Маркин, похоже, был разочарован.

– Не думаю… – начал было он, но Розовски жестом остановил его.

– Потом подискутируем, хорошо? – сказал он. – Габи, ты как – согласен?

Гольдберг кивнул.

– Согласен, – сказал он внезапно севшим голосом.

Натаниэль поднял телефонную трубку и набрал номер домашнего телефона Инспектора Алона.

– Ронен, привет. Я не оторвал тебя от телевизора? Какой счет? «А-Поэль»-Хайфа? Поздравляю. Нет? Извини, я думал, что ты за них болеешь… – он некоторое время терпеливо слушал эмоциональное изложение баскетбольного матча, механически кивая, словно соглашаясь с невидимым собеседником. Запал Ронена Алона кончился примерно через три минуты, после чего Розовски, наконец, сказал: – Ты можешь приехать ко мне? Сейчас, конечно. По очень важному делу. Какому именно – сказать не могу.

Голос Натаниэля звучал настолько убедительно, что инспектор согласился почти без возражений.

– Ну вот, – сказал Розовски, положив трубку. – Минут через пятнадцать он приедет.

Ждать пришлось даже меньше. Инспектор появился через десять минут. Окинув всех троих недовольно-удивленным взглядом, он сказал:

– Очень интересно. Тебя выгнали из офиса, Натан? И нужна моя помощь?

Розовски не принял шутливого тона.

– Габриэль Гольдберг, работавший до недавнего времени стажером в моем агентстве, желает тебе что-то сказать. Это официальное заявление, – и сдержанно кивнул Габи.

Габи поднялся.

– Я хочу признаться в убийстве Ари Розенфельда и Шмуэля Бройдера. Готов дать показания представителям полиции и предстать перед судом, – произнося эти слова голосом, лишенным какой бы-то ни было эмоциональной окраски, он смотрел не на инспектора, а на Натаниэля.

Ронен Алон медленно прошел к дивану, сел. Некоторое время смотрел на Габи. Перевел взгляд на Натаниэля, потом на Маркина.

– Очень интересно, – сказал он.

– Предупреждаю заранее, – заметил Натаниэль. – Никакого давления с нашей стороны на Габи оказано не было. Верно, Габи?

Гольдберг подтвердил.

– Более того, – продолжал Натаниэль, – у меня и в мыслях не было подозревать собственного сотрудника… бывшего сотрудника, – поправился он, – так что все это можно рассматривать как чистосердечное признание в чистом виде. Как в учебнике по криминалистике.

– Ну да… – с сомнением протянул Алон. – А что же так? – спросил он у Гольдберга. – Совесть замучила?

Снова вмешался Розовски.

– Думаю, ты поймешь из показаний.

– Ладно, – произнес инспектор. – Что ж, пойдем. Отвезу тебя в управление… Я даже не прихватил наручников. Будем надеяться, что они не понадобятся.

– Можешь не сомневаться… – подтвердил Розовски. – Кстати, окажи старому приятелю услугу.

– Какую? – подозрительно спросил Алон.

– Алексу сегодня какой-то тип помял машину. И смылся. Номер мы успели записать. Узнай в управлении – чья машина. Вот номер, – он протянул инспектору бумажку. Тот посмотрел, прочитал:

– «37-451-200».

– Белый «ситроен», – добавил Маркин.

– Хорошо, – сказал инспектор. – Позвони завтра. Постараюсь узнать.

– Что скажешь, Алекс? – спросил Натаниэль после того, как Габи в сопровождении инспектора Алона покинул его квартиру.

– А что бы ты хотел услышать? – угрюмо спросил Маркин. – Если о расследовании, то я ведь ничего не знаю и ничего не могу сказать. А вообще-то – противно.

– Да… – Розовски сел в кресло, устало протер глаза. – Подумать только – они ровесники.

– Кто?

– Габи и мой Йосеф… – он посмотрел на фотографию сына, стоявшую на книжном шкафу. – Ты прав, Алекс, паршивое состояние. Наш сотрудник оказывается преступником. А ведь мы, как будто, были друзьями. Ну, не друзьями, но, во всяком случае, я к нему хорошо относился… – Розовски налил рюмку, выпил, сморщился. – Какая гадость эти французские коньяки. Парфюмерия с большими амбициями… Что это мне взбрело в голову попросить у Давида именно коньяк? Уж лучше бы водки привез, – он повертел в руке пачку «Данхилла», с легким раздражением бросил ее на стол. – И сигареты – гадость.

– Да, Натаниэль, я вижу – ты совсем скис, – заметил Маркин. – Неужели ты и в полиции был таким же?

– Каким? Сентиментальным болваном? Говорят, что да, – хмуро ответил Розовски. – У меня всегда было паршивое настроение после окончания дела. Понимаешь, в начале расследования жалеешь жертву. Но потом начинаешь жалеть… вернее, сочувствовать преступнику.

– Ну-ну, – Алекс покачал головой. – Это ты, пожалуй, загнул.

– Почему? Ты пей, Алекс, пей, не смотри на меня. Я сейчас тоже выпью. А насчет сочувствия… Я тебе хочу сказать, – задумчиво произнес Розовски, – что жертвы для нас, в большинстве случаев, абстрактные фигуры. Мы их не знаем. Нам известен, обычно, только сам факт преступления против них. А преступников мы вычисляем, пытаемся понять их психологию, их мысли, мотивы их поступков. И они становятся нам ближе. Даже кобелистые мужья, за которыми мы следим время от времени, даже подростки, бегающие по массажным кабинетам тайком от мамаш… – он замолчал. Потом добавил: – А может быть, причина в том, что каждый из нас – потенциальный преступник.

– Поэтому ты и позволил ему сделать добровольное признание? Ты, фактически, предоставил ему возможность уйти от ответственности, – сказал Маркин загробным голосом.

– Да глупости, – Натаниэль поморщился. – Он получит то, что заслужил.

– После «сделки с правосудием»?

– Неважно. Я же говорю – то, что заслужил. А я не считаю его преступником номер один во всей этой истории. Ясно? Я уверен в этом.

– Откуда такая уверенность? – хмуро спросил Маркин.

Розовски пожал плечами.

– Трудно сказать. Хотя… Слушай, а почему я один пью? – спросил он. – Так недолго стать алкоголиком. Тебе же не нужен шеф-алкоголик. Или ты просто не любишь «Мартель»? – Натаниэль наполнил рюмки. Алекс взял свою, но пить не стал.

– Ты говоришь – Габи неосновной преступник.

– Верно, я так говорю, – Натаниэль кивнул.

– В том случае, если история рассказанная им – правда, – упрямо возразил Маркин.

– Правда.

Маркин снова замолчал.

– Рассказать тебе, как я его вычислил? – Розовски, прищурившись, разглядывал люстру сквозь рюмку. – Или ты сам догадался?

– О чем-то догадался, – уклончиво ответил Алекс. – О чем-то – нет. Расскажи. Если в этом, конечно, нет особых секретов.

– Какие там секреты… Все произошло благодаря Книге Давида Сеньора. Путаница с сигаретами имела место на вилле Розенфельда во время убийства. Там осталась пачка сигарет – точно таких же, – Розовски кивком указал на все еще лежавшие на столе сигареты. – Розенфельд курил сигареты с ментолом, в зеленой пачке. А в кабинете осталась красная пачка. Мне рассказала об этом уборщица, Эстер Фельдман. Но я не придал особого внимания. И зря. Потом уже, занимаясь задачкой, подброшенной Гофманом, я снова вспомнил, но теперь это уже приобрело особый смысл. Похоже, что преступник оказался дальтоником. И Габи тоже оказался дальтоником. Насколько я понимаю, он, растерявшись, увидел лежащие на столе сигареты хозяина виллы, машинально сунул их в карман. Обнаружив, что в кармане уже есть одна пачка, он тут же выложил на стол. Но перепутал пачки. Вот так.

– Ясно… А остальное?

– В мае, когда Габи следил за, якобы, Ари Розенфельдом, как я уже говорил, Розенфельда вообще не было в Израиле. Об этом тоже имеются показания Эстер Фельдман. Галина Соколова вообще приехала впервые за два дня до собственной гибели. Вот тебе еще одна улика, заставляющая меня присмотреться к нашему Габи.

– А портрет?

– Видишь ли, после того, как выяснилось, что Габи имел какие-то дела с ложной Галиной Соколовой, и что это происходило во время отсутствия Ари Розенфельда, в конце мая, я еще раз перечитал его письмо к жене. Там он упоминает художника с улицы Рамбам. И Габи в своем разговоре с клиенткой тоже упомянул эту улицу.

– Ну, хорошо, – сказал Маркин. – Выходит, ты, в принципе, раскрутил бы Габи и без его признания, так?