеб с трудом разомкнул веки, мутным взглядом уставившись в потолок. Потолок своих покоев во дворце. Было жарко, голова кружилась, дыхание сбивалось, и в горле пересохло. Ужасно хотелось пить. Пальцы дрогнули, когда он попытался пошевелиться, и человек, держащий его за руку, всполошился. Послышались торопливые разговоры, люди заметались, пожилая женщина появилась в поле зрения и начала что-то спрашивать, водить руками перед ним и доставать сияющие тигиллы. Кто-то подскочил с кувшином воды, спешно наливая её в стакан. Чьи-то холодные пальцы сжались на его руке, и Калеб перевел взгляд в ту сторон. Сердце пропустило удар, когда он увидел мать.
Прекрасное лицо с фарфоровой кожей осунулось, глаза покраснели, а губы задрожали. Даже великолепное платье из дорогой ткани выглядело блекло, ничуть не помогая освежить образ. Волосы потускнели, а изящные ручки стали совсем тонкими. Дыхание у неё было прерывистым, и создавалось впечатление, будто она не могла решить, что сделать: стиснуть губы, возвращаясь в привычный холод, или позволить страху отразиться на лице. Пока лекари суетились вокруг Калеба, помогали напиться воды и давали какие-то настои, пользуясь тем, он пришел в сознание, она не отрывала от него взгляда. Было в этом что-то болезненное и дорогое. Калеба вновь уложили на подушки, и веки потяжелели.
— Дорея, скажи, что это добрый знак, — прошептала мама, и пожилая целительница бросила на неё сочувствующий взгляд.
— Добрый, госпожа, — сказала та, замешивая новый настой. — Его Величество крепок. Мы сделаем всё, чтобы он поднялся на ноги. Верьте мне.
Мама порывисто вдохнула, отвернувшись, и комната погрузилась в тишину, которую прервал звук отворяемой двери и жаркий шепот. Несмотря на то, что больше всего на свете хотелось закрыть глаза и вновь уснуть, Калеб усилием воли заставил себя бодрствовать. И не зря. Мгновение спустя в поле зрения появился крайне обеспокоенный тайный советник Грей, который коротко поклонился и с облегчением выдохнул, встретившись с ним взглядом. Калеб хотел бы что-то ему сказать, расспросить о покушении, узнать о положении дел, но ему с трудом удавалось находиться в сознании. О нормальном разговоре речи не шло. Это понимала и мама, а потому холодно бросила:
